Был ли у нас выбор...

Ложились на бумагу сухие строки отчета, споро плясало перо: завиток к завитку, строка к строке. Легкой рябью шло вино в бокале: Эленвен сегодня не притронулась к изысканному напитку, не до того было. Сколько воспоминаний стояло за каждой строкой: смешных и жутких, но чаще горьких, цвета горного меда или холодного зимнего неба, - не счесть. Но в отчете им определенно было не место. «Ульфрик впервые попал в сферу нашего внимания во время Первой войны против Империи, когда он был захвачен в плен во время боёв за Башню Белого Золота…», старательно выводило перо, а перед глазами вставал молоденький солдат, докладывающий о том, что накануне была захвачена группа нордов. Солдаты самовольно покинули расположение отряда в Имперском городе через подземный ход, направляясь к девицам необременительного поведения в ближайшую деревню, о чем рассказали на допросе. Где подземный ход, говорить, впрочем, отказывались, но один из них под пытками показал, что в их числе захвачен сын ярла Виндхельма по имени Ульфрик. Тогда это показалось Эленвен невероятной удачей. Опытный следователь всегда чувствует, за какую ниточку потянуть, чтобы спутанные нити разошлись, обнажив сердцевину клубка. «На допросе мы узнали о его потенциальной ценности (сын ярла Виндхельма) и передали его как потенциального агента следователю Эленвен (теперь Первый эмиссар)…», ложились на бумагу ровные строки. Мальчишка оказался трусливым, наивным и к тому же совершенно неготовым к политическим играм: его легко было убедить совершить предательство. Другие предпочли умереть, но не запятнать себя бесчестием, а этот слишком хотел жить. Эленвен любила таких. С ними было на порядок проще, чем с мучениками чести. Они были готовы продать всех за то, чтобы увидеть рассвет. За надежду, что найдут, спасут, что Империя перейдет в наступление. Эту надежду так легко было убить. Эленвен сравнивала Ульфрика с мотыльком: наивный и юный, он полетел на манящее пламя и, опалив слабые крылышки, упал на стол рядом с подсвечником. Такого, жалкого, опаленного отчаянием, было легко переубедить, легко заставить поверить тому, что за ним не придут. Но даже не это стало причиной его предательства: у Ульфрика была мечта, а мечтатели готовы идти по трупам своих соратников, лишь бы достичь задуманного. Предавшая его Империя определенно не стоила его молчания, Империя не стоила перерезанных сухожилий, вырванных ногтей и тонких спиц в ребрах. Империя не успела бросить его, как он поспешно предал ее, испугавшись боли. Впрочем, вначале он бахвалился: гордо вздергивал голову, смешно топорщил юношескую редкую бородку с проплешиной от ожога, орал, что не боится смерти и что его ждет Совнгард. В конце концов, байки про нордские медовые реки и зал героев надоели Эленвен и она пригрозила Ульфрику, что заключит его душу в черный камень, сделав экспонатом на своем рабочем столе, и что он никогда не увидит Совнгард. Она играла с ним, как кошка играет с мышкой до того момента, пока во время отступления, когда Эленвен сидела у костра и думала об отце, пригвожденном к вершине Башни Белого Золота, Ульфрик не пришел ко ней и не накрыл ее плащом. Он легко мог сбежать, но дал слово сына ярла: остаться, если удерживавшие его оковы будут сняты. Остальных пленных прирезали: быстро, расчетливо и без лишних разговоров, - брать с собой лишнюю обузу эльфам было ни к чему. - Я могу помочь, - так, кажется, он тогда сказал. И протянул Эленвен баклажку с крепкой и отдающей перебродившими ягодами сивухой, от которой наутро тошнило и раскалывалась голова. Она расплакалась на его плече, чего никогда не позволяла себе делать - ни до, ни после. Перед ее глазами стояло распятое на вершине башни обнаженное мужское тело, ее трясло от осознания того, какие муки переживал ее отец. В ту ночь, как никогда раньше, Эленвен осознавала свою беспомощность, смертность, уязвимость, а