Как пожелает Господин

Прыгать в Бездну, смеясь, согласись, непривычно?

***

      Шёл снег. Белые хлопья бесконечно падали с чёрного, хмурого неба, ложась на каменные перила и черепичные крыши огромного особняка, который гордо стоял на холме. Он был словно пик горного хребта, чернеющего вдали. Вот только были пусты сейчас тропинки меж кустов, припорошённых снегом. Горничные не напевали весело песни, застирывая бельё, конюх не выводил на прогулку лошадей. Каждый сейчас тихо молился в своей комнатушке о благополучном рождении ребёнка всеми любимого герцога Раймонда Розмана.       Он сам в этот момент беспокойно бродил по своим покоям, совсем не подозревая, что многие люди переживали вместе с ним это трудное время. Слышал, как его жена надрывно кричала в соседних покоях, но не мог ей ничем помочь, как бы сильно этого ни хотел. У него было только одно желание — «Лишь бы с ней всё было хорошо». И вдруг крики резко прекратились. Послышался тихий детский плач. В томительных минутах затишья мужчина пытался понять, как всё прошло. — Мой Господин! — вскрикнул запыхавшийся, растрёпанный слуга, зайдя в покои герцога буквально через пару минут. — Ваша жена родила здорового мальчика, — радостно сообщил тот, но потом сразу же помрачнел, боясь что-либо сказать. — Говори! Что-то случилось?! — обеспокоенно метнулся герцог к слуге, уже предчувствуя ужасные новости. Сердце больно кольнуло, словно готово было развалиться на части. — Лекарь… Он сказал, что Госпоже недолго осталось. Вам нужно поторопиться, чтобы попрощаться…       Не слушая уже никого, Раймонд помчался в покои своей жены, надеясь, что всё это ложь, глупая ошибка. Но словно в насмешку над его мыслями, его встретили печальные лица прислуги, что помогала принимать роды. Селестия, его любимая, лежала на постели бледная, измотанная, но счастливая. Сына уже искупали и запеленали, подавая на руки новоиспечённому отцу. Раймонд с трепетом принял маленький кулёк, разглядывая лицо малыша. Их взгляды пересеклись, и герцогу в тот момент почему-то показалось, что эти глаза слишком осмысленные для новорождённого ребёнка. Всё в нём бушевало в тот момент. «Он понимает» — печально думал мужчина. — Смотри, малыш, это твоя мама, — он протянул сына к жене, видя в её глазах желание в последний раз посмотреть на своё сокровище. — Мой маленький, — охрипшим голосом отчаянно шептала женщина. Она не могла наглядеться на своего ребёнка. А он в ответ внимательно разглядывал её лицо, словно и правда все понимал.       Их сын не плакал. Селестия же не могла сдержать слёз, понимая, что не сможет пережить взросление своего малыша, что не увидит, как он встаёт на ноги, как станет великим правителем. Она никогда его больше не увидит… А ведь впереди было столько счастливых моментов. Но было ещё кое-что, что её беспокоило. — Лекарь сказал, что наш сын скорее всего будет крепким и здоровым, — неожиданно призналась герцогиня, поглаживая малыша. — Но ты же будешь его любить, даже если что-то пойдет не так? Ты же не будешь винить его в моей смерти? Прошу, ответь мне, Раймонд… — Конечно, — честно признался мужчина, присев на кровать рядом с женой и взяв её за руку.       Он еле сдерживал подступающие слёзы.  — Я буду любить его, потому он наш сын. Мне все равно, каким он родился, главное, какой путь он выберет потом. Ты так не думаешь? — улыбнулся Рай. — Как я могу его в чём-то винить, если он останется единственным моим напоминанием о тебе? Знаешь, может ты дашь ему имя, любовь моя?       Селест тепло посмотрела на мужа, благодаря судьбу за то, что та свела её с таким прекрасным мужчиной, хоть и ненадолго. Она отвела глаза в сторону, вернув всё своё внимание к ребёнку. Внимательно разглядывала каждую незначительную черту, пока не заметила небольшое родимое пятно на его груди. Таких людей называли «помеченными богом». Определённое имя сразу всплыло в голове женщины. Имя, что было под стать судьбе их сына. — Алан, — тихо и уверенно сказала Селест, улыбаясь. — Оно означает «божественный». Я почему-то уверена, что этот ребёнок дарован нам самим богом. Береги его, Раймонд. Прошу, люби его также сильно, как любил меня…       Мужчина коротко кивнул, принимая сына обратно к себе на руки. Селестия чахла на глазах, она словно отдала все последние силы, чтобы благословить своё дитя. Ей оставалось совсем немного. И не желая видеть смерть своей любимой, герцог коротко поцеловал её в лоб, сказав напоследок: «До встречи, моя луна». И вышел из покоев в пустые коридоры особняка.       