Soft-Girl

Фэш проснулся от того что кто-то прикладывал холодную тряпку в его лбу и ласково поглаживал затылок. С пробуждением пришла тупая боль, сковавшая виски, и парень, ещё не до конца придя в себя, едва не взвыл от досады. Он надеялся, что спустя время его отпустит окончательно, однако болезненные симптомы не желали уходить, но радовало, что хотя бы живот перестало выкручивать будто хот-дог на вертеле. Эта мысль вызвала в нём почти эйфорию. Парень медленно приоткрыл слипшиеся глаза и тут же зажмурился от яркого холодного света, включённого на кухне. За окном всё также стояла непроглядная тьма, и этот контраст заставил сердце тоскливо сжаться. — Фэш, ты что, заболел? — послышался встревоженный голос матери над его головой. Парень заставил себя приподняться на локтях и посмотрел в побледневшее лицо склонившейся к дивану Селены. Она ещё не успела смыть макияж, как и переодеться, и освещение ещё больше заостряло её черты, а безупречный чёрный костюм придавал строгости, никак не подходящей их уютной кухне. Однако сейчас мама выглядела так обречённо, словно на её плечи взвалили целую скалу, а голубые глаза были на мокром месте. Помада смылась, губы пересохли, на нижней виднелась трещинка с запечённой кровью. — Ма, ты чего? — охрипшим голосом недоумённо спросил Фэш, прикладывая руку к компрессу, устроенному Селеной на его лбу. Голова действительно раскалывалась, однако волосы и лоб, как и ладони, давно высохли, так что сейчас парень уже не чувствовал себя живым трупом. Он даже воспрянул духом, как случалось всякий раз, когда приступ проходил, и почувствовал, что вновь готов ринуться в бой с этой неблагополучной жизнью. Селена, по всей видимости, только вернувшаяся с работы, где боролась с житейскими неприятностями ежедневно, всхлипнула и вдруг осела на пол прямо в своём дресс-коде, обнимая руками колени и пряча в них лицо, прямо как Фэш совсем недавно. Парень настолько удивился и испугался, что даже забыл о собственной мигрени и в последнее время преследовавшем его страхе, что боль вернётся, что откинул с себя плед, которым его накрыла Селена, и сел подле неё, коснувшись содрогающегося плеча. Мокрая тряпка с характерным звуком плюхнулась рядом. — Ма-ам, что случилось? — упавшим голосом серьёзно спросил Фэш, показывая всю степень своего беспокойства, чтобы мама, наконец, ответила. Вместо этого женщина повернулась к нему и, обхватив сына руками, крепко прижала к себе, продолжая беззвучно плакать. Фэш на миг застыл от неожиданности, а после обнял Селену в ответ, положив подбородок ей на плечо и успокаивающе поглаживая по спине. — Ну, мам! — уже мягче попросил он. Селена тяжело задышала, уткнувшись ему в грудь. — Я пришла-а… — сбивчиво начала она, заикаясь и попеременно всхлипывая, стискивая пальцами вырез его футболки, — а в квартире темно…мгм… Тебя в твоей комнате нет… ах-а-а-ах… и нигде нет… а ты тут… лежишь… м-м-м… И у тебя-а… лоб просто… полыхает, Фэш! Понимаешь?! Полыхает! — взвизгнула она, содрогнувшись всем телом. Теперь парень по-настоящему испугался за её состояние и сильнее прижал её к себе, чувствуя, как футболка на груди пропитывается слезами. Мать ещё раз громко всхлипнула и с силой закусила и без того треснувшую губу, будто сдерживая крик. — Я тебя бужу, — неожиданно отрывисто сказала она через некоторое время, резко успокоившись, — её плечи перестали дрожать, но Фэша она не отпустила, продолжая прижимать к себе, — а ты не просыпаешься! Я тебя бужу, а ты никак не реагируешь! Тело будто сорок градусов… Я уже думала, куда бежать, что делать… скорую вызвать собиралась… а ты проснулся… Слава Богу! — Мама прижалась солёными губами к его щеке и прикрыла нервно дорожащие веки. Голубые тени с них тоже начали смываться. Парень с отстранённым видом поглаживал мать по спине, и у него в голове крутилась только одна мысль: он не спал. Он упал в обломок. От боли. От шока. От страшной рези в животе. Хлопнулся в бессознанку, не выдержав. Этот факт так его шокировал, что тело Фэша прошибла мелкая и не менее мерзкая дрожь, на миг вернув ему отголосок прошедшей паники, которую Драгоций успел возненавидеть. За то, что она поселяла в нём слабость и пробуждала страхи, против которых его выдержка была бесполезна. Он ломался и едва не переходил за отчаянные крики о помощи. Не выдерживал. Фэш как и всякий парень ненавидел в себе слабость. А эта нещадно его побежала. Его, который с младшей школы не позволял себе ни слезинки. Но физическая боль такого накала оказалась сильнее его… — Мам, — позвал он, почувствовав срочную необходимость принять недавно купленное лекарство. Мысль, что боль вернётся, страшила больше чем гипотетический конец Света. — Что? — глухо отозвалась Селена, прислонившись щекой к его виску. — Давай встанем. Ты меня пугаешь своим поведением. С тобой всё в порядке? Селена резко отстранилась, но вместо того чтобы встать, как просил её сын, или ответить на его вопрос, с хлопком прислонила ладонь к его лбу. Фэш вздрогнул от неожиданности, удар с противным продолжительным звоном прокатился в его голове. Парень невольно поморщился, сидя на коленях на холодном полу. — Прости, сынок, — тут же покаялась женщина, увидев его реакцию, вновь и вновь прислоняя и отнимая ладонь от его лба, дотрагиваясь то правее, то левее. Фэш почти сонно заморгал, отмахиваясь от её попыток измерить температуру и начиная медленно подниматься, взъерошивая тёмные волосы обеими руками. В другое время он бы поднял мать на руки и донёс её до родительской спальни, уж очень его взволновало сегодняшнее её состояние, однако сейчас Фэш эгоистично побоялся это делать, опасаясь нового приступа, который может начаться уже при Селене, поэтому, покачиваясь, он первым встал с пола, опираясь на диван. А Селену поднял уже следом, крепко, но осторожно придержав мать под руки. Женщина тоже пошатывалась и мелко тряслась, будто попала под ледяной дождь, однако она быстро сориентировалась и тут же снова потянулась ощупывать лицо сына на предмет внешних и внутренних повреждений. Парень перехватил её запястья. — Мам, ну ты чего? Приди в себя. Со мной всё в порядке, — описал он своё состояние более безобидным словом, чем было на самом деле. Селена моргнула, будто очнулась от гипноза, и отступила от сына, медленно повернувшись к нему спиной. Фэш успел заметить, что её лицо приобретает осмысленное и даже сосредоточенное выражение, возвращая женщину в привычное состояние. А после она всё ещё неуверенной, но относительно устойчивой походкой дошла до кухонного стола и налила себе стакан воды из специального крана. С отстранённым видом глядя в окно, стала медленно пить, второй рукой обняв себя поперёк тела. Фэш в нерешительности замер напротив неё, не зная, стоит ли остаться и ещё поговорить с ней или кинуться в комнату и принять заветные таблетки, которые давали хоть какую-то гарантию того, что боль не вернётся в ближайшее время. — Фэш, — позвала его Селена, вырывая из размышлений. Женщина повернулась к сыну с невероятно уставшим выражением лица. Будто собственноручно разгружала вагоны с углём. — Что, мам? — откликнулся тот, оставшись стоять на месте. Селена очень серьёзно и даже строго смотрела в его глаза. Её взгляд как и всякий материнский сверлил насквозь. — Скажи мне правду, что у тебя случилось? Почему я нахожу тебя в полубессознательном состоянии на кухне, в одежде… — она нервно покосилась на настенные часы, висевшие над обеденным столом, — во втором часу ночи? С работающим телевизором! — махнула она рукой в сторону уже выключенной плазмы. Фэшу было настолько плохо, что ни о каком телевизоре он не подумал ни до, ни после приступа. Однако рассказывать матери он ничего не собирался. Во-первых, видел, что она и так на взводе и очень плохо отреагирует, если он скажет, что его буквально выкручивает уже почти неделю, и это приведёт к плохим последствиям уже для её здоровья. А Фэш никак не мог этого допустить. Как и подпорченной репутации, если мать потащит его ко врачу, а он будет вынужден описывать симптомы, от которых едва ли не бился в агонии. Его гордость этого не выдержит. Пожалуй, он готов потерпеть ещё и разобраться со своим состоянием один, если ещё есть такая возможность, и обратиться ко врачу уже в крайнем случае, если совсем не будет другого выхода. Фэша пугала неизвестность. А больница и всё что там происходило было её олицетворением. Это последнее место, где он хотел оказаться и куда его непременно запихнула бы подозрительная Селена. Поэтому Драгоций придал себе такой невозмутимый вид, насколько позволяли сейчас его физические силы и ровно ответил: — Глупости, мама… Даже не знаю. Наверное, просто переутомился. Переживал из-за отстранения, — знатно покривил он душой. Селена это сразу поняла, однако комментировать не стала. Из-за чего, чего, а из-за запрета на посещение занятий на целую неделю он не беспокоился ни капельки. Только вначале, и то это была не вина и не раскаяние, а злость и возмущение из-за несправедливости. И даже Василисе его с этим застыдить не удалось. Это напрямую произошло из-за того, что девушка его не порицала, а только утешала, впрочем, как и Ник и даже колючка-Захарра. Поэтому в моральном плане Фэш чувствовал себя значительно лучше чем в физическом. Единственное, из-за чего он действительно переживал сейчас, так это из-за беспричинных, как он считал, болей, и осознания того, что никакое это не отравление. Для отравления его болезнь слишком жестока, но и до смерти не дотягивает. По крайней мере… пока. Пока есть обезболивающее, название которого он позаимствовал у сестры. Но что он будет делать, если и оно вдруг перестанет действовать, как и другие перепробованные до этого препараты? От собственной мысли Фэш невольно вздрогнул. Проницательная и напряжённая в этот день Селена тут же это заметила и сжала зубы не то от злости, почувствовав, что сын врёт, не то в попытках скрыть собственную панику за его состояние. — Ты мерил температуру? — единственное что строго спросила мать, не ставя под сомнение его слова. Парень отрицательно помотал головой. Ему было не до этого. — Надо померить, — заявила Селена и направилась к выходу из кухни с намерением достать из кабинета Диамана все медикаменты, которые хранились в их доме, в том числе и градусник. Но Фэш перегородил ей дорогу. — Мам, ну ты чего? — воспротивился