Mon ciel, mon soleil, ma lune

      …Картины из воспоминаний Ванитаса постепенно становятся всё более размытыми, пока всё вокруг вновь не застилает тёмно-алым цветом; наконец, Ной возвращается в реальность, открывая глаза и отрываясь от его шеи. Впрочем, тут же уже в его памяти всплывают все эти ужасающие моменты; чуть отстранившись, он роняет голову на руки и сидит так, глядя в пол и тяжело дыша. Всё это проносится перед его глазами снова и снова, будто бы кошмарный сон, не желающий отпускать его. Всё тело бьёт мелкая дрожь; становится чертовски жарко, а изо рта невольно вырывается пронзительный крик.       — Ной… Ты там в порядке? — недоуменно вопрошает Ванитас; это, кажется, немного приводит Архивиста в чувства, и тот, уже успокоившись, отзывается:       — Да… Но…       Только сейчас до него доходит. Ванитас пережил всё это. Для него все эти ужасы были реальностью. Вся эта боль… Он испытывал её на протяжении мучительно долгих лет. Он прошёл через всё это. Ещё будучи человеком, всего лишь хрупким человеком, он страдал столько, сколько далеко не каждый вампир смог бы выдержать. Если уж Ной, всего лишь побывав в его воспоминаниях и прочувствовав их на себе, может с уверенностью сказать, что никогда не переживал ничего ужаснее, то каково было тогда Ванитасу? Как он вообще продержался, не сошёл с ума, не стал кем-то вроде этого чёртового Моро? Кстати, да. Моро. Теперь-то Ной понимает, почему один лишь звук имени этого человека вызывает у Ванитаса такую реакцию. Наверное, ему почти физически больно слышать это, потому что одно лишь это имя вновь открывает эту рану на его душе, вновь заставляет переживать в своей памяти весь этот кошмар. Да, кошмар — иначе это и не назовёшь, да и даже это не в полной мере описывает всё, что случалось с Ванитасом. Ной просто не может подобрать правильных слов, чтобы сказать ему сейчас. Архивист жалеет, что так настойчиво докапывался до этой правды. Нет, не потому, что сам не хотел бы видеть всего этого — хотел бы, и забывать, как бы больно ни было, не хочет. Но ведь каждый его чертовски бестактный вопрос, должно быть, заставлял Ванитаса снова погружаться в эти воспоминания, в чём Ной теперь не может не винить себя. Сколько же боли он невольно причинил этому человеку? Заслуживает ли он вообще за это прощения? Неудивительно, что Ванитас с таким сомнением отреагировал на его признание в чувствах. Как может он поверить тому, кто раз за разом возвращал его в эти страдания, возрождая их в его памяти? Не говоря уже о том, что именно это ужасное прошлое заставило его разочароваться в любви вообще. Если бы Ной знал, если бы он только знал раньше, какие страдания это причиняет Ванитасу… Никогда бы он не позволил себе влезать в его душу в попытке найти ответы на все те вопросы, которыми он изначально-то задавался лишь из праздного любопытства и из-за задания Бесформенного. Кстати, об этом самом задании: теперь-то Архивист не сомневается, что даже Учителю все тайны Ванитаса не раскроет. Сейчас становится ясно как день, что это станет с его стороны предательством того доверия, которое этот человек оказал ему, решившись открыться.       — Ну же, давай, — Ванитас первым решается прервать неловкое молчание. — Скажи, что не ожидал такого, что был обо мне лучшего мнения, а теперь не можешь и представить себе, что любил кого-то настолько… Осквернённого. Да ещё и предателя, убившего её, посмевшего поступить так со своей спасительницей. Я знаю, что ты не хочешь говорить это из-за своего нестерпимо ангельского характера, но, поверь, будет лучше, если ты скажешь мне всё это здесь и сейчас, в лицо, чтобы я и надеяться не пытался, что то твоё признание всё ещё правдиво.       