Стояла гнетущая тишина.       Раймонд не знал, что делать. Он нежно прижал к груди малыша, чувствуя, что больше не может сдерживать слёз. Ужасно было показывать свою слабую сторону сыну в первые минуты его жизни, но он не мог удерживать боль, разрывающую его сердце. Больше не мог. В тёмных коридорах вновь можно было услышать тихий надрывный плач. ***       Подул тёплый весенний ветер, колыхнув тяжёлые шторы в покоях молодого господина этого особняка. Ласково он прошёлся по книгам, которые лежали на дальнем столике, смахивая с них пыль. Алан почти никогда не открывал их. Сам мальчик стоял напротив огромного зеркала. Он не разглядывал себя, не красовался, просто стоял напротив него. И такое могло продолжаться час, если не больше. Пока ему это не надоедало и он не садился на стул рядом с небольшим окном, рассматривая уже наскучившие виды. С момента его рождения прошло семь лет.       Сначала он ничего не помнил; только куски событий, неясные образы. Пока он рос, был самым жизнерадостным ребёнком, играл и веселился. Его добротой и любознательностью восхищались слуги. И каждый верил, что его ждёт великое будущее, что он сможет добиться невероятных успехов. Единственной проблемой были постоянные кошмары, которые преследовали мальчика до трёх лет.       Почти каждую ночь он видел себя в железном коробе, руки залитые кровью. Он задыхался, ловя краем глаза до жути знакомый и родной образ. А потом просыпался в холодном поту и в слезах. В такие ночи герцог всегда был рядом с ним, успокаивая его до тех пор, пока слёзы не останавливались, а он сам не засыпал, проваливались в приятную тьму без снов.       Вот только в один день всё изменилось. Алан просто понял, что тот сон, где он постоянно умирал, увы, был ужасной реальностью, которую он однажды пережил. И с тех самых пор всё полетело в тартарары.       Ранее открытый и добрый ребёнок стал замыкаться в себе и отдаляться от всех. Его больше ничего не волновало, все эмоции будто перегорели в один момент. Конечно, каждый переживал по поводу такого резкого изменения в характере мальчика. Но на все вопросы Алан отвечал одинаково: «Ничего не случилось».       На деле он просто не мог рассказать, что творилось в его душе сейчас. Не мог поведать о том ужасе, что снился в кошмарах, не мог… сказать, что не хочет больше жить в этом мире с теми воспоминаниями, что причиняли столько боли. Чем они были радостнее, тем становились невыносимее.       И, стоя каждый день перед зеркалом, глядя в янтарные глаза отражения, он вспоминал маму и сестру, которые остались там, где-то очень далеко. Понимал, что больше никогда их не увидит, никогда больше не будет дразнить Алису, когда та вновь сотворит какую-то глупость, что не услышит больше от мамы надоедливых нравоучений… Он уже никогда не сможет её обнять. А ещё он никогда больше не увидит Алекса, что было не менее болезненно.       Эти мысли мучали его каждый чёртов день, когда Алан глядя в зеркало, безнадёжно цеплялся за старого себя. Но, к счастью или нет, от Никиты Резкова остались только глаза и родинки, которые были абсолютно такими же, как и в том мире. Единственным изменением было родимое пятно, как раз том самом месте, где его проткнул железный прут. Горькое напоминание. Оно заставляло в итоге отвернуться от своего отражения, сбежать от воспоминаний ещё дальше, рассматривая горный хребет, возвышающийся вдали, поля и долины.       