он. — Иди отдыхай, спи, я сам измерю и что надо выпью, — заверил её сын. — Что я, маленький что ли? Будешь ты со мной ещё нянчиться, — пренебрежительно хмыкнул он. Селена внимательно на него посмотрела, словно действительно сомневалась, что он способен разобраться самостоятельно, а после милостиво махнула рукой, разрешая ему, к его большому облегчению, делать, что захочет, и вернулась обратно на кухню, открыв дверцы буфета, за которыми стояли алкогольные напитки. Мать уже давно перестала настаивать на помощи, если сын от неё открещивался. В случае когда она начинала настаивать, Фэш ощетинивался как ёж, и всё заканчивалось изнурительной ссорой. А на очередную изнурительную ссору Селена сейчас была никак не настроена. Она молча достала любимое красное вино и пригубила из бокала, думая о чём-то насущном. В конце концов, пусть действительно взрослеет мальчик. Она не будет ему мешать. Фэш оставил мать на кухне и, не включая в квартире света, довольствуясь тем, что был в прихожей, оставленный Селеной, дошёл до отцовского рабочего кабинета, сейчас печально пустующего, и только здесь щёлкнул выключателем. Люстра тут же осветила задёрнутые алые шторы, венецианскую маску на стене, книжные шкафы по периметру, два кресла и широкий рабочий стол из лакированного дерева, с обитой кожей столешницей. С подозрением оглянувшись на светящийся белым кухонный проём, парень шагнул в комнату и, для конспирации погремев дверцами застеклённого шкафа, извлёк из специальной сумки с лекарствами градусник в пластмассовом чехле. Захлопнул створки. Больше ничего брать парень не собирался, как и, по-честному, говоря, несчастный градусник, однако Фэш понимал, что маму необходимо успокоить, а лучший способ это сделать — выполнить её приказ. Парень уже всей душой был у себя в комнате о поглощал заветные обезболивающие, о которых никому не следовало знать, и Селене в особенности, поэтому он спешно вышел, погасив свет, и почти бегом добежал до своей обители. — Фэш! — громко позвала Селена, когда парень уже глотал шипучую жидкость, жгущую язык, вновь разбавленную в его спортивной бутыли. При звуке голоса матери он едва не подавился, залив футболку, и тихо выругался от досады. — Чего?! — рявкнул он, срывая с себя испорченную одежду и отбрасывая её куда-то в угол комнаты, оставаясь в одних джинсах. Бутылку он с громким бряканьем опустил на тумбочку рядом с кроватью. Неиспользованный градусник лежал там же. Голова всё ещё побаливала, но теперь скорее для приличия. Парень был уверен, что температуры у него нет. Мать никак не прокомментировала его грубый тон, спокойно сделав ещё один глоток вина, смачивая горло. — Ради Бога! Переоденься в домашнюю одежду, пожалуйста! Ты же не американец — ходить в одной уличной! Парень раздражённо закатил глаза, так же резко стаскивая с себя джинсы и отправляя вслед за футболкой, спешно натягивая широкие спортивные штаны, оставленные на спинке стула. — Угу. Я румын*, — хмыкнул Фэш, вновь прикладываясь к бутылке с обезболивающем. Жидкость продолжала пениться и бурлить, но растворимой таблетки видно уже не было. Парню показалось, что он через стены слышит цоканье матери. — Румын! — фыркнула она, больше никак не прокомментировав его слова. — Подними одежду с пола и отнеси в корзину! — отдала Селена новый приказ, зная наверняка, в каком состоянии большую часть времени будет находиться комната её сына, если она не будет постоянно за ней следить. — Джинсы можешь оставить в комнате, они новые! Фэш, немного успокоившись после лекарства, молча выполнил всё, как сказала Селена, и направился обратно к себе, уже клюя носом от усталости несмотря на то, что незнамо сколько времени провалялся в отключке. — Температуры нет? — напоследок спросила мать, выглядывая в коридор с пустым бокалом в руке. — Нет! — заверил её Фэш, замерев в проёме, привалившись плечом к косяку. — Спокойной ночи! — отрывисто провозгласил он и успел заметить, как Селена отсалютовала бокалом, прежде чем захлопнул за собой дверь и в полном изнеможении повалился на кровать.

***

Захарра засела в комнате с настольной лампой и четвёртый час билась над эскизами для дипломной работы, не зная усталости. Её руки до локтя покрывали серые пятна от карандаша восьмой мягкости. Девушка слушала заводную музыку через проводные наушники, притащенные из самого Лондона, и неустанно двигала в такт головой, тихо подпевая солисту очередной рок-песни. Весь её рабочий стол был завален изрисованными листами формата А4, вперемешку с акварельными карандашами, ластиками и множеством затупившихся точилок. Пальцы уже слипались от истратившей свой срок годности клячки, под ногти набилась серая жижа. А у неё ещё все спрашивают, почему она не делает маникюр в салоне! Девушка резким движением выдернула оба наушника, заляпав белый провод, и тростинкой выскользнула из-за стола. В голове тут же приятно загудело от неожиданно воцарившейся тишины, ноги налились тяжестью, как и веки, однако Захарра испытывала затопляющее удовлетворение. Такое приятное, что им просто нельзя было не поделиться! Девушка бесшумно проскользнула в ванну мимо спальни, где уже давно почивала Тереза в полной уверенности, что дочь тоже спит, и начисто вымыла руки. В зеркало на неё смотрело какое-то чумазое чудовище с русыми хвостами, превратившимися за весь день в два колтуна. Девушка показала сама себе кончик языка и состроила уморительную мордаху. Потом приметила высохшее пятно светло-розовой краски на краю раковины, так и не обнаруженное мамой среди стаканов, предназначенных для споласкивания рта, и заулыбалась ещё шире. Захарра уверенными движениями стянула тугие резинки, намылила лицо, смыла, и, оставив волосы распущенными, вернулась в комнату, вновь усаживаясь на стул. Девушка залезла на него вместе с ногами, затянутыми в голубые пижамные штаны с клевером, и, перебросив непривычно свободные волосы на одно плечо, залезла в телефон. Два ночи, с укором возвестил экран. Захарра пожала плечами и зашла в скайп. Раздалась мелодичная музыка, девушка в предвкушении закусила губу, устраиваясь поудобнее. Вскоре мелодия резко оборвалась, как и спокойное состояние Захарры. — А я думаю, ну кто это может мне сейчас звонить?! — раздался нарочито недовольный голос Маара и через секунду перед девушкой появился сам парень, щурящейся от яркого света экрана, единственного источника в полной темноте. Его кудрявые волосы были спутаны и очень забавно пушились. — Кому я нужен?! И тут же вспомнил! А, у меня же есть Захарра!!! — откинулся он на подушку, протирая рукой сначала глаза, а после запуская пальцы в светлые локоны, морща лицо. Драгоций цокнула языком, не проникнувшись его уничижающей речью. — Только не говори, что ты спал, — с сомнением протянула девушка, от которой не укрылось, что голос у парня был совершенно не заспанный, как и лицо на самом деле. Тот щёлкнул в темноте пальцами. — Бинго! — он сладко зевнул. — Я только лёг, уже собирался. А ты? — с интересом спросил Броннер, поднимая телефон на вытянутой руке напротив головы. Захарра состроила кислую мину. — Я готовилась между прочим! Рисовала вот… грёбаный диплом, — нелицеприятно отозвалась она о заключительном задании в их художественной школе. Броннер весело фыркнул. — Я тоже. Буквально пять минут назад. Я бы ещё посидел, но меня дед спалил, — признался Маар, понизив голос. — Погнал спать. А твоя мама где? — Спит она, где ей ещё быть, — пожала плечами Захарра и тут же с подозрением уставилась на дверь. Немного подумав, поднялась и захлопнула её, устроив телефон на деревянной подставке, так чтобы Маару была видна большая часть комнаты. Тереза хоть и не следила за режимом дочери, при обнаружении нагоняя могла дать приличного, поэтому Захарра не стала рисковать, вдобавок подперев ручку двери стулом, на котором только что сидела. Пришлось устраиваться на кровати и передвигать телефон на девяносто градусов. Теперь Маару хорошо была видна девушка в коконе одеяла, сидевшая по-турецки и радостно скалящаяся в экран. Парень покачал головой и тут ему на глаза попалась важная деталь, которую из-за усталости и полутьмы в комнате Захарры он не приметил сразу. — Ухты-пухты, Драгоций! — аж подскочил на месте парень, резко выпрямляясь в постели и жадно вглядываясь в изображение в телефоне. Стало понятно, что он одет в серую футболку. — У тебя распущенные волосы?! Держите меня семеро! Я увидел Захарру без её коронных хвостов! — начал голосить Броннер из-за непонятной будоражащей его радости, но тут же резко понизил голос, поняв, что дед может его услышать. — Афигеть… — восторженно прошептал он, не сдержавшись. Захарра польщённо и одновременно донельзя довольно улыбнулась, заправив щекотавшие шею пряди за уши. Они симпатично обрамляли её заострённое лицо. Одна лямка пижамной оранжевой майки тут же сползла с плеча и девушка поспешно вернула её на место под заинтересованным взглядом Маара. Она, конечно, хотела привлечь его внимание, но не такими смелыми способами. — Маар, — решительно позвала она, поддаваясь вперёд и беря телефон в руки, чтобы было видно только её лицо. — Что? — вновь зевнул тот, прикрывая рот рукой, вновь расслабленно откидываясь на подушку. Её тону он не придал значения. — А почему я тебе нравлюсь? — вдруг напрямую спросила Захарра, с любопытством уставившись на парня. Тот незаметно для её напрягся, его рука так и застыла на лбу, сомкнутые веки дрогнули. Маар медленно приоткрыл глаза и внимательно уставился на девушку, смерив её подозрительным взглядом. Захарру, вообще-то устойчивую к разного рода смущающим ситуациям, это сильно покоробило. Сердце застучало быстрее, гулко ударяясь о рёбра, лицо изнутри словно налилось жаром. — Ну, просто, — нечитаемым тоном обронил он, всё также не сводя с неё зелёных прищуренных глаз, заставляя Захарру нервничать. Собственная наглость сильно её взволновала, чего обычно не происходило, но отступать теперь было поздно. Только Броннер так на неё действовал. Поэтому она собиралась идти до конца. А Маар нисколько ей не врал. Он действительно просто смотрел на неё и сердце сбивалось с ритма, а мысли уплывали куда-то далеко-далеко, взгляд фокусировался на ней одной, и хотелось просто подойти, обнять и стоять рядом, не отпуская от себя. Хоть весь день, чувствуя под своими руками её тепло, каждый изгиб худенького тела