тому, что пытался ее утешить, казалось: эти ледяные руки никогда не согреются. Эленвен думала: всякий раз, когда Ульфрик разувался, ее глаза начинали слезиться. Потому что он думал, что портянки нужно стирать, только когда они стоят в углу без всякого участия хозяина этого предмета одежды. Поэтому она просила его не разуваться в палатке. Он ужасно вонял. Он вонял хуже, чем мамонтовый сыр, а она знала, о чем говорит, потому что однажды на приеме ей поднесли подарок от нордов: сыр на блюде и мед в грубой глиняной плошке. Она не могла отказаться и вынуждена была съесть все до последнего кусочка. Казалось, ее стошнит прямо на плиты пола. Впрочем, в Скайриме воняло все: он весь пропитался запахом грязных тел и ложного человеческого бога. Но в ту ночь ее было не до того: ей хотелось чувствовать себя живой. «Его убедили, что информация, полученная от него при допросе, сыграла решающую роль в захвате Имперского города (на самом деле столица пала ещё до того, как он раскололся), а затем позволили сбежать…», уверенно вывела женская рука. Говорят, что дикого зверя сложно приручить, но, будучи однажды прирученным, он помнит своего хозяина и, вручая тому свое сердце, привязывается на всю жизнь. Ульфрик не стал исключением: такой смелый и дерзкий в начале, трусливый и робкий после, он нашел в себе силы, чтобы предложить Эленвен поехать с ним. «Я пока не могу…», ответила она. «Не могу оставить службу. Я найду тебя, когда придет время. Тебе пора возвращаться домой. Война скоро кончится.» Эленвен смотрела, как Ульфрик удаляется, но ее мысли были далеко. Она думала о своем брате, о матери, об отце. О чести своего калана. О сфере из кварца, покоящейся в шкатулке на полке в ряду таких же однообразных шкатулок в Алиноре. Она думала, что слишком далеко зашла по пути апраксиса и что в других обстоятельствах ее калиан должен был быть разбит, а она сама приговорена к казни. С того самого момента, как сфера из кварца легла в ее распахнутые ладони, она знала, что они – единое целое. Она хорошо помнила, как это было. Церемония проходила не в соборе, а в домашнем святилище, потому что времена были неспокойные, и родители решили не подвергать дочь опасности. Когда вознесшийся викарий-женщина в накидке из лебяжьих перьев открыла резную шкатулку, лежащая в ней сфера в первый момент показалась Эленвен зеленой. Лишь потом она различила подложку из плотной зеленой ткани и что сама сфера была прозрачной с вкраплениями золотистой слюды. С того самого момента, как калиан лег в ее ладони, она знала: на ее плечах ответственность не только за свою честь, но и за честь своего калана, за честь всех предков и всех потомков, и она должна была с достоинством нести это бремя ответственности. Она не справилась с этой ношей. Эленвен солгала Ульфрику: и эта ложь далась ей на удивление легко. Ей не было места в его городе. Меньше всего она хотела быть военным трофеем, о котором судачили бы в тавернах: «Мол, мой и вовсе с этой войны не вернулся, говорят, Талморцы выпустили ему кишки, твой – вернулся покалеченным, у хозяйки мельницы муж золотые чаши привез, сразу видно – хозяйственный норд. А сын ярла, слышали, остроухую шлюху притащил. Ходит брюхатая по дворцу, полы платьями подметает своими вычурными, и сына ярла околдовала, и отца его. Ребеночка, должно быть, от командира какого желтомордого нагуляла, а сын ярла и рад. А давеча, знаете, чужак в городе появился, все расспрашивал о ней, говорят, это та сука, которая наших мужей в войну пытала. Он ее вроде как опознал. Сегодня пойдет говорить с ярлом. За ее голову награда назначена…» Отпустить было легко. Нужно было выводить отряд из окружения, соединиться с армией леди Аранеллии, которая двигалась к Имперскому городу. Если бы у Эленвен был орб Вермины, как у отца, было бы легче, но идти приходилось практически вслепую. Она высылала вперед разведчиков. Если