Ноя удивляет такая драматичность, такой надрыв в его голосе. Ванитас, вроде бы, не из тех, кто любит драматизировать, так что, вероятнее всего, говорит совершенно искренне. Искренне верит, что Ной не примет его после всего этого. А Архивист и понять не может, в чём проблема. После всех этих страданий, после всего, что он пережил, Ванитас… Ещё и винит во всём себя? Что за абсурд? Разве есть в этом хоть какой-то смысл?       И снова Ной не знает, что сказать; понимает, что любые слова сейчас будут звучать как фальшь, что Ванитас всё равно не поверит ему. Но, быть может, и не надо сейчас никаких слов?.. Недолго думая, Архивист вдруг встаёт, обходя вокруг и садясь так, чтобы оказаться напротив Ванитаса, после чего, ничего не говоря и лишь поймав на себе его удивлённый взгляд, решительным движением сгребает его в свои объятия; прижимает к себе, не желая отпускать, будто бы надеясь этим жестом закрыть его от жутких воспоминаний.       — Прости, — тихо произносит после ещё нескольких минут тишины. — Я… Не должен был настаивать на том, чтобы узнать всё. Я не должен был… Заставлять тебя вспоминать всё это вновь, даже если тебе и не пришлось рассказывать самому. Прости меня.       — Но… Неужели ты не испытываешь отвращения, прикасаясь ко мне, глядя на меня, после всего, что видел? — недоумевает человек; говорит это с какой-то странно-наивной надеждой, будто бы и сам всё ещё не верит, но всей душой хочет, чтобы так всё и было. И снова Ванитас открывается для Ноя с неожиданной стороны. Такой неуверенный, растерянный, едва ли не умоляющий о принятии, о любви — кто бы мог подумать, что этот человек, обычно насмешливый, мрачный и решительный, может быть и таким?       — Конечно же, нет, — уверяет его Архивист, ни на секунду не сомневаясь в своих словах. — И почему ты вообще решил, что мои чувства к тебе изменятся после этого? Для меня ты всё тот же Ванитас, тот же любимый мною человек. Хотя… Нет, кое-что изменилось, но отнюдь не так, как думаешь ты: теперь я лишь ещё больше восхищаюсь тобой. Ты прошёл через Ад, но не потерял себя и смог жить дальше, несмотря ни на что. Это… Заставляет меня ещё больше полюбить тебя.       — Правда? — всё ещё не верит Ванитас.       — Правда, — Ной чуть отстраняется, садясь перед ним и взяв его руки в свои; смотрит ему в глаза, в которых причудливым образом смешиваются радость, страх и непонимание; их сапфировый взор сегодня кажется особенно чистым, особенно прозрачным.       — Но ты ведь понимаешь, что мне сложно будет ответить на твои чувства? — вопрошает он серьёзным тоном.       — Понимаю, — соглашается Архивист. — Я… Я не тороплю тебя и ничего от тебя не требую. У меня есть вечность, у тебя, как выяснилось, тоже. Да даже если бы не было — мало что изменилось бы. Я готов просто быть рядом, остаться лишь твоим партнёром, как мы договаривались изначально.       — И ты… Не изменишь своё ко мне отношение? Ты будешь ждать, пока я разберусь со своими чувствами, не разлюбив? — спрашивает ещё.       — Ну конечно же, нет, — отзывается Ной. — Я буду ждать столько, сколько потребуется, даже если на это уйдёт вся отведённая мне вечная жизнь. Я всего лишь… Хочу помочь тебе. Хочу поддержать, защитить. Хочу исцелить твою раненую душу и доказать тебе, что любовь существует, как бы ты ни пытался утверждать обратное. Остальное уже не столь важно.       На глазах Ванитаса появляются слёзы; с непривычной для него искренностью, встретившись с Архивистом взглядом, он вдруг говорит:       — Ной… Ты такой прекрасный, знаешь? Я никогда не встречал никого подобного. Тебе… Мне впервые за все эти годы хочется довериться, целиком и полностью. И дело совсем не в том лишь, что мы родственные души.       — Доверься мне, Ванитас, — просит в ответ на это Ной. — Обещаю, я никогда не посмею предать тебя.       