и до одури приятный запах кожи и волос. — Когда говорят, что просто, значит, любят, — нарочито беспечно сообщила девушка, незаметно стискивая в кулаке одеяло и напрягая пальцы ног. Тело начали сотрясать невидимые импульсы страха напополам с приятным предчувствием, и Захарра едва не передёрнулась от этих ощущений. Она смотрела на Маара, не замечая, как затаила дыхание, а он в ответ не сводил спокойного взгляда с неё и многозначительно молчал. — Очень даже может быть, — как ни в чём не бывало заявил Броннер, наконец, и склонил голову вбок, к правому плечу, отслеживая реакцию Захарры. Его лицо при этом не выражало никаких эмоций, мышцы сковало от собственной безоговорочной искренности и какого-то машинального страха невзаимности, в то время, как девушку сотряс двухсот двадцати вольтный разряд счастья, и из горла вырвался восторженный вздох. — Ой, как мило… — не смогла сдержать глуповатой широкой улыбки Драгоций, в мыслях уже тая от его слов, замерев от охватившего её счастья. Но при всём смущении не в её репертуаре было ставить под сомнение его слова, сомневаясь в себе, или лепетать благодарности напополам с ответными признаниями. Девушка хотела услышать эту откровенность и она легко этого добилась, теперь испытывая что-то даже сравнимое с гордостью за саму себя. И, конечно, самолюбие было потешено, куда же без этого. Как и в предыдущие разы, только тогда речь шла о симпатии, — всем должно быть известно, насколько же разные понятия они с любовью. Но это вовсе не означало, что Захарра использовала парня в своих эгоистичных интересах, играя на его чувствах. При всех своих недостатках девушка никогда не манипулировала людьми, тем более — себе в угоду. А Маара и вовсе ценила как неожиданно свалившееся на неё живое сокровище. Трепетно и со всей осторожностью. Девушка захихикала, поняв всю странность своего сравнения. Знание того, что она любима поднимало её на небеса спокойствия, надёжности и бесконечной признательности. Парень будто прочёл её мысли. — Что? Опять что-то себе там напридумывала, а теперь смеёшься? — спросил он, вздыхая, вновь садясь в кровати. — Я тебе, между прочим, в любви признаюсь в два часа ночи по твоей же собственной просьбе, а она ржёт, — с укором покачал он головой, всем своим видом показывая степень своего разочарования. Захарра отчего-то по-настоящему рассмеялась, — наверное, это было от напрягшихся нервов, способ вернуть себе уверенность, с которой девушка расставалась крайне редко. Но на парня это всё равно повлияло крайне отрицательно. Против его воли, в груди что-то защемило, однако Маар не подал вида, наблюдая за её весельем через экран, подперев ладонью щёку. Он не допускал мысли, что девушка с ним неискренна и может столько времени жестоко обманывать его, притворяясь влюблённой, однако всё равно почувствовал себя скверно. Словно остался с носом, не получив долгожданного ответа. Со дня той переписки он не говорил ей, что она ему нравится, с его стороны всё и так было понятно, как, впрочем, и с её, однако Захарра так ни разу ему и не признавалась. Маар ничего от неё не требовал. А что он мог бы спросить с девчонки пятнадцати лет? Захотеть серьёзных отношений? Полная глупость. Но в таком случае он попал куда сильнее Захарры. Потому что она совершенно точно была нужна ему. А он ей? Не пожалела ли она? Девушка словно почувствовала его эмоции через экран, хотя Маар был уверен, что ему хорошо удаётся держать себя в руках и по его лицу видно не больше, чем он хочет показать. Но смех Захарры всё равно резко оборвался, девушка вновь с подозрением покосилась на дверь, а после вновь обернулась к Маару уже с посерьёзневшим и даже решительным видом. Она приблизила камеру ещё ближе, так что теперь парень смог разобрать даже небольшую синеву под её глазами. Сбитый режим давал о себе знать. — Не подумай ничего плохого, Маар, — неожиданно тихим, непривычным для себя голосом, прошептала она. Натянутая улыбка мгновенно пропала с лица Броннера. Захарра поджала бесцветные губы и нервно обхватила себя ладонью за шею, не отводя глаз от его лица. Пожалуй, такой опечаленной парню ещё не доводилось её видеть. Он и сам редко грустил на людях, казался всем воплощением оптимизма, однако Драгоций в этом плане немного опережала его своей активностью. В художественной школе её ещё никогда не видели без улыбки и тем более — плачущей. Настоящие чувства девушки могли знать только самые близкие. В присутствии Маара Захарра тоже крайне редко грустила, с начала их «отношений» — максимум раза три и кратковременно, и хоть он считал это хорошим знаком (какому человеку будет приятно смотреть, как любимая девушка страдает), но в глубине души переживал, что она может не показывать ему своих настоящих эмоций, как и всем остальным. И вдруг такой напряжённый тон, заставивший его всего обратиться вслух. — Я никогда не смеялась над тобой, только когда действительно был такой повод, обоснованный, — с трудом подбирая слова, продолжила Захарра. Во рту пересохло. Она в первый раз говорила что-то подобное парню. — Никогда над твоими чувствами, а тем более над признанием… я-я… — она невольно откашлялась, рот словно песком засыпало. Это действительно невероятно трудно делать — говорить о своих чувствах вслух, особенно, когда ты привык выражать их другими способами. Но сейчас Захарра прямо чувствовала необходимость рассказать ему всё и без утайки. Маар должен знать. Это же он, а не какой-то там чужой человек! Броннер этого заслуживает! — Я очень тебе благодарна, — выдавила девушка, неожиданно содрогнувшись всем телом и выпрямляясь в струнку, отползая к стене и облокачиваясь на неё спиной. Замерший в напряжении Маар почуял неладное и даже слегка нахмурился, вглядываясь в бледное лицо Захарры. Камеру она держала прямо напротив, так что ему хорошо были видны её бегающие зрачки и карие радужки, подозрительно поблёскивающие в ярком свете экрана. Броннер понимал, что она собирается сказать ему нечто очень важное и приятное, но ему всё равно почему-то стало некомфортно, словно он был причиной затруднённого дыхания девушки. — Благодарна за то, что ты со мной, — тихо-тихо добавила Захарра, так что Маар даже засомневался, правильно ли её расслышал, но переспрашивать, рискуя прервать её речь, не решился. Внутри каждый орган застыл в ожидании, кажется, даже сердце замедлилось и стало биться тише, прислушиваясь к словам Драгоций. — Не знаю, что бы я без тебя делала… — уже громче и смелее сказала Захарра, но с заметным трепетом, и даже улыбнулась, не широко, как любила, а едва заметно, наверное, с нежностью. Эта фраза далась ей гораздо легче всех остальных, потому что её она произносила неоднократно и не только Маару. Она могла сказать так любому однокласснику за то, что тот поделился с ней лишней синей ручкой, или маме, которая вовремя постирала любимую футболку Захарры, о чём частенько забывала сама девушка. Но смысловая нагрузка, с которой Драгоций говорила ему эти слова на этот раз, была совсем иной. Невероятно важной, таившей в себе её скрытые чувства. Такую интонацию от человека, избегающего словесных признаний, следует ценить. И Маар ценил. Очень ценил. Потому и слушал, сохраняя полную тишину. В почти полной темноте его комнаты был лишь её надрывный голос. — На самом деле ты меня просто спасаешь, — прошептала она и вновь улыбнулась, вглядываясь в его серьёзное лицо. Маар нашёл в себе силы в ответ приподнять лишь один кончик губ. Мышцы не слушались, тело окаменело, нервы завязывались в бантик и с громким бряцанием рвались друг за другом. Парень не до конца понимал, почему Захарра говорит ему такие странные слова, не понимал, как он может её спасать, если и не делает ничего особенного. Но более всего её откровенность пугала тем, что Маар не подозревал, что с девушкой происходит что-то такое, что ей требуется помощь. Он, конечно, догадывался, чувствовал из-за привязанности к ней, что Захарра хранит что-то в себе, чем ещё не поделилась с ним, однако боялся думать, что это может оказаться чем-то столь болезненным. И на него медленно и неотвратимо начала накатывать вина. Какая помощь и от чего? Они никогда раньше не говорили по душам. Они встречаются меньше месяца, и он был в полной уверенности, что у них всё как у других ребят их возраста: искра, симпатия, гормоны, отношения. Желание. Тактильные ощущения? А сейчас выходит, что всё куда серьёзнее! Нет, Маар конечно тоже предпочитал думать о своих чувствах, как о чём-то выше каких-то там гормонов, и так оно и было на самом деле, но Захарра имела в виду что-то другое… Что-то из серии поиска в любви спасательного круга, который вытянет её на поверхность. Из пучины чего? — Захарра, ты… — всё же не выдержал и решил спросить о её состоянии Маар, но резко замолчал, увидев на её щеке прозрачную дорожку. Это потрясло его до глубины души, перевернув его сознание, вывернув наизнанку. Настолько невозможно было видеть слёзы на лице именно этой девушки. Такими темпами скоро небо упадёт на землю. Парень сильно занервничал и даже взмок, хотя ему часто доводилось видеть рыдающих по поводу и без девчонок. Но слёзы Захарры его почти добили. Широко раскрытыми глазами Маар смотрел, как Драгоций стирает солёную дорожку с щеки тыльной стороной ладони, не переставая слабо улыбаться, и как новая слеза скатывается по её коже вновь. Потом ещё одна и ещё. — Захарра, — вновь начал парень и сглотнул неожиданно возникший в горле ком, даже разозлившись на собственную реакцию, не позволяющую ему говорить внятно. — Ты-ы-ы там решила потоп устроить?! — спросил он и сам испугался резкости в своём голосе, тут же сменив тон на мягкий и успокаивающий. От шока он сперва не смог себя проконтролировать. — Драгоций, ты чего? Захарра, скажи, что случилось? Кто тебя обидел? Кого убить? Блин, Захарра, не молчи! Ты меня изводишь! Захарра! — почти взмолился он, окончательно перехотев спать. Теперь ему хотелось под холодный душ. Естественно, после того, как он выяснит, в чём дело. Второй час ночи как и риск того, что Николай Броннер его услышит совсем перестали его беспокоить. Слёзы Драгоций совершали над ним моральное насилие похлеще любого учебника геометрии. — Захарра, ну что случилось? — почти в отчаянии вновь спросил Броннер, а девушка только продолжала грустно ему улыбаться, любуясь его лицом через экран.