удавалось взять в плен солдат противника, они становились источником ценной информации. Магику Эленвен не тратила, пытала руками и инструментами, хоть с некоторых пор от запаха крови ее мутило и желудок подскакивал к горлу, потом начало темнеть в глазах. Она прижимала к носу нюхательную соль с резким запахом, сглатывала желчь и продолжала. Она не имела права сдаться: она была альтмеркой, она была дочерью своего отца, она выполняла приказ. Осознание того, что она носит под сердцем новую жизнь, застигло Эленвен внезапно, когда, наконец, впереди заколыхались знакомые штандарты и послышался звук рогов. Низ живота свело болью, и Эленвен согнулась, обхватив себя руками. Боль была тянущей, как если бы она выпила затхлой воды или съела незрелый плод, но, к счастью, быстро прошла. Они все были настолько измотаны, что это досадное недоразумение осталось никем не замеченным, но Эленвен, прижав руку к животу, почувствовала даже сквозь униформу, как что-то шевельнулось внутри, толкнувшись в ее пальцы. Тогда у нее не хватило сил даже испугаться. Впоследствии скрыть досадное недоразумение оказалось несложно: она утягивала предательски увеличивающийся живот, бинтовала грудь и надевала униформу на размер больше, чтобы не было видно изменений в фигуре. Меньше ходила, больше ездила верхом и осторожно прислушивалась, как внутри, в животе, бьется маленькое сердечко. В последние две недели было особенно тяжело, Эленвен казалось, что все вокруг знают о ее бедственным положении, что шепчутся за ее спиной о том, кто отец ребенка. Ее новорожденный сын не был правильным. Вместо того, чтобы умиротворенно гулить, он исступленно орал и требовал грудь. Даром что не призывал Талоса в свидетели и не обещал придушить ее ночью, как его отец. Ее сын был обречен на то, чтобы стать отверженным. Она не могла взять его с собой. Она должна была его убить, из милосердия, чтобы в следующей жизни он родился правильным и чистым, у надлежащих родителей, но у нее не поднялась на него рука. Во время схваток она хотела оставить его в лесу в хижине, где родила. Потом – завернуть и придушить, когда лежала слишком слабая, чтобы подняться на ноги. Но новорожденный орал от голода, и она сдалась, приложив его к груди, как умела, перерезала и перевязала пуповину, вымыла и завернула ребенка в нательную рубаху. Старший следователь Эленвен впервые не закончила начатое. Впервые пожалела кого-то несовершенного. И такого родного. Все, что она могла дать ему, - имя и жизнь, отличную от той, которая была у нее. И потому, едва оправившись от родов, она отнесла младенца на ступени к храму Мары, удостоверившись, что корзина исчезла за дверью прежде, чем навсегда покинуть это место. Впоследствии, Эленвен не пыталась узнать, что с ребенком, выжил ли он и как сложилась его дальнейшая судьба. Так было безопаснее: для нее и для него. Впрочем, это не уберегло ее от последствий. По возвращении в расположение части она была взята под стражу по представлению о несоответствии занимаемой должности по доносу за связь с представителем низшей расы. В ходе расследования было установлено, что старший следователь Эленвен исчезала из расположения части на несколько дней, сославшись на неотложные дела. Отсутствие было согласовано с командиром подразделения. Вернулась, как показал опрос свидетелей, в установленный срок и была готова приступить к исполнению должностных обязанностей. В ходе личного досмотра под униформой были обнаружены утягивающие грудь бинты, пропитанные молоком, а в области промежности - тряпки со умеренным количеством кровянистых выделений бурого и красного цвета. Со старшего следователя Эленвен взяты письменные показания касательно произошедшего. В ходе расследования обвиняемая пояснила, что во время отступления пленный норд воспользовался ее усталостью (она израсходовала почти всю магику на раненых) и нестабильным эмоциональным