И Архивисту хочется верить, что так и будет; хочется верить, что он сможет быть на стороне этого человека вечно, вечно оставаться с ним, как и обещал, что бы ни случилось. Но… Уже сейчас он опять думает о тех кошмарах, в которых видел смерть Ванитаса. Это же не будет никак связано с ним самим, верно? Да и случиться должно не так уж скоро. Ведь если не так, то Ной всё равно в каком-то смысле предаст его — пусть даже лишь тем, что не сможет спасти. Если так, то пустым звуком окажутся все его слова. Почему же он тогда вообще произносит их? Потому что верит: судьба не абсолютна. И их судьбу, какой бы она ни была, он, если что, сможет переписать. Если не будет иного выхода, он готов будет даже умереть вместе с Ванитасом, лишь бы доказать ему и себе свою преданность тому.       Но, как бы ни сложилась их дальнейшая жизнь, в одном Ной и себе самому клянётся точно: он выполнит это обещание. Любой ценой, в любых обстоятельствах останется рядом с Ванитасом. Потому что он любит этого человека — вернее, как выяснилось, не совсем человека, но суть остаётся той же; любит не только как своего соулмейта, но даже и в отдельности от самой этой идеи.       — Я попробую, — отвечает тем временем Ванитас. — Ты понимаешь, это будет не так просто, но… Я попробую.       А Ной ничего больше не говорит, лишь вновь притягивает его к себе, сжимая в своих объятиях. Такая близость этого человека сводит с ума, даже пугает, но вместе с тем делает его счастливым.

***

      Через некоторое время оба, наконец, более-менее успокаиваются и приходят в себя. Собираются даже выйти куда-нибудь, дабы скоротать этот вечер — да, как оказывается, достаточно много времени они провели за этим разговором.       Но стоит им только выйти в коридор — и везде вокруг гаснет свет, а двери, ведущие на лестницу, одновременно захлопываются.       — Что за чертовщина?! — восклицает Ванитас.       — Не знаю, — отвечает Ной. — Но явно ничего хорошего ждать не приходится.       На пару шагов отходит от двери номера, оказываясь перед Ванитасом и уже приготовившись сражаться с неведомым врагом. В другой стороне коридора слышатся какие-то звуки, и из темноты постепенно появляется чей-то силуэт.       Хотя нет, не просто чей-то. Очень хорошо знакомый им силуэт, обладателя которого Архивист не спутал бы ни с кем другим.       Август Рутвен.       Ной и не знает, как на это реагировать: радоваться, что хотя бы видит знакомое лицо, или уже готовиться к непростой битве — а сражение с Рутвеном явно не будет лёгким. Он ведь тоже, как и тот же Беллатор, один из сильнейших — лишь с тем различием, что Август не так тщеславен и не станет переоценивать собственные способности, а потому куда опаснее того.       Расстояние между ними угрожающе сокращается. Когда же Август оказывается совсем близко, Ной, воспользовавшись случаем, подаётся вперёд и хватает его за кружевное жабо его рубашки, говоря в негодовании:       — А я был уверен, что вы на нашей стороне, лорд Рутвен.       — Какое искусное и одновременно с тем подлое предательство, — усмехнувшись, отмечает Ванитас. «Вот он и стал прежним», — невзирая на сложившуюся ситуацию, не может не заметить Архивист. Наверное, это хороший знак.       Ещё где-то с минуту они стоят замерев, молча. Только сейчас до Архивиста вдруг доходит, что что-то тут не так. Если бы Август хотел напасть, то он уже давно бы высвободился и сделал бы это. Может быть, он…       — Эй, да вы чего? — наконец произносит Рутвен, будто бы в подтверждение этой мысли. — Я, конечно, понимаю, что ты хочешь похвастаться своей смелостью и решительностью, но оставь это для кого-нибудь другого, — насмешливо добавляет.       — Но… Вы… — всё ещё не до конца понимает Ной.       — Я пришёл с миром, успокойтесь уже, — отвечает тот, поднимая руки в примирительном жесте, и Архивист всё же опускает его.       — Ну, знаете ли, не очень-то похоже, — саркастично кидает Ванитас.       — Понимаю, — соглашается Август. — Просто… Королева велела мне убить вас. Ну, точнее, сначала она послала Беллатора, но тот, скажем так, успешно провалил сие задание, и это дело досталось мне. Так что… Вам повезло. Я-то вас убивать не собираюсь, но и выпустить отсюда так просто не мог. Мало ли, что может случиться снаружи.       — И что нам теперь делать? — вопрошает Ной. Вся эта ситуация кажется до безумия абсурдной. Хорошо одно: хотя бы Рутвен не предал их. Или, по крайней мере, притворяется, что это так.       — Скрыться на некоторое время, — заявляет Рутвен. — У нас уже есть план, но воплотить его в жизнь мы сможем только в следующее полнолуние, когда проклятие Локи вновь будет активно в полную силу. Это случится через пять дней, но на этот период вам нельзя показываться никому. Я уже всё подготовил. Нашёл одно местечко, где вы сможете спрятаться, даже билеты на поезд купил. Потом, если захотите помочь, можете заявиться в Альтас, но пока что не стоит подавать признаки жизни. Сделаем вид, что мне удалось избавиться от вас. Локи пока устроит кое-что в особняке, чтобы отвлечь внимание Королевы на себя.       — Но… — пытается возразить Архивист, но Август не даёт ему договорить:       — Да ладно вам. Заодно и время друг с другом проведёте. Вам обоим ведь это нужно, не так ли?       — Что… Но как вы догадались? — удивляется Ной.       — Интуиция, не более того, — объясняет тот.       Кажется, этот диалог немного разряжает обстановку, и сама по себе ситуация не видится такой уж проблемой. Поначалу Ной сомневается в предложении Рутвена, но всё же решает, что ему можно верить, да и выбора особого, в общем-то, у них нет. Остаётся лишь узнать, что думает по этому поводу Ванитас — именно он, в конце концов, примет окончательное решение, с которым Архивист не будет спорить.       — Что думаешь? — спрашивает он, обращаясь к человеку.       — Думаю, что нам пора собирать вещи, — лаконично отвечает тот.       — У вас ещё есть где-то пара часов, — уточняет Август. — Советую начать прямо сейчас. Я подожду здесь.       — Хорошо, — соглашается Ванитас. Заходит обратно в номер. Архивист следует за ним.       — Ты… Уверен, что это необходимо? — на всякий случай вопрошает Ной.       — Уверен, — подтверждает тот, уже начиная собираться.       В этот момент Ной вдруг ни с того ни с сего вспоминает ещё кое о чём, что к Августу имеет непосредственное отношение.       — Точно, письмо! — восклицает. — Орлоку! Неизвестно, когда я ещё смогу отправить его, так что лучше бы написать сейчас, — И с этими словами, схватив со стола первый попавшийся чистый лист и перо, принимается за сие дело.       «Приветствую Вас, граф Орлок, Прошу прощения, что обращаюсь к Вам без должной любезности, но времени у меня не так уж много, так как сие письмо я пишу прямо перед отъездом. Буду предельно краток: мы выяснили всё, что Вам было нужно. Как оказалось, Ваше предположение было не совсем ошибочным: Август Рутвен действительно противостоит Королеве, вот только сама Королева замышляет кое-что не такое уж хорошее. Если коротко, то речь идёт об использовании проклятий для нападения на людей. Помыслы же самого Августа предельно чисты — он не хочет такой судьбы для вампиров. Ввиду этого смею надеяться, что Вы сделаете правильные выводы и не станете мешать ему. Знаю, я, наверное, не должен был вмешиваться во всё это, но если понадобится, я поддержу лорда Рутвена. Надеюсь также на Ваше понимание. Искренне Ваш, Ной Архивист».       Пишет быстрым, чуть кривоватым почерком. Главное — передать информацию, на красоту и официальность времени уже не остаётся. И почему он только не вспомнил про это раньше?..       Написав, быстро запечатывает в конверт, выдыхая: одной проблемой меньше. Теперь остаётся только собрать вещи. Ванитас со своими к тому моменту уже заканчивает и теперь ждёт только его, так что Ною приходится поторопиться. Ещё и Мурр всё время путается под ногами, отвлекая. Не то чтобы Архивиста это раздражало — это белое и пушистое создание просто не может раздражать его, — но действия его это всё равно замедляет. «Кстати, надеюсь, я смогу провезти его в поезде, — думает Ной. — Но, вроде бы, никаких ограничений не должно быть».       