***

Захарра была тем человеком, про которого говорят, что он способен осчастливить весь мир, при этом оставаясь самым несчастным*. Невероятно позитивная и добрая в школе и художке девушка дома ходила как в воду опущенная. Здесь её бьющая через край веселость, заряжавшая хмурых одноклассников, в свою очередь оживлявших своей положительной реакцией и её саму, никому не была нужна, поэтому Тереза чаще всего становилась свидетельницей ничего не выражающего лица дочери, нежели её радостного смеха и улыбки. — Тут Захарра очень весёлая, смеётся постоянно, а дома плачет, потому что ничего не успевает, — делилась на родительских собраниях с учителями Тереза, а те могли только удивлённо переглядываться. О том, что происходит у ученицы Драгоций за стенами обеих школ и те, и другие могли только догадываться. Захарра действительно плакала, потому что не всегда умела планировать своё время, но это была лишь одна из причин для её слёз. Остальные скрывались глубоко в душе, куда она изредка подпускала лишь самых-самых близких людей. И то, когда её накрывало так, что просто необходимо было с кем-то поделиться. Рассказывать о своих переживаниях матери девушка не особенно горела желанием. Не потому что не доверяла, как многие другие подростки, боясь осуждения и порицаний, а потому что знала — у Терезы самой есть куча причин излить свою душу так, что утопиться можно. Проблемы с деньгами, работа, бытовые трудности, одиночество, проблемы с родственниками бывшего мужа, грызущихся между собой подобно шакалам, сколько бы ни прошло лет… И девушка, искренне пытаясь не осложнять матери жизнь, не лезла к ней за утешениями. Тем более что редко считала причины для своих переживаний столь весомыми, чтобы жаловаться. Лишь когда особенно накатывало, в ней просыпалась такая настойчивая необходимость. И тогда её пробивало на слёзы. Как назло часто в такое время мать оказывалась дома и тогда девушке приходилось подавлять рыдания и вдобавок успокаивать Терезу, что ничего серьёзного с ней не произошло. Такие моменты очень истощали обеих, и обычно всё заканчивалось тем, что мать и дочь сидели на небольшой кухне и молча пили травяной чай, обмениваясь обнадёживающими улыбками. Тереза была заботливой женщиной и со всей возможной нежностью обожала единственную дочь, и всякий раз когда у неё выдавался свободный день, посвящала его ей, однако против времени её рвение было бессильно. Поэтому часть жизни с момента наступления сознательности Захарра была доверена самой себе. Мама же компенсировала своё отсутствие всяческими поощрениями, которыми свободолюбивая по натуре Захарра охотно пользовалась. Пропускала обычную школу, — когда отдельные уроки, а когда целые дни, прикрываясь плохим самочувствием. Питалась полуфабрикатами или же просто вредной едой, хотя мама не позволила бы ей голодать, — в их доме всегда была горячая еда. Посещала какие душе угодно выставки (когда позволяли накопления), каталась по всему городу, часы проводя на улице в любое время года. Частенько задерживалась допоздна, зная, что Тереза, занятая на работе, не сможет проследить, во сколько дочь пришла домой. Словом, всячески старалась развлекаться, отвлекаясь от собственных мыслей. Однако мама сразу поставила ей условие: при всём при этом её успеваемость не должна скатиться, как и отзывы о её поведении и в общем социальный статус законопослушного человека. Захарра охотно согласилась и до сих пор выполняла эти вполне осуществимые требования. Только изредка её неспокойную и оттого непоседливую душу тянуло на разного рода авантюры. Однако с какой гибкостью, с которой она в них влезала, с такой же изворотливостью всякий раз ей удавалось и вывернуться из них. В этом ещё только начавшемся учебном году пиком её отчаянности стала идея наведаться в школу сначала к Маару, а потом и к любимому двоюродному братцу. И если в компании Броннера она чувствовала себя действительно весело и ощущала приятный адреналин, то встреча с братом прошла несколько не по тому сценарию. Девушке даже показалось, что брат стал занудливее прежнего, пожадничал впускать родную кровь в свою мини-альма-матр, — видите ли не захотев, чтобы Захарра вмешивалась в его дела! Естественно, это стало для девушки вызовом. Почти насильно втянув брата в тот день в свою передрягу, Драгоций по-настоящему с грустью ощутила, что их детство проходит и наступает тяжёлая подростковая жизнь, зачатки которой она уже с лихвой прочувствовала на собственной шкуре. Казалось бы, ещё не так давно её, маленькую девочку восьми лет, ничего не волновало. Ребёнком она как-то не думала о папе, бесследно пропавшем из её жизни, о почти десятке злобных дядь, претендующих на его долю в наследстве, биться с которыми теперь предстояло её маме, о будущем, которое теперь ожидало её распавшуюся семью. Всё, что Захарре требовалось, — это сделанные уроки на завтрашний день, вечерняя прогулка и мультик перед сном. Ежедневная приятная процедура. Она тогда не понимала, как же тяжело приходилось Терезе, назанимавшей денег у всех подряд, чтобы дотянуть до того момента, когда можно будет оставить дочку одну, чтобы пойти отрабатывать долги. А повзрослев, Захарра буквально возненавидела всех Драгоциев за неприязнь к матери, за все проблемы, что они доставили и без того настрадавшейся женщине, в одиночку воспитывавшей ребёнка. Вместе с взрослением пришёл весь негатив, все отрицательные эмоции и чувства. Вся озлобленность, на которую только способен подросток, поселилась в Захарре, пустив грубые корни. На первое время, ей тогда исполнилось тринадцать, девушка абстрагировалась от всего мира, резко потеряв интерес к жизни, но после поняла, что этим только усугубляет и без того плачевную ситуацию и, к тому же, причиняет незаслуженную боль матери. Тогда она самостоятельно выкарабкалась на свет и попыталась начать всё сначала. И вскоре обнаружила, что чужие положительные эмоции помогают заряжать её саму. Как Фэш лет с четырнадцати научился питаться чужим негативом, так Захарра на год раньше обнаружила, что нуждается в чужих радости и смехе. Тогда же она поняла, что лучший способ заполучить их — спровоцировать самой. Девушка быстро научилась играть на положительных струнах своих ровесников, отчего сама вскоре начала казаться всем невероятно позитивной и заводной. Достаточно быстро Захарра поняла, что ей нравится не просто казаться, а быть такой. Возможно, это и, правда, была её истинная натура, только Захарра пришла к ней не прямым путём, который мог бы у неё быть, сложись история её семьи более благоприятно. И поэтому эта натура не стала постоянным спутником её жизни, — лишь приходила и уходила в не обговорённое время, заставляя людей вокруг проникаться к ней симпатией. Может, всё-таки были в Захарре какие-то манипуляторские наклонности, как и у всех родственников её папочки, только в отличии от других Драгоциев она использовала их в исключительно положительном ключе. И покоряла всех вокруг. Однако, если копнуть поглубже, внутри она оставалась самой собой. Обозлённой на несправедливость этого мира девочкой. И уже с этим Драгоций ничего не могла поделать. Вечно оставаться оптимисткой не получалось. Об этой части её души знали только самые-самые близкие. Мама, бабушка по её линии, возможно, Диаман, — самый младший брат её канувшего в Лету отца, и догадливая Селена, его жена, с которой девушка хоть никогда и не вела откровенных разговоров, имела с ней вполне хорошие отношения. Наверное, во многом потому что та была матерью единственного двоюродного брата Захарры, с которым девушка охотно общалась даже после того, как открестилась от всех прочих родственников. Наверное, в первую очередь это было обусловлено тем, что у семей Терезы и Диамана была похожая история, связанная с негласной враждой против остальных Драгоциев. И в обоих случаях причина этого крылась в настойчивом желании прочих родственников контролировать жизни уже создавших свои семьи братьев-Драгоциев. Во главе этого никому ненужного попечительства стоял Николай Рудольфович, нечистый на руку самый старший из семи братьев, сам давно уже не обременённый браком. Диаман первым, в отличии от других, покинул его крыло, полностью освободившись от сомнительного покровительства, когда у них стали возникать серьёзные разногласия. Однако так просто оборвать родственные связи не удалось. Противостояние на уровне семейного быта и принятия за братьев решений о наиболее подходящей партии, сменились жесточайшей конкуренцией в бизнесе и всяческими попытками испортить жизнь семье Диамана со стороны братьев. Дошло едва ли не до криминала. Последняя такая попытка Николая, как краем уха слышала Захарра, наполовину удалась. До девушки доходили слухи, что дядя дошёл до того, что подстроил несчастный случай, в результате которого у Диамана должны были возникнуть проблемы с законом, однако он отделался тем, что потерял работу. И был вынужден согласиться на новую, хорошо оплачиваемую, но с тяжёлым графиком и рядом других условий. Стоит ли говорить, что инициатором наследственных проблем матери Захарры тоже стал Николай? В её случае дело дошло до суда и выиграть его, до своей последней неприятности, стоившей Диаману стабильного рабочего места, по доброте душевной помог именно отец Фэша. Причина, по которой брат с сестрой общались с раннего детства была более чем обусловлена их «изоляцией» от прочих двоюродных. А потом к ней, помимо кучи мелких житейских факторов, вроде общих увлечений, прибавился ещё такой весомый, как уже осознанное сплочение на волне вражды их семей с Николаем. Фэш с Захаррой редко общались на тему несомненно почитаемого остальными Драгоциями дяди, но, когда подобный разговор заходил в их присутствии между взрослыми, по взглядам, которыми обменивались