состоянием и вступил с ней в насильственную половую связь, в результате которой произошло зачатие новой жизни. Далее старший следователь Эленвен пояснила, что это была ее первая беременность, в браке с мужем детей она не имела, так как это помешало бы ее службе в Талморе. Обвиняемая указала, что пыталась вызвать выкидыш в соответствии с рекомендованными практиками, но манипуляции не привели к ожидаемому результату. Также она пояснила, что повторно вызывать выкидыш не решилась, так как несла ответственность за отступающий отряд, и лекари были нужны для выхаживания раненых солдат, а впоследствии побоялась признаться в том, что беременна, потому что могла быть неправильно понятой. Скрывать последствия родов или применять заклинания было бесполезно: гораздо проще было убедить дознавателей в том, что правда лежит на поверхности. Казаться дурой было донельзя отвратительно, но лучше быть живой дурой, чем назидательным примером для будущих поколений. Высокопотенциально мертвым примером с учетом военного времени. Представление о несоответствии занимаемой должности было удовлетворено, старший следователь Эленвен была понижена в звании, и ей предстояла обратная дорога в Алинор, где не было недостатка в канцелярской работе. Разумеется, дознаватели не поверили ей, хотя не могли не признать: дочь лорда Наарифина излагала свою версию складно и держалась уверенно. Это, в конечном счете, избавило ее от дознания под внушением. По правде сказать, если бы не официальный характер доноса, Талмор предпочел бы и вовсе не давать ему ход. Было похоже, будто кто-то хочет свести счеты или с самой Эленвен, или с ее покойным отцом. Это не была жалость, это было решение с учетом обстоятельств и предыдущих заслуг обвиняемой вкупе с неким здравым прагматизмом: обвиняемая потеряла близкого человека, но осталась верна делу Талмора и вывела солдат из окружения. В иных обстоятельствах ее бы ожидало повышение в звании. В иных, но не в сложившихся. - С женщинами всегда так. – шептались за ее спиной. - Мужчины следуют зову разума, а женщины – зову сердца, ну вы понимаете, о чем я. Еще одна: говорила-говорила о долге, чести, блюла чистоту. О Ауриэль, она в самом деле совокуплялась с этим… животным? - Представьте себе и даже родила от него полукровку. Говорят, бедный мальчик умер при рождении. Оно и к лучшему. Наконец, эта помойная яма отправится домой. То-то обрадуются ее родные. Эленвен дернула рукой, чуть было не смахнув бокал со стола, и устало потерла переносицу. Тогда от нее отвернулись все, и лишь вмешательство близкого друга отца Алдариона позволило ей исправить досадную оплошность. В тот момент она и не вспоминала об Ульфрике, гораздо важнее было спасти собственную, запятнанную последствиями унизительной связи репутацию. «После войны был установлен контакт, и Ульфрик оказался весьма полезным агентом. Так называемый «Маркартский инцидент» был чрезвычайно ценен с точки зрения наших стратегических целей в Скайриме, хотя в результате Ульфрик перестал идти на прямой контакт…», продолжала она. Маркарт показался Эленвен похожим на муравейник. Хмурый каменный город сдавливал грудь, мешал дышать ровно. И вместе с тем, Эленвен не могла не отметить, с каким усердием он был встроен в окружавшие его скалы, как будто вырастал из них, устремляясь вверх. Оно и понятно: нордам никогда не удалось бы создать подобное, Маркарт был древней двемерской крепостью на границе с Хай-Роком. Эленвен стояла на берегу ручья, у самого моста, и размышляла. После подписания Конкордата Белого Золота с Ульфриком был установлен контакт, и он удивительно легко пошел на сделку, однако, в определенный момент ситуация вышла из-под контроля, и тогда Алдарион привлек к ее модерации бывшего старшего следователя, в зоне ответственности которого Ульфрик находился во время первой Войны с Империей. Будучи взят под стражу, сын ярла