И снова они выходят.       — Вы быстрее, чем я думал, — замечает Рутвен. — Это хорошо. Сможем не спеша добраться до вокзала.       — Постойте, но как мы можем быть уверены, что нас не увидят по дороге? — спрашивает Ной. — Ведь тогда всё будет зря.       — Я пользуюсь кое-какими своими способностями, чтобы на какое-то время скрыть своё присутствие, — объясняет Август. — И пока вы рядом со мной, действие этой силы распространяется и на вас. Правда, действует она не так долго, как хотелось бы, но на путь до вокзала должно хватить.       Втроём они направляются вниз, к выходу из отеля.       — Кстати… — начинает Ной, протягивая Рутвену конверт, — мне хотелось бы, чтобы вы отправили за меня одно письмо, если это вас не затруднит, конечно. Я бы и сам отправил, но времени уже не остаётся. Оно Парксу Орлоку.       — Орлоку? Да, знаю его, — отзывается Август. — Что ж, я не против.       Даже не пытается узнать, о чём оно. А Ной не может понять, хорошо это или, наоборот, подозрительно.       Дальше они некоторое время идут в молчании, которое потом прерывает вдруг Ванитас:       — Ах да, мы же так и не рассказали вам о том, что смогли выяснить насчёт Королевы.       Рутвен кидает на него вопросительный взгляд.       — И что же это? — интересуется.       — Один мой хороший знакомый донёс до меня информацию, что Королева как-то связана с Хлоей д’Апше, вампиршей-затворницей, живущей в одиночестве в Жеводанском лесу, — продолжает Ванитас. — Мы решили разобраться в этом и заявились к этой самой Хлое. Там… Кое-что произошло, но суть не в этом. Главное — мы узнали, что вместе с Хлоей в её замке обитает ожившее проклятие, Нэния. Эта самая Нэния — проклятие Королевы, но одновременно с тем и часть её сущности, содержащая в себе всю её силу. Когда-то Королева разделила себя с ней, чтобы, видимо, скрыть её ото всех, а Хлоя… Хлоя, по сути, стала отличным средством для этого, поскольку просто хотела кого-то, кто скрасил бы её одиночество.       На секунду Ною кажется, что Август как-то меняется в лице при упоминании имени Хлои. Видимо, их и вправду что-то связывает. Впрочем, тот достаточно быстро скрывает это внезапно промелькнувшее узнавание.       — Прекрасно, просто прекрасно, — с одобрением замечает он. — Даже не думал, что вы можете быть настолько полезными. Это именно то, что мне нужно было узнать. Что ж… Всех удивляла внезапная немощность Её Высочества. Теперь это обретает смысл. Это несколько усложняет ситуацию, но зато теперь я хотя бы буду знать, с чем мне предстоит столкнуться.       — Это что-то меняет в ваших планах? — вопрошает Ной.       — Не столь существенно, но да, — признаёт Рутвен. — И это касается, собственно, вас. Ванитас… Мне понадобится твоя сила, чтобы уничтожить проклятие Королевы. Понятное дело, что ты сможешь сделать это лишь тогда, когда она воссоединится с ним, но, поверь, это лишь вопрос времени. А Ной, я уверен, последует за тобой.       — Несомненно, — подтверждает сам Архивист.       — Вот и отлично, — говорит тот. — Нам тоже не помешает ещё один союзник.       Так они и идут, обсуждая дальнейшие планы, пока наконец не оказываются уже недалеко от вокзала. Август провожает их до самого перрона; уходит лишь спустя время, когда они уже садятся на поезд. До этого даёт им начерченную на бумаге карту той местности, куда им предстоит отправиться, и говорит точное его название.       «Какое безумие, — думает Ной, заходя в вагон. — Только этим утром приехали, а сейчас уже вновь покидаем это место». Уезжать совсем не хочется; хочется как можно дольше оставаться в этом прекрасном, залитом сейчас закатным солнцем городе, который успел уже так ему полюбиться. Но так всем будет лучше.       