ребята, всё становилось более чем понятно. В них жила почти врождённая ненависть к этому человеку. С братом Захарра тоже всегда была более чем искренна. Фэш знал, что она может быть той ещё мешающей занозой, но их родственная связь была достояно крепкой, чтобы выдержать трудный характер обоих. Захарра внутренне переживала свои детские травмы. Развод, риск бедности, шаткое из-за нервов здоровье матери… В подростком возрасте боль от них значительно возросла, что стало причиной срывов девушки даже на самых близких людях. Чаще всего, на Фэше, как на самом доступном ровеснике, часто оказывавшимся рядом. Кроме него у Захарры не было друзей. Брат и сестра начали ссориться, обзываться и грубить друг другу, стоило обоим покинуть годы счастливого детства. Поведение обоих было обусловлено всё теми же семейными проблемами и гормонами, однако, Фэш никогда не обижался на Захарру по-настоящему сильно, вплоть до того, чтобы оборвать их отношения навсегда. Он, как её единственный человек, которого она назвала братом, к тому же старший, следовательно, более рассудительный, — даже в пылу самых жарких конфликтов пытался войти в её положение. Обе их семьи пострадали от интриг Драгоциев и у обоих ребят по сей день были из-за этого проблемы, но Фэш не уставал себе напоминать, что живёт в своей квартире, где у него есть собственная, достаточно просторная комната, и хоть его мама редко приходит домой не за полночь, а отец перестал приезжать на неделе, — они оба живы и здоровы. И любят его. Захарра во всей этой истории более пострадавшая сторона и может потребовать для себя какого-то снисхождения. Её родители развелись, едва девочке исполнилось восемь, и вскоре после этого отец бесследно пропал, и даже вездесущие радары Драгоциев не могли сказать, куда поддался один из них. Хотя сам парень в этом си-и-ильно сомневался. Фэш давал Захарре не просто снисхождение. Когда требовалось, он мог и поддержать. Если точно был уверен, что это именно то, что сейчас необходимо сестре, и он не получит в лоб за навязчивость. Захарра, не жаловавшаяся жалость, была скора на расправу, к этому парень привык ещё с детства. Однако знание того, что он входит в круг близких сестры, с которыми девушка изредка готова обсудить свои переживания и излить душу, радовало Фэша. Сестру он действительно любил и желал для неё самого хорошего, и возможность помочь ей в любое время с чем-то серьёзным, даже если она отрицала, что ей нужна поддержка, успокаивала его. Давала для него гарантию, обнадёживала. Обозначала, что их родственная связь крепче любых прочих семейных уз Драгоциев. Дарила даже чувство защищённости и сохранности от остального жестокого мира. Они были двоюродными, но ощущали себя родными. Фэш привык являться единственным человеком, знавшим Захарру вдоль и поперёк. При её скрытности от множества других знакомых, этим нельзя было не гордиться. Наверное, поэтому он так остро отреагировал на Маара, почти свалившегося с Луны, настолько неожиданным стало для Драгоция его появление. Броннер взялся неизвестно откуда, и Фэшу невооружённым глазом было видно, что сестра крепко к нему привязалась, и об заклад можно биться, что она доверилась ему не меньше чем Драгоцию, причём сделала это в рекордное короткое время, иначе парню давно была бы известна вся подноготная этого Маара. Конечно, Фэш как и всякий брат беспокоился за сестру, которая отыскала какого-то непроверенного парня, но глупо было убеждать самого себя, что первая причина его враждебности крылась в этом. Фэш вдобавок к своему и так не сахарному характеру был собственником. Наверное, его можно было назвать даже жутким собственником, у которого ревностная кровь текла в венах, передавшись вместе с генетикой. Это началось у него с раннего детства, когда Фэш ещё не был обременён таким грузом, как осознанность своих действий, поэтому, как и любой ребёнок, делал, что заблагорассудится, за что ему нередко влетало. Мальчик ревновал папу к маме и маму к папе, Селену к бабушке и дедушке по материнской линии, любимую воспитанницу в детском саду к другим ребятам, первую учительницу к любимчикам его класса… Словом, всех и ко всем столбам. Очередной наследственный сдвиг, как он называл все плохие привычки, передавшиеся от Драгоциев, повзрослев, Фэш старался скрывать. Не делал вид, что ему безразлично непрошеное внимание к какому-то человеку, — к его безграничной злости это была та сфера, в которой его выдержка шла трещинами, — но старался. Ему самому не нравилось это душащее чувство и всякий раз при его появлении Драгоцию приходилось заниматься аутотренингом, убеждая самого себя успокоиться и как последняя истеричка не устраивать сцены. Делать всё, чтобы окружающие не догадывалась о настоящей причине его злости. Признаться, это было весьма утомительно и забирало кучу энергии, но такой расклад был лучше, чем если бы он показывал свои истинные чувства. Фэш считал, что с подростковым возрастом ревность в его организме истратила срок годности, ему больше некого и не к кому было ревновать. Девушки у него не было, а на Ника, к его теперь уже радости, это поганое чувство не распространялось. Он уже почти обрадовался, что смог изжить его и в дальнейшем ему будет легко существовать… но тут появился этот Маар, в чьём присутствии Захарра просто млела и плавилась, как мороженое, вынутое из морозилки. Фэша это не мало покоробило. А ещё больше его покоробило, что все без исключения: Ник, Василиса и Захарра, — отнеслись к Броннеру как к должному. Походу, одного Драгоция напрягло, что сестра в открытую целовалась с Мааром, будто они были уже обручены и в ближайшем будущем шли под венец. Но точкой его кипения стал взгляд, которым Огнева наградила Маара, и их тёплое рукопожатие. Фэшу в тот момент показалось, что у него в голове запустили взрывное устройство, начавшее медленно отсчитывать секунды до того момента, когда его мозги разлетяться на пятьдесят метров во все стороны, — так неприятно защипало в височной доли и опалило изнутри грудь. Даже дышать на время трудно стало. Фэш молча проклинал самого себя. Он приревновал к Маару и сестру, и Василису. Захарру, потому что уж слишком непривычно было видеть её особенную привязанность к кому-то помимо него, а Василису… Это определённо была симпатия, которая поселилась в Фэше довольно неожиданно, чтобы он успел подготовиться и решить, что с ней делать и с чем её есть. Но девушка в любом случае продолжала на него влиять… Лет в двенадцать Захарра вбила себе в голову, что влюблена в Ника. Он был другом Фэша с самого детства, — они ещё во дворе их дома познакомились, когда семья Драгоция жила в другом месте, — и столько же времени были неразлучны. Однако Фэш долго сомневался, зная приставучесть Захарры, стоит ли знакомить их с Лазаревым. Но в дело вмешался господин случай, — сестра заявилась без предупреждения и застала брата в компании друга. С тех пор она не желала их покидать, и мало того — стала в их небольшой компании генераторном глупых идей. Чего они по молодости только не натворили, пока их триумвират не распался! Вышло это как-то само собой: Фэш переехал, Ник стал реже бывать у него в гостях, Захарра с головой ушла в учёбу в любимой художке, куда так мечтала попасть. Даже «любовь» к Нику не могла её отвлечь. Да и вряд ли любовь это была. Просто Захарра изводилась без мужского внимания, а тут под руку попался лучший друг брата, красивый и сильный парень, который волей-неволей проводил с ней много времени, и вместе с братом тоже вскоре знал историю её жизни… Вот девушка и напридумывала сама себе не пойми что. Захарра начала понимать это только со временем и окончательно удостоверилась, когда ей начал нравиться Маар. Это произошло ещё год назад. Романтическая симпатия к нему не шла в сравнение с симпатией к Нику, которая была скорее машинальной, нежели реальной. Сравнив эти два чувства, девушка с точностью это поняла. Ник был добрым, отзывчивым, интересным, но временами становился та-а-аким скучным, спокойным и не падким на авантюры, что зубы сводило, поэтому Захарра в шутку называла Лазарева «домашним мальчиком» к лёгкому раздражению оного. Маар же волновал её совсем по-другому, с каким-то томительным трепетом, никак не подходящим гиперактивной Захарре, а свойственным лишь её скрытой от окружающих душе. Это было настолько непривычно и даже сокровенно, что обычно бойкая девушка даже не могла заставить себя предпринять какие-то действия для завоевания внимания понравившегося парня. Ника она даже поцеловать как-то умудрилась, застала, что называется, врасплох, — он ей даже ответил, но дальнейшего продолжения из этого не вышло. С Мааром же о таком не могло идти и речи… Захарра думала, что не способна стесняться и страшиться чужой реакции на свои действия, однако страх быть отвергнутой сковал её изнутри, застопорив всё на начальной точке. Возможно, она так бы и страдала от неразделённой любви, вдобавок ко всем остальным не менее болезненным переживаниям, если бы Броннер сам не начал действовать. Не то чтобы чувства к Маару доставляли ей страдания до того, как стало известно, что они взаимны. Скорее наоборот, хоть безответная любовь определённо была поводом для большинства людей помучить самих себя, царапая себе грудь, — для Захарры она стала светлой тоской от (ещё) не сбывшейся мечты завладеть любимым человеком. При любом взгляде, брошенном на парня, она затопляла всё её тело. Это была ощутимая, но вполне терпимая грусть, которая не ранила её, а словно ложилась поверх всех страданий, в корне отличаясь от них своей структурой. Ведь эта была доныне неведомая Захарре совершенно чудесная способность — чувствовать подобное к другому человеку. Любовь словно показывала девушке, что для неё далеко не всё потеряно, как