Виндхельма сразу попросил доложить о нем леди Эленвен, он все еще наивно полагал, что произошла ошибка и что его и его людей освободят. Присутствовавшие при этом юстициары Талмора со смехом ответили ему, что третий эмиссар не припоминает никого с таким именем. «Полно, норд, ты и вправду думаешь, будто бы она помнит всех прошедших через ее застенки? У нас поговаривают, что леди Эленвен предана работе настолько, что лучше помнит тела тех, кого пытала – по шрамам и отметинам от заклинаний, чем их имена и лица. Ты, должно быть, счастливчик, что ушел от нее на своих ногах.» И тем не менее третий эмиссар Эленвен должна была встретиться с сыном ярла Виндхельма. Встретиться, чтобы положить конец их позорной связи. - Он слишком много болтает. – сказал ей Алдарион, прибывший на место неделей раньше. - Необходимо сделать так, чтобы он замолчал. Раз и навсегда. Потому что, если он продолжит говорить, это причинит вред тебе. Эленвен молчала. - Я поручился за тебя, - продолжал Алдарион. – Я не хочу знать, что из того, что болтает пленник – правда, а что – ложь. Но мне нужны верные альтмеры, не запятнанные подобными грязными слухами. Один раз уже было представление о несоответствии занимаемой должности. Второй раз будет последним. Эленвен, я не буду докладывать о том, что услышал. Но другие будут. И пока это не вышло за пределы миссии, избавься от этой досадной помехи. - Принято, - кивнула она. По иронии судьбы, содержали сына ярла в здании бывшего Имперского колледжа Голоса, основанного еще по указу Тайбера Септима. Эленвен читала о том, чем было обусловлено его создание, в Путеводителе по Империи. Наиболее древние и могущественные Языки вели отшельнический образ жизни высоко в горах, и на памяти жителей Голоса их были слышны лишь раз, когда стала объявлена судьба самого юного Тайбера Септима. В благодарность за это Император создал новый Имперский колледж Голоса в Маркарте, посвящённый возвращению Пути Голоса на древнюю и почётную военную стезю с надеждой на скорые великие подвиги северян на поле брани. Эленвен читала и о том, что колледж был укомплектован рубаками и шарлатанами и что Великий Мастер раньше добывал средства себе на жизнь мастерством уличного исполнителя в Виндхельме. Под стать Колледжу были и студенты — потомки знатных семей нордов, надеющихся таким образом добиться покровительства от Нового Порядка Тайбера Септима. Разумеется, из этого ничего не вышло, и Колледж пришел в запустение, а потом и вовсе был закрыт. Ульфрик нисколько не скучал в заточении. Он просто в очередной раз хотел спасти свою шкуру. Пусть даже ценой предательства. Эленвен оказала бы ему услугу, если бы перерезала ему горло. На такого незачем было тратить магику. Она легко могла отдать приказ о его казни. Это было бы правильно. И безопасно. Но тут на ум Эленвен пришло гораздо более изящное решение. Ульфрик сидел рядом с ней, на его ногах и руках не было оков. Эленвен смотрела на его профиль: нос был сломан, на щеке появился свежий шрам, он повзрослел, стал выше, кряжистей. Очарование дикого цветка ушло всего за несколько лет, уступив место запаху железа и крови, запаху смерти. Ульфрик понимал, что Империя предала его в очередной раз. Он был готов драться за свою шкуру, а Эленвен не могла этим не воспользоваться. Она могла бы сказать ему, что они не смогут быть вместе. Не смогут скрываться. Могла сказать ему, что никогда не рассматривала их отношения как-то серьезное. Что он был для нее прихотью, забавой, поводом для самоутверждения. Что он казался ей жалким, как и его ложный бог. В конце концов, Ульфрик и в самом деле был низшим существом, почти животным, диким, грязным, невоспитанным. Третий эмиссар Эленвен многое могла сказать вслух, но подумала, что норд все понимает и сам. Эленвен спросила у Ульфрика: молился ли он Талосу об освобождении и откликнулся ли тот на его молитвы. Норд покачал головой. А