Задумывается он в дороге и о своей роли во всём происходящем. «Зачем мне это надо?» — спрашивает сам себя. Нечасто он задаётся этим вопросом, но тут вдруг понимает, что просто обязан определиться с ответом. Лично его выгоды тут, конечно, нет, оно и понятно, но когда он вообще искал её? Да и не знает он, прав ли Рутвен, не было ли бы лучше для общего блага и личного спокойствия просто позволить Королеве воплотить свой план в жизнь. Но стоит малейшему сомнению закрасться в его мысли, как он тут же гонит его прочь. Нет, что бы там ни было, к чёрту такое «общее благо», которое достанется вампирам ценой невинных жертв! Да и Ванитас, судя по всему, настроен решительно, а Ной уже не раз обещал ему, что останется с ним при любых обстоятельствах.       Впрочем, есть и ещё кое-что.       Луи. Луи так страдал из-за своего проклятия. Луи умер, по сути, такой же смертью, как и возможные жертвы деяний Королевы: из-за неудачного эксперимента над его проклятием. Вот только Бесформенный, заставляя Ванитаса сделать это, хотел лучшего и для самого Луи, а о благополучии этих несчастных никто даже и не подумает. Ной просто не может бездействовать, допуская это. Если уж Луи ему спасти не удалось… Должен же он помочь хотя бы тем, кому ещё может?       «Нет, я не отступлю, — в очередной раз убеждается он. — Ради Ванитаса. И ради Луи. Ради людей и ради вампиров».

***

      Приглушённое освещение. Таинственная, почти магическая атмосфера. Место, где они могут скрыться ото всех. Их убежище. Их собственный маленький мирок.       Самая интересная часть этого вечера уже завершилась для них. Теперь Вероника лежит в объятиях Августа, прижимаясь к нему всем телом. Он проводит рукой по её спутавшимся белым волосам. Потом смотрит в глаза долго-долго, проникновенно.       Вероника знает, как один её взгляд действует на этого мужчину. Знает, что даже сейчас, после их с ним близости — восхитительной, к слову, близости, — она выглядит в его глазах совершенно прекрасной. Вероника знает себе цену и уверена в себе настолько же, как и в том, что красные стрелки на её веках остаются такими же ровными и острыми, какими она их рисует — а это она делать умеет прекрасно.       Веронике и самой, пожалуй, нравится Август. По крайней мере, с ним хотя бы приятно делить ложе, в отличие от какого-нибудь Беллатора, бывшего её прошлой жертвой. Август сильный, стройный и высокий; всю инициативу берёт на себя, а к Веронике относится с какой-то трепетной заботой, от которой любая другая уже, наверное, растаяла бы как масло и по уши влюбилась бы в этого вампира. В его руках даже Вероника, такая властная и решительная по своей природе, открывает совершенно иную сторону своей личности, позволяя себе немного расслабиться и довериться ему. Но не более, чем немного: у неё свои цели и свои методы их достижения, и отступать она совершенно точно не собирается.       Она уже узнала многое о планах Рутвена. Даже специально спрашивать не пришлось, потому что в такие вот интимные моменты тот будто бы раскрывается, после позволяя себе излить душу и высказать всё, о чём волнуется сейчас. Да и ей он уже давно стал доверять. Правда, чем больше она вслушивается в его слова, тем больше признаёт его правоту. Уже почти не сомневается, что в конце концов перейдёт на его сторону. Быть может, даже сразится против Королевы, когда все его планы придут в действие. А она может. Её способности всё же не заканчиваются на соблазнении мужчин ради информации. Если понадобится, она покажет и свои навыки владения боевыми веерами, и свою безжалостную натуру — всегда, кстати, такой была. У Вероники никогда просто не было возможности быть слабой. Она ведь далеко не самая обычная девушка из высшего общества — род её деятельности заключается немного в другом. А в процессе такой «работы» многое может случиться, нужно быть готовой ко всему.       