временами казалось Захарре, погружённой в свои проблемы, и ей как и всякому другому человеку не чужды нежность и искренняя привязанность. Осознание этого словно исцеляло, позволяя чувствовать себя лучше, свободнее. Задувая насущность всех других переживаний, притупляя её до лёгкого чувства наличия. Стоит ли говорить, что когда выяснилось, что чувства взаимны, они и вовсе стали не только самым важным в жизни ощущением, но и полноценным лекарством, в которое девушка теперь могла опускаться с головой неограниченное количество раз? Именно это Захарра и делала, будто чувствуя, как с каждым словом, взглядом и прикосновением, нить между ней и Мааром натягивается и крепнет, чтобы в будущем превратиться в полноценный канат. А до этого времени следует быть очень осторожными. Захарра часто слышала от ровесников слезливые и не очень рассказы о том, кто кого бросил, или изменил, и она, которая относилась к своим чувствам, — а теперь ещё и чувствам Маара, с большой серьёзностью, совсем не хотела повторить их судьбу. Большинство из тех ребят встречались ради первого опыта, из лёгкой симпатии или же просто по фану*. Для девушки же её привязанность имела большое, наверное, даже самое важное на — эту часть жизни уж точно — значение. Это был её личный уголок настоящего счастья. И она не собиралась его терять из-за ерундовых ссор и неосторожно высказанных слов. Поэтому люди, хорошо знавшие колкий нрав Захарры, те же Фэш и Ник, были очень удивлены, какой способна становиться девушка в присутствии Маара. А они не видели и четверти её подлинного отношения к Броннеру, которое она никому и не собиралась показывать, за исключением, естественно, самого парня. С ним девушка была нежной и чуткой, редко и безобидно подкалывала, боясь задеть, заботилась и помогала. Собственными руками связала ему яркий шарф, который пришёлся Маару по вкусу, и теперь он не выходил без него из дома. Подкармливала выпечкой и всегда с интересом слушала. Даже хороших слов и комплиментов не жалела, как и объятий с поцелуями. Она раскрыла в себе, насколько же приятно прикасаться к любимому человеку. С Броннером ей хотелось быть мягкой-мягкой, нежной-нежной и доброй-доброй, и это было её искреннее желание, спровоцированное штукой по имени любовь. Маар знал, какой может быть Захарра, — проучился с ней четыре года, и ему было известно, что эта девушка может не только развеселить тридцать человек одновременно, но и с тем же успехом успеть им надоесть своими странноватыми заскоками. Однако на задворках сознания, где-то далеко в глубине он всё же чувствовал, что это не всё, что ему ещё нужно о ней знать. Но Маар верил в силу времени, доверял Захарре и самому себе, чувствуя, что что бы ни скрывала Драгоций — это не изменит его отношения к ней. Броннер не настаивал, не намекал и не расспрашивал, потому что точно знал, что когда-нибудь девушка сама с ним поделится тем, чем сочтёт нужным. И она действительно решила поделиться. В два часа ночи с первого на второе октября! В эффекте неожиданности была вся Захарра. Парень буквально лишился из-за неё сна. — Я люблю тебя, — напоследок тихо добавила Драгоций, когда Маар уже весь извёлся, не зная радоваться ему или ужасаться тому, настолько важным для себя считает его девушка и какое, оказывается, большое значение он имеет в её жизни. После последних слов парень вовсе потерялся в своих ощущениях и несколько секунд просто сидел, сгорбившись и неотрывно глядя на Захарру, продолжавшую стирать ладонями выступившие слёзы. А потом девушка увидела яркую вспышку — кто-то включил свет в комнате Маара, и парень в тот же миг упал как подкошенный обратно на кровать — так быстро, что Захарра даже захохотать не успела, — уронив телефон экраном вниз. Через секунду помехи сменились абсолютной чернотой — парень выключил связь. Но девушка не ощутила обиды или разочарования из-за того, что не дождалась ответных слов. Она всё поняла по выражению его лица — наполовину одуревшему, наполовину счастливому, и довольная собой заползла под одеяло, широко улыбаясь.

***

— Маар, — услышал парень укоряющий голос Николая Броннера и понял, что притворяться спящим уже поздно. Со вздохом он приподнялся и сел на кровати, с виноватой улыбкой посмотрев на деда. Тот, облачённый в домашнюю футболку и штаны, неодобрительно покачал головой. В его густых тёмных волосах, как и бороде только начала проступать седина, да и морщины ещё не успели окончательно заполонить его лицо, — выглядел Николай не на свой возраст, а лет так на десять моложе. Единственное, что могло его выдать — это голос. Дед много курил и давно уже не заботился о своих связках. — Опять в телефоне сидишь? — хрипло спросил Николай и откашлялся в кулак, нахмурив брови. Маар развёл руками, не убирая с лица глуповатую улыбочку. Телефон он благополучно зарыл в одеяле, чтобы не провоцировать у деда ещё большее недовольство. — Внучок, что происходит? — с подозрением уставился на него Броннер-старший, оперевшись плечом на дверной косяк. — Раньше, насколько я помню, ты соблюдал режим. Всё-таки твои занятия в художественной школе заканчиваются в полдевятого и оставшиеся полчаса ты тратишь на дорогу, чтобы потом сразу лечь в постель. Но вот уже несколько недель я наблюдаю диаметрально противоположную ситуацию: ты, несмотря на всю нагрузку, стал ложиться куда позднее, и всё чаще отвлекаешься, — мужчина кивнул в сторону смятого одеяла, — на телефон, без которого раньше прекрасно справлялся. Маар, объясни мне, чего я не понимаю, — не строго, но настойчиво попросил Николай Броннер. Парень глубоко вздохнул. — Дед, но тебя же почти не бывает дома. Ты уходишь рано и приходишь поздно, — как я бы тебе объяснил? — попытался отмазаться Маар, зная, что его аргументы прозрачны по сравнению с твёрдостью его деда. — Ну уж как-нибудь! — громовым голосом подтвердил опасения внука Николай. — Давай же, Маар, я жду твоих объяснений! — потребовал мужчина и широко зевнул, прикрывая рот ладонью. — А то я засну прямо на пороге твоей комнаты и завтра тебе придётся через меня переступать, потому что будильник остался в моей комнате, — неуклюже пошутил Броннер-старший, складывая мощные руки на груди. Парень замялся. Сколько раз он планировал подготовить речь, на случай если дед что-то заподозрит, и преподать происходящее в самом цензурном, с точки зрения взрослых, свете, но так и не собрался до конца. И теперь вынужден был импровизировать на ходу. — Дед, понимаешь… — неуверенно начал Маар, делая паузы после каждого слова, — тут такое дело… я… это… Николай вздохнул, всем своим видом выражая безграничное терпение и ожидание, не собираясь облегчать внуку участь и задавать наводящие вопросы. Парень зарылся пальцами правой руки в волосы и с силой потёр голову, словно это могло помочь ему привести в порядок разбежавшиеся мысли. — Ну я тут ещё давно вообще-то… как раз года два уже как… девушку одну встретил… и в общем вот… — Тут дед широко улыбнулся той самой озорной улыбкой, что передалась и внуку, и наклонил голову к плечу, — парень сконфуженно замолчал, увидев его лукавый взгляд. — Ну что? — смущённо буркнул Маар, выбираясь из сбившегося одела и соскакивая с кровати. Им вдруг овладело непосильное желание сунуть голову под ледяную воду, и сделать много чего ещё лишь бы не видеть этого понимающе-хитрого взгляда. Он обогнул застывшего на пороге деда, успев уклониться от подзатыльника, и заскочил в маленькую ванну, тут же включив кран. Николай уже стоял и смотрел на него через распахнутую дверь, — парень видел смуглое лицо деда через небольшое зеркало. — Чего ты так на меня смотришь? — не выдержал его испытующего взгляда Маар, отчаянно смачивая порозовевшие щёки ледяной водой. Он и не представлял, что ему будет так трудно признаваться деду в существовании Захарры. — А как мне ещё смотреть на любимого внука, который наконец нашёл себе девушку? — пожал плечами Николай. Он говорил без тени сарказма. Маар подавился водой, которую набрал в рот, и начал судорожно откашливаться. Чего-чего, а таких слов он от него не ожидал, — настолько неестественным казалось их звучание. Дед услужливо, со всей богатырской силой похлопал внука по спине, так что парень едва не потерял равновесие, вцепившись в раковину двумя руками. — Ну, дед! — возмутился Маар, уклоняясь от следующего удара, почти вжимаясь в кафельный угол. — Ты меня переломаешь так! — Ничего подобного! — заверил его тот. — Ты же всё-таки мужчина — должен вытерпеть! Хотя бы ради своей девушки, ты же теперь за неё в ответе, — серьёзным голосом заявил Николай, и Маар уже не знал, куда деваться от неловкости, набросившей на шею удавку. — Да с чего ты вообще взял, что она согласилась со мной встречаться? — вскрикнул парень, и тут же перед его глазами появилась улыбающаяся сквозь слёзы Захарра, говорящая ему такие приятные и одновременно страшные слова, и сердце мгновенно взвыло. Ему даже стало стыдно, что он специально обесценил её признание в глазах Николая, и парень буквально прикусил язык. Дед тут же это заметил и снова нахмурился. — Чего-то ты мне не договариваешь, друг мой. Ну-ка колись, что у вас происходит! — А что, колись, что колись-то? — прикинулся дурачком Маар, чтобы заглушить собственную вину, и сделал глупое выражение лица. В полушутливом тоне говорить правду всегда легче. — Нравится она мне, люблю я её, — чего колись-то? Всё классно у нас! — спешно заговорил парень, вновь пробираясь мимо деда к выходу, хотя прекрасно понимал, — в их квартирке ему не спрятаться от всерьёз настроенного Николая. Тот попытался его схватить, но Маар рыбкой вывернулся из его захвата и забежал обратно в тёмную комнату, по пути сбив вешалку с бельём. Захлопнув за собой дверь, он немного помялся у неё, а потом всё же решил закрыться на замок