Конечно, он пытался всё забыть, вычеркнуть эти воспоминания из памяти, не зацикливаться на них, но не мог. А с каждым днём становилось только труднее и болезненнее. Алан даже посматривал пару раз на нож, гордо висевший на стене его покоев. Возможно, он и решился бы покончить с собой, если бы не знал, как ужасно страшно умирать. А потому он продолжал проживать, наверное, самые бессмысленные дни своей невероятно бессмысленной жизни, надеясь на то, что однажды, наконец, умрёт. И всё это закончится.       Глупо. Но он ничего не мог с собой поделать. Просто не видел смысла в такой жизни. — Господин Алан? — постучалась в его покои горничная, не услышав ответа, через пару секунд вошла, поклонившись. — Господин, вас зовет ваш отец. Он просит срочно явиться к нему.       Но мальчик не отвечал, упорно молчал, продолжая смотреть в даль, ища в ней ответы. Хотя и понимал, что не может игнорировать просьбы отца, потому что помнил, как трудно было тому пережить смерть своей жены. Да и, чувствуя такую теплую отцовскую любовь все детство, он не мог все отбросить, будто ничего не было. Почему же всё так сложно?       Тяжело вздохнув, он встал со своего места, равнодушно посмотрел на горничную. Она вздрогнула, заглянув в его глаза, слишком пустые для семилетнего ребёнка. Сразу отвернулась, не понимая, как на место жизнерадостного мальчишки пришёл этот безэмоциональный и разбитый человек. Ей почему-то было до жути страшно находиться с ним в одной комнате. — Простите меня, Господин, я уйду первой, чтобы предупредить вашего отца, — быстро бросила девушка, поклонившись, и тут же исчезла за дверью.       Алан равнодушно глядел на место, где стояла недавно горничная, всего пару секунд. Собирался выйти из комнаты, накинув на плечи короткий плащ, но зацепился взглядом за отражение. Подошел к нему ближе, проводя пальцами по основанию шеи, касаясь зеркальной поверхности. Сжал руку в кулак до побелевших костяшек, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. — Я ненавижу тебя.       Бросив это, ушёл, скрываясь в темноте коридоров огромного особняка. Его шаги гулким эхом раздавались впереди. Он никогда не любил эти запутанные вереницы коридоров — слишком пустые и холодные. Хотя нет, порой попадались небольшие столики с цветами возле редких окон, чуть задёрнутых массивными шторами. Но Алану они казались здесь не к месту. Впрочем, это стало неважно, когда он, наконец, дошёл до кабинета отца. Нервно посмотрев на массивные двери из тёмного дерева, Ал через пару секунд решился-таки постучать. Противно скрипнув, они отворились, пропуская мальчика в просторный светлый кабинет. За огромным дорогим столом, заваленным кучей бумаг, сидел его отец — герцог этих земель. В комнате был небольшой беспорядок. Тут и там можно было заметить отдельные стопки разнообразных писем и докладов. Сам глава земель был настолько погружён в работу, что не сразу заметил заскучавшего сына. — Ты уже здесь, Алан, — устало улыбнулся мужчина, увидев мальчика. — Прости, после недавнего наводнения я весь в работе. Долго ждал? — Нет.       Несмотря на то, что Раймонду было всего двадцать пять лет, он выглядел старше — тёмные круги под глазами, небольшая морщинка между бровями, измождённый вид. Работа старила его, но это не отменяло того факта, что старший Господин этого поместья был довольно красив. Светлые, золотистые волосы до плеч, которые достались Алану как раз от отца, серые глаза, словно грозовое небо.       Они разливались теплой зеленью, когда мужчина радовался и просто видел сына. Но чаще в этих глазах можно было увидеть холодную бурю с проблесками голубой молнии. Никита всегда только так определял, чего ждать от отца. — У меня есть к тебе серьёзный разговор, — спокойно начал герцог, встав из-за стола, а в глазах можно было увидеть проблески зелёного оттенка.       Раймонд подошел к сыну, заботливо потрепав его по голове. Жестом пригласил его на небольшой диван, где он сам обычно отдыхал. Слуга, мальчик лет четырнадцати, умело разлил ароматный чай в фарфоровые чашки и удалился, следуя приказу господина. Мужчина с удовольствием сделал глоток, через пару мгновений вернув всё внимание к Алану. — Тебе уже семь, — серьёзно и задумчиво начал герцог. Ему казалось, что тот самый день был совсем недавно. — Как тебе известно, многие дети в этом возрасте впервые начинают вникать в дела своей семьи. Они начинают обучаться с раннего возраста для того, чтобы стать достойными наследниками, — спокойно объяснял герцог. — Я знаю, что тебе трудно, что что-то терзает твоё сердце. Но я хочу, чтобы ты приступил к занятиям для того, чтобы в будущем занять моё место и заботиться об этих землях.       