Как она вообще пришла к этому? Вероника и сама толком не понимает. Наверное, назло. Назло мачехе, которая всегда считала её некрасивой и сравнивала со своей дочерью, Доминик; говорила, мол, что даже если им обеим и достались от отца высокий рост и магнетические жёлтые глаза, то комплекцию и нрав Вероника унаследовала от своей матери — женщины полноватой и достаточно самоуверенной. Она знала, что та даже выйти за неё своему мужу предложила сама — непозволительная для людей их статуса дерзость, — и любви его тщетно пыталась добиться до самой своей смерти. И Вероника, как бы ни пыталась поначалу отрицать всё это, понимала, что мачеха права. В детстве она никогда не считалась красивой именно из-за своего телосложения, да и характер имела, по мнению многих, «слишком жёсткий для девушки». А потом Веронике удалось измениться, хотя бы внешне. Только она одна знает, сколько ненависти к себе, сколько страданий было в это вложено. И что же сказала на это мачеха? «Возможно, теперь ты и стала красивее, но какой в этом смысл, если кому-то вроде тебя всё равно получится удачно выйти замуж, с твоей-то сущностью? Красота мимолётна, а тебе светит только вечно прислуживать богатым мужчинам и умереть в одиночестве». А она решила: раз уж так, то и это она будет делать по-своему. Решила доказать этой женщине, что даже так сможет быть счастливой. Так всё до этого и дошло.       Сначала всё было безупречно: она работала на Королеву, выясняя, не замышляет ли кто-то из её приближённых что-либо против неё. Многие, кто провёл с ней несколько ночей, в итоге были казнены. А она наслаждалась. Наслаждалась тем, что имеет над ними власть, что побеждает их безо всякого оружия, лишь льстивыми речами и своей красотой. Такое случалось раз за разом. До тех пор, пока её «жертвой» не стал Август. С ним всё пошло не так. С ним вся её сладкая ложь обернулась правдой. С ним ей было так хорошо, как не было ни с кем. С ним она чувствовала себя собой, ощущала, что всё, что она делает, — правильно. Она ведь до сих пор ничего не рассказала о нём Королеве — делает вид, что он во всём поддерживает позицию той. В действительности же об Августе она уже знает очень многое; выдала бы всё это — от него бы давно избавились. Его цели опасны и реалистичны, и он явно не собирается медлить с их достижением. Всё делает безупречно, не оставляя следов, — лишь с ней ошибается, позволив себе ничего не скрывать. Впрочем, Вероника почти уверена, что он о чём-то догадывается, просто не боится: всё равно он почти всегда находится рядом с Королевой, а её в случае чего может и устранить, просто пока не имеет на то веских оснований, а потому развлекается. Рискованную игру, конечно, ведёт — но, наверное, думает, что оно того стоит. Как, в общем-то, и она сама. Оба понимают, на что идут. И оба не хотят останавливаться.       Обо всём об этом она рассуждает в этой умиротворяющей тишине, окутавшей помещение. Будто бы неслышно исповедуется самой себе, прокручивая в голове события своей жизни. Рутвена, видимо, удивляет её молчание, потому как спустя несколько минут он заигрывающе вопрошает:       — О чём задумалась, Вера?       — Да так… О жизни, — неопределённо бросает та.       — Понимаю, — говорит тогда Август. — Мне и самому есть над чем поразмыслить. Я вообще не думал, что сегодня приду к тебе, но мне нужно немного развеяться, да и в особняке лучше не показываться.       — Почему же? — интересуется Вероника. Сразу оживляется в предвкушении новой информации о происходящем. Даже если она не собирается сдавать его Королеве, знать о всех его планах лишним не будет.       — Теоретически, сейчас я должен напасть на тех двоих, Ноя и Ванитаса, — рассказывает он. — Королева приказала уничтожить их. Конечно же, я не стал этого делать. Отправил их в укромное местечко. Но ведь наверняка они так просто не сдались бы. Было бы подозрительно, если бы я заявился обратно через пару часов и доложил, что убил их. К тому же, Локи должен устроить кое-что, чтобы отвлечь внимание Королевы. Будет куда проще, если он разберётся как-нибудь без меня, иначе меня могут заставить сражаться с ним, а изобразить это весьма проблематично.       