изнутри. — Как же «классно», если она тебя динамит? — удивился Броннер-старший, секундой ранее до того как раздался железный грохот и шум разлетевшегося белья. — Ты чего творишь, окаянный?! — тут же возмутится мужчина, направляясь вслед за внуком. — Весь дом разбудишь, — стены-то картонные! — заворчал он, в темноте наступая домашней тапочкой на сырую ткань не высохшей одежды и едва не растягиваясь на полу. Выругавшись под нос, Николай щёлкнул выключателем и принялся заново развешивать вещи, попутно стучась в запертую дверь тяжёлым кулаком. — А ты где таких слов понабрался? — тем временем спросил Маар, по какой-то смутной причине, неизвестной ему до конца, не желая отходить от входа в комнату, подпирая дверь спиной, словно это могло ему помочь в случае, если дед решит её выломать. — «Динáмит»! — процитировал парень. — Да не динамит она меня, ладно, — не вытерпел Броннер. — Скорее наоборот… Но ты меня всё равно удивляешь! — Оттуда и понабрался, — прокряхтел дед с той стороны, садясь на корточки и принимаясь собирать разлетевшиеся во все стороны носки. К слову, слышно его было прекрасно, потому что дверь тоже была не самая крепкая, наверное, поэтому Маар чувствовал себя комфортнее, добавляя к её массе вес собственного тела. Ему очень сильно хотелось замять этот разговор, правда, он пока не представлял, как. Броннеру было гораздо удобнее сохранять свои отношения в тайне от единственного родителя и парню очень бы хотелось, чтобы так было и дальше. Не то чтобы он хотел скрывать Захарру от Николая, потому что боялся, что тот не дружелюбно примет девушку, — скорее просто сама ситуация была до ужаса смущающая, и парень хотел дать себе ещё времени на моральную подготовку. — Но ты не переводи тему-то! — смекнул, чего добивается внук, мужчина, и в его голосе стали прослеживаться строгие нотки. — Я тебя, парня шустрого-то, знаю! Натворишь там делов, а кто потом отвечать будет? Девчонка да семья её? Потому и спрашиваю, что у вас там происходит и давно ли вы вместе! Маар даже застыл на долгие секунды, пока осмысливал слова деда, а потом громче прежнего возмутится, дёрнув кудрявой головой в направлении закрытой двери . — Дед! Ты на что намекаешь?! Ты это серьёзно сейчас?! — На что надо, на то и намекаю! — рявкнул в ответ Николай, поднимаясь с пола и принимаясь стучать настойчивее, так что дерево, на которое парень опирался затылком, гулко завибрировало. — Открывай, мальчишка, побеседовать мне с тобой серьёзно нужно! — грозно обьявил мужчина. — Иж ты — чего затеял! Классно у них всё! Девушку он себе отыскал! И давно ли ты с ней милуешься, дорогой мой? — строго спросил Николай через дверь, чувствуя себя при этом не лучшим образом. Стоять на пороге и не иметь возможности распоряжаться ситуацией ему совершенно не нравилось. Маар вдруг тоже разозлился, не то на беспочвенные обвинения, не то на всё происходящее в целом. — И что ты от меня хочешь теперь? Чтобы я её бросил? — впервые за долгое время огрызнулся парень на деда. В последний раз они ссорились очень давно, когда Маар был маленьким капризным ребёнком без заботливой матери, которая могла бы терпеть его истерики. И вот наступила совсем новая ступень, когда причины для перебранок стали куда серьёзнее. — Сейчас я хочу только того, чтобы ты открыл мне дверь и мы с тобой по-мужски поговорили! — отозвался Николай и с силой дёрнул за ручку. Та, к облегчению Маара, не поддалась. — Поговорим так, я отлично тебя слышу! — заверил деда разнервничавшейся парень. Смотреть сейчас на Николая ему крайне не хотелось. — Маар! — возмутился дед. — Совсем страх потерял! — Перестань ломиться! — заорал ему в ответ парень, которому всё это быстро надоело. Тут он отчётливо услышал приглушённый звон из-за стены. Соседи начали стучать по батареям. Маар схватился за голову. Третий час ночи! — Откро-о-ой дверь! — потребовал Николай. Парень не выдержал и, с щелчком отперев замок, впустил деда в комнату. Вид у него был всклокоченный и взвинченный, но стоило внуку выполнить просьбу, как Николай так же быстро успокоился, как и завёлся, и облегчённо выдохнул. — Ну? — поторопил Маар деда с расспросами, скрестив руки на груди. От обвинений лучше отбиваться постепенно, отвергая по очереди. — Что «ну»? — нахмурился дед. — Я жду твоего рассказа, внучок. Где, когда, как и сколько. — Ни сколько, — со вздохом устало произнёс Маар, вопреки стереотипам хорошо понимая намёки, облокачиваясь на стену, прямо на выключатель, зажигая в комнате тёплой свет. — Мы только целовались. И обнимались. И да, мы вместе примерно с середины сентября и души друг в друге не чаем, — лаконично пояснил Маар под аккомпанемент возмущений соседей. В его голосе Николаю не удалось распознать тепла, — его интонация и глаза будто стали равнодушными, — но на деле сердце парня колотилось как бешеное, а внутри органы уже давно плясали танец живота от напряжения и тревожности. Даже губы изнутри пульсировали. Захарра целовалась с большой самоотдачей… Но перед дедом ему следовало сохранять спокойный вид, — Николай больше верил сухим фактам, чем восторженным комментариям. Да и что-то подсказывало, таким подробностям родитель не обрадуется ни в одном случае. Маар промолчал. Но дед всё равно, чтобы соблюсти формальность строгого надсмотрщика за непоседливым внуком, погрозил ему пальцем. — Знаю я твою любвеобильность, поэтому и спрашиваю! — проворчал он и вдруг подошёл к стене, разделявшей их квартиру с соседской, и с размаху ударил по ней, так что та, казалось, на миг прогнулась. Звон тут же прекратился, а следом послышался звук упавшего на кафель столового прибора, после чего всё стихло. Парень закатил глаза. Николай имел в виду то, что маленьким мальчиком Маар очень любил лезть к другим детям с объятиями, однако с возрастом это прошло, оставив на нём вечный отпечаток подозрений, обострившийся к четырнадцати годам. Сейчас Маару было пятнадцать, зимой исполнялось шестнадцать, поэтому дед так бурно реагировал на информацию о девушке. Его тоже можно было понять, всё-таки он воспитывал внука один и отвечал за него и его поступки головой. — Её зовут Захарра и она учится со мной в художественной школе, в одном классе, — продолжил рассказывать Маар. Лицо Николая стало одновременно ехидным и задумчивым, что придало им с внуком ещё большей схожести. — А я-то думаю, чего ты стал после художеств своих так поздно приходить! — осенило деда. Маар, которому каждое слово давалось с трудом, снова вздохнул. — Да, я стал провожать её до дома, потому что она три раза в неделю с занятий ездит по темноте несколько остановок. А я за неё волнуюсь. Дед продолжал о чём-то размышлять, стоя напротив Маара, а потом выдал каким-то торжественным голосом, заставив Маара вздрогнуть: — Так вот где ты был в тот четверг! У своей Захарры. — Парень согласно кивнул и невинно добавил: — Мы рисовали плакат к первому октября. — А что вчера было? — озадаченно спросил дед, который от темы преподавания был далёк, проработав всю жизнь механиком. — Вчера, деда, был День учителя, — с удовольствием пояснил Маар, наконец, улыбнувшись. — Правда, у девятых классов в этом году экзамены, поэтому нас это никоем образом не затронуло. Скорее всего так не только в моей школе, — печально добавил Броннер, который любил пофилонить на уроках, которые преподавали старшие классы. Дед сразу распознал его выражение лица и снова погрозил пальцем, только уже не всерьёз, и по-доброму улыбнулся. Николай не любил и не умел долго злиться. Маар улыбнулся ему в ответ. — Экий проказник, посмотрите на него, — пробурчал Броннер-старший. — Ну так что там с твоей, как ты говоришь, Захаррой, — любит она тебя? Глаза парня расширились, щёки вновь против его воли покраснели, Маар сильнее стиснул пальцы на своих плечах и неопределённо покачал головой. Почему-то передавать деду эту информацию не хотелось ни бесстрастным тоном, что казалось даже оскорбительно по отношению к эмоциям Драгоций, ни тем, с которым признавалась ему сама девушка, — очень уж личным, предназначенным только для его ушей он был. Внутри до сих пор после него не улеглось растекавшееся теперь волнение. Николай продолжал внимательно на него смотреть, а после хмыкнул и ослабил своё давление. — Зрачки бегают, значит, уже призналась, что любит, — заявил он. — Какие же вы быстрые, ребята, — покачал головой Николай, не то укоряя, не то приятно удивляясь. Дед отошёл от Маара и размеренными шагами направился к распахнутой двери, будто уже удовлетворившись небольшой информацией, которую узнал. — Иные годами сойтись не могут, а вы буквально за несколько недель, — задумчиво проговорил он, смотря в некуда, словно вспоминал личный опыт и взялся за ручку, остановилась на пороге. Маар пребывал в оцепенении от невероятно точной реплики Николая, попавшей прямо в цель, и лихорадочно соображал, как поступать в такой ситуации: лихорадочно опровергать или пустить на самотёк. Язык и мысли не слушались, окончательно запутавшись, в животе словно поселилось живое воплощение волнения, змеёй огибавшее каждый орган, заставляя его внутренности ходить ходуном. Дед же, проследив за большим количеством противоречий, отразившихся на лице внука, только ухмыльнулся. — Ну чего застыл как вкопанный? Иди уж спать, а то завтра совсем не встанешь. Захарре своей скажи — «любовь любовью, а учиться-то надо!». Её родители тоже бы не обрадовались, мне кажется, узнай они, что их девочка так поздно ложится, — с приступившей в голосе теплотой сказал Николай. У него не было оснований относиться к неведомой девушке, покоривший Маара, предвзято. — Приводи её в гости, познакомимся, — радушно предложил Николай и, напоследок красноречиво ткнув в невидимый циферблат наручных часов, вышел из комнаты промолчавшего внука, закрыв за собой дверь.