Алан поморщился, услышав об этом. Мало того, что ему была непонятна и неприятна система этого мира, где было рабство, монархия, где всё было ему незнакомо, так на него ещё ложилась огромная ответственность, к которой он до сих пор не был готов. Хотя он понимал, что придётся жить как аристократ, учить этикет, следить за каждым своим действием и словом, знал, что придётся стать следующим главой дома Розман, но всё равно отрицал реальность. Всё это оставалось и остаётся для него чем-то невероятно далёким. Что уж скрывать, он не мог принять себя, как Алана, до сих пор цепляясь за Никиту Резкова. — Я не хочу… Мне отвратно так жить, — тихо признался он, украдкой кидая взгляд на отца. — Почему, Алан? — с ноткой отчаянья спросил Раймонд, с непониманием глядя на сына. — Что с тобой случилось? Почему ты закрылся?       Но в ответ было лишь стыдливое молчание. Младший с искренним сожалением смотрел на отца, не зная, что ответить на это. Он видел, как тёплый зелёный в глазах медленно растворяется в холоде серо-голубого цвета. Мальчик видел в глазах герцога наверное то, чего он боялся больше всего. — Знаешь, — с грустью сказал мужчина, отводя взгляд в сторону, печально улыбнувшись, — я всегда считал, что имя, данное тебе матерью, станет твоим благословением. Но, видимо, я ошибался.       Именно эти слова стали ножом, который пронзил и так ослабленное сердце Алана. Он боялся разочаровать кого-то, боялся не оправдать чужих надежд. Он ненавидел себя за это всем сердцем. И боялся этого, как огня. Потому что в прошлой жизни, когда его отец погиб на пожаре, в очередной раз спасая людей, он остался единственной опорой матери и его маленькой сестры. Он хотел, чтобы эти двое всегда гордились им, улыбались и были счастливы. Он хотел оправдать их надежды.       Даже сейчас, в другом мире, ничего не изменилось. Алан выбежал из кабинета, наплевав на весь этот чёртов этикет. Бежал, пока не осознал, что оказался очень далеко — в опустевшем крыле особняка. Тут были комнаты всего пары слуг и больше ничего. Спокойно он прошел дальше, переводя дыхание, выйдя, в итоге, в широкую залу. В ней висел, наверное, последний портрет его матери. Она была красива и, самое странное, она была очень похожа на его маму из прошлой жизни — волосы темно русого цвета, глаза цвета янтаря, аккуратные черты лица, тот же теплый, нежный взгляд. — Пожалуйста… — почему-то просил у портрета Алан, совсем отчаявшись, — скажи, что мне делать. Я не знаю как жить дальше…       Но в ответ была лишь тишина. — Саша… — шептал имя друга Ал, надеясь снова его увидеть. — Моё отношение к жизни всё-таки вышло мне боком… *** Спустя год после рождения наследника Розман.       Погоня. По пустой улице бежала хрупкая женщина, бережно прижимая к своей груди ребёнка. Звёзды ярко светили на небе, освещая ей путь. Стараясь успокоить своё дитя, надеясь, что их не настигнут, она тихо и сбивчиво напевала колыбельную: «Среди скал далёких остовов Волны дико бушуют в ночи. Ты прости меня, милый сынок, Не смогу уберечь я в пути. Эти скалы станут для тебя Воспоминаньем исчезнувших дней. Пусть сбережёт тебя тогда, Песня тихая моя… Среди скал далёких остовов Волны дико бушуют в ночи. Ты прости меня, милый сынок, Не смогу уберечь я в пути. Ты прости меня, милый сынок, Не смогу уберечь я в дали…»       Мелодичный голос печально расползался по обшарпанным стенам… Она не хотела, но ей пришлось оставить своего ребёнка в грязном закутке меж прогнивших досок. По лицу молодой женщины текли слёзы из-за неизбежности происходящего. Но ребёнок, успевший стать всем для неё, тихо смотрел на родителя, всё осознавая. — Прости меня, Эрик, — тихо всхлипывала она, а Саша мысленно отвечал ей: «Ничего страшного. Я всё понимаю…»