Так. Значит, он решил скрыть этих двоих от чужих глаз где-то далеко. Это может пригодиться. Но ведь не это должно интересовать её, не так ли? Так что далее Вероника произносит:       — Ну, оно и к лучшему, верно? Зато у нас есть возможность прекрасно провести время.       — Да… Ты права, — соглашается Август. — Вот только я всё равно сейчас не могу полностью отпустить эти мысли. Знаешь… Мне кажется, я слишком беспокоюсь за них. Не только потому, что они важны для наших планов. Просто этот Ной напомнил мне… Меня. Меня такого, каким я был в прошлом.       — И каким же ты был? — задаёт ещё один вопрос Вероника.       Рутвен отвечает не сразу; вздыхает, смотрит куда-то в сторону, будто задумавшись. Потом всё же говорит:       — Наивным, — И грустно усмехается. — Я… Был идеалистом. Таким открытым, настоящим. Так неустанно стремился примирить вампиров и людей. Я общался с людьми, не скрывая от них свою вампирскую сущность, и почти всегда мне везло: они принимали меня, стоило им узнать меня поближе. Некоторые из них стали моими учениками, последователями, считая за истину мои идеи о том, что вампиры и люди не обязательно должны враждовать, что все мы одинаковые. Были у меня близкие и среди вампиров… Одна девушка, Хлоя, к примеру. Её имя тоже недавно засветилось в истории с проклятиями, но я не подал виду, что знаю её. И я искренне верил, что кем бы мы ни были, вампирами ли, людьми ли — у каждого есть душа, каждый заслуживает счастья. А потом… — В этот момент взор его темнеет. — Потом мои же последователи предали меня на переговорах с людьми о перемирии. Я не хотел сражаться с ними, пытался убедить их отступить, но не получилось. Но даже после я лишь защищался, так и не позволив себе ранить кого-то из них, всё ещё надеясь, что они одумаются… Не знаю, как и выжил тогда. Именно в этом сражении я потерял правый глаз и веру в свои убеждения. Тогда… Я понял, что, даже если люди и вампиры одинаковы по своей сути, есть ещё одна вещь, которую мы не можем упускать из виду: и большинство людей, и большинство вампиров никогда не согласятся признать это. Со временем я, конечно, более-менее пришёл в себя и даже смог в итоге добиться какого-никакого, но мира, но… Мне уже не быть прежним. А Ной… Он похож на того меня. И я хочу помочь ему остаться таким же.       Заканчивает свой рассказ, но через пару секунд добавляет: — Кстати, помнишь же Жанну? Она… была приёмной дочерью этих людей, я сам доверил эту девочку им, но из-за их предательства её обрекли быть Палачом. Ещё одна вещь, о которой я сожалею и за которую никогда себя не прощу. Да и с той же Хлоей я впоследствии поступил… Не лучшим образом.       Вероника ничего не говорит некоторое время — обдумывает услышанное. По сути, никакой ценности лично для неё эта информация на данный момент не несёт, что позволяет ей проникнуться чувствами самого Рутвена. С одной стороны, было очевидно, что в прошлом этого вампира кроется какая-то не очень приятная история: чувствуется, что тот через многое прошёл. Вероника достаточно проницательна, чтобы понять это. Вот только не думала она, что настолько. А он ещё и рассказывает об этом почти что бесстрастно, точно это случилось не с ним.       — Мне жаль, — Она наконец находит, что сказать. Прильнув к нему, обвивает руками его тело и оставляет лёгкий поцелуй на губах. Поддерживать Вероника умеет не очень-то хорошо, а вот отвлекать — прекрасно. Конечно, было бы неплохо выведать ещё что-нибудь, но пока что она решает, наоборот, заставить его уйти от этой темы, ведь, как бы Август ни пытался это скрыть, она наверняка всё ещё для него болезненна. Вероника не хочет заставлять его страдать. По крайней мере, именно сейчас.       И у неё получается; Рутвен проникновенно смотрит ей в глаза, уже не думая, вероятнее всего, ни о чём, кроме её тела.       — Давай ещё раз? — спрашивает.       — Давай, — не спорит она.