***

Маар решил, что его отпустит, если он повторит нелепый способ выразить своё облегчение мультяшных персонажей и со стоном съехал спиной по стене, уронив голову на согнутые колени. Он разрывался от такого количества эмоций за раз. Слёзы Захарры, потом её откровение и признание в конце стали венцом того, что лишило его хоть какой-то сонливости. Что-то ему подсказывало, что сегодняшний остаток ночи он будет занят обдумыванием услышанного. Решив не терять зря времени, парень вновь щёлкнул выключателем, погрузив комнату во мрак, и, на ощупь добравшись до кровати, развалился на ней поверх скомканного одеяла в позе звезды. В его комнате до конца осени сохранялась умеренная температура, не заставлявшая его сильно оголяться или же наоборот ставить искусственную печь с подогревом, и это даже вопреки скромной стоимости, за которую дед приобрел эту квартиру после смерти родителей Маара. Сам парень их совершенно не помнил. Ему было года два и на все те воспоминания, — которые, будь они приобретены в более позднем возрасте, непременно травмировали бы его психику, — в его голове стоял мощный защитный барьер, который Маар не собирался тревожить. Ему было это незачем да и опасно, а становиться мазохистом, ковыряясь в несчастных детских воспоминаниях, парень не собирался. Трезво оценивал, к каким последствиям это может привести только теперь уже для его настоящей жизни, которая была у него сейчас. И которая, несмотря ни на что и вопреки всему, особенно, после появления в ней Захарры, была счастливой. Для того чтобы помнить о родителях знать подробности их гибели вовсе необязательно. Маар довольствовался разглядыванием семейных альбомов, сохранившихся у Николая, составлением которых в своё время с любовью занималась мама Броннера, и рассказами деда о его сыне и одновременно отце Маара, а также о его бесконечно милой невестке, ставшей мамой мальчика. Эти два альбома, наполненные преимущественно детскими фотографиями отца Маара и его самого, хранились на даче деда за городом, где тот успел прожить лет пять после того как женился его сын и перед катастрофой, случившейся с его семьей. Другие фотографии бесславно сгорели вместе с квартирой и двумя телами ночью после взрыва газа. Родители были на кухне, мальчик уже спал в своей комнате. Его спасли неравнодушные соседи, с которыми дед и по сей день поддерживал связь из глубокого чувства благодарности. Вот и всё, что было известно Маару о том случае. У него не получалось подолгу грустить и убиваться, размышляя о своей горькой судьбе, — всё же он был слишком мал, чтобы почувствовать боль потери, однако изредка слёзы всё же выступали, когда он разглядывал немногие сохранившиеся фотографии его семьи. Свадьба родителей, до которой не дожила нескольких лет бабушка, где папа облачён в свой единственный строгий костюм, а мама — в простенькое, но симпатичное белое платье по колено длиной. У отца волосы золотисто-кудрявые, как у Маара, глаза на фото видно хуже, но они серые, как говорил дедушка, — мутно-серые, а яркий зелёный передался мальчику от бабушки. У матери светло-русые прямые волосы, на свадебных фотографиях собранные в аккуратный пучок, и светло-карие глаза. Оба улыбаются фотографу, стоя вполоборота лицами друг к другу, отец нежно обнимает невесту за талию. На другой фотографии они уже целуются, каждый держа по бокалу шампанского в руке. На третьей — они лежат на животах, опираясь на локти, подпирая ладонями подбородки; обстановка уже домашняя, а между ними — полугодовалый ребёнок, с любопытством уставившийся вперёд. Родители смотрят на него, не отрываясь, и одинаково счастливо улыбаются. Одна из пятерых сохранившихся их общих фотографий. На ещё одной папа держит его на руках, в то время как Маар жутко заинтересован в игрушке, которая только что выпала у него из рук, мать смеётся, положив руку мужу на плечо. У неё такие прекрасные пушистые волосы, достающие до лопаток… На третьей они гуляют по парку с коляской, мать держит правую ручку, отец — левую. Оба доброжелательно смотрят в объектив в нескольких метрах перед ними, взгляд ребёнка же вперен в собственные ботиночки. На четвёртой Маар сидит у мамы на коленях, а отец кормит его с ложечки, корча ребёнку рожицы, чтобы развеселить. Всё трое вновь смеются. Обычно на этой фотографии парень начинает вытирать щёки и весь сжимается от непривычного чувства слабости, крепче сжимая альбом в руках и почти утыкаясь в страницы носом. А на последней — пятой — Броннер и вовсе резко захлопывает его. Они трое сидят на той злополучной кухне, на том же диване, где, как выяснилось, его родители сидели в тот же день и спокойно пили чай. Фотография сделана за несколько дней до аварии. Мама с папой целуют его в обе щеки, за пухлостью которых почти не видно его зажмуренных от удовольствия глаз. В этот момент парень отчётливо осознаёт, что скучает, не помня их любви. Николай продал эту квартиру сразу после окончания ремонта, — всё это время ребёнок жил с ним на даче, — после чего сразу купил другую квартиру в другом районе. Они не смогли бы жить на той же пороховой бочке, и хоть в новом доме им тоже не гарантировали полную безопастность, всё же это было лучше, чем оставаться там и ходить по полу, на котором нашли тела ваших близких. Их плита была электрической и её частенько отключали. Дед заменил Маару и отца, и мать, и бабушку, — других родственников мальчик не знал, а о родителях матери не было известно самому Николаю. Тот полагал, что невестка разругались с ними в пух и прах и ушла из дома, — сын ему ничего не рассказывал, а после трагедии они не объявлялись, так что молчаливо было принято решение не вспоминать о возможных других бабушке и дедушке. Маар привык и к отцу папы и любил его за всех остальных. Для него не было ничего крепче этой любви… а потом появилась Захарра. Парень не влюбился в неё с первого взгляда, долгое время она лишь нравилась ему своим приветливым отношением к другим, и только постепенно он начал чувствовать нечто сродни влюблённости. К пятому году она значительно окрепла и стала приносить те самые неприятности от невзаимности, и Маар, не привыкший страдать понапрасну, решил рискнуть. Успешно. Но, признаться, он не ожидал, что их обоюдная симпатия настолько усилит их значимость друг для друга. Правда, теперь ему было известно, что Захарра изначально испытывала нечто гораздо большее чем просто симпатия, и Маар даже чувствовал вину, что он проникся к ней медленнее, а, если быть точнее, — пик, который наступил у Драгоций уже долгое время назад, добрался до Маара лишь недавно. А окончательно и бесповоротно он его осознал только сейчас ночью, лёжа в позе звезды. Она стала ему не менее дорога, чем Николай. Её счастье и безопасность сравнялись в его приоритете наряду с желанием обеспечить их Николаю. Чёрт возьми! Он по-настоящему влюблён в Захарру и теперь не сможет без неё… Эта дьявольски верная мысль прострелила его голову, заставив парня резко подскочить в постели. В который раз за ночь, между прочти. — Ха-ха-ах, Драгоций, — нервно прошептал в темноту Маар, безудержно улыбаясь. — Я же без ума от тебя, кто бы видел! — и обессилено повалился обратно на подушку.