потом сказал, что устал. И что больше не хочет продолжать эту войну. - Все образуется, - мягко ободрила его Эленвен и легко коснулась губами виска норда. Ульфрик поспешно отстранился. Это потом был жуткий немигающий взгляд желтых глаз и размеренные слова, которые послушно повторял за ней монотонный мужской голос: «Я бьюсь за тех, кто умер у меня на руках вдали от дома. За их жён и детей, чьи имена шептали, умирая, мои солдаты. Сражаюсь за нас, тех немногих, кто смог вернуться домой, и не нашедших там ничего, кроме чужаков, живущих в их домах. За мой разорённый народ, вынужденный платить долги Империи, слишком слабой, чтобы управлять ими, но смеющей объявлять их преступниками за желание быть свободными. Я сражаюсь за то, чтобы жертвы прошлых сражений не были забыты. Сражаюсь… потому что должен сражаться.» О, как изобретательна была третий эмиссар Эленвен, какие мысли она вложила в податливый разум Ульфрика, как четко выполнял внушенные инструкции ее «неиспользуемый актив». Он был ее лучшей фигурой на этом поле битвы. Ее идеальным солдатом. Но все это было потом, а теперь гребень легко касался спутанных волос, забирая с собой тоску, боль, одиночество, память. Струились пшеничные пряди между пальцами. Спи, шептали травы, спи, родной. Мерно колыхались воды озера, баюкали усталого воина. Не бойся, шептала земля, я буду охранять твой сон. Наутро охрана обнаружила, что Ульфрик ведет себя совершенно иначе. Он больше не просил встречи с Эленвен, да и само это имя, казалось, вызывало у нем только ненависть и страх. В остальном, кажется, дикий зверь стал еще более неуправляемым, словно в нем пустило корни древнее нордское боевое безумие. - Ты его оставила в живых? Ты рискуешь. – вопросительно вскинул бровь Алдарион. - Под мою ответственность. Он гораздо полезнее живым, чем мертвым. Смерть сделает из него героя, а из нас – палачей. Он совершил преступление и должен понести за него наказание. Пусть судит Империя. В конце концов, он их подданный, не наш. А мы сумеем подсказать им верное решение. Алдарион склонил голову в задумчивости. - Мы переведем агента в статус «неактивного». – продолжала Эленвен. - Несколько лет спустя, когда пересуды улягутся, мы милостиво разрешим освободить его из Имперской тюрьмы. В рамках амнистии по Конкордату Белого Золота. Обозленный и всеми преданный, он развяжет гражданскую войну. И эта война ослабит нашего врага, вынудив раздробить силы и бросить их часть на подавление мятежа. И пока люди будут грызть друг другу глотки, мы будем проводить свою политику на территории провинции Скайрим. «Происшествие в Хелгене может служить примером ситуации, когда необходимо было сделать исключение — очевидно, смерть Ульфрика заметно увеличила бы шансы Империи на победу и, таким образом ослабила бы наши позиции в Скайриме. Победа Братьев Бури также нежелательна, поэтому даже опосредованная помощь Ульфрику должна быть аккуратно отмерена…» перо нависло над бумагой, а потом точно кинжал опустилось вниз, ставя долгожданную точку. - Генерал Туллий, стойте! Властью Талмора, я беру этих заключённых под свою опеку! – голос Эленвен казался ей самой отвратительным. Хриплый, каркающий, лишенный очарования, он ничем не напоминающий ее обычный мелодичный тембр. Эленвен простудилась: в спальне распахнулось окно, и она целую ночь проспала на зимнем холоде, обнаружив досадное обстоятельство только утром. - Госпожа Посол, я так и думал, что вы не пропустите эту казнь. Этот тупой солдафон смел ей дерзить. В горле противно скребло. - Вы узнаете моего гостя, Ульфрика Буревестника, ярла Виндхельма? Предателя Империи? Если вы хотите его живым, вам придется применить силу. Эленвен смотрела поверх его головы, туда, где едва тащились к месту казни скрипучие повозки. - Вы совершаете ужасную ошибку. Она произнесла эту фразу с расстановкой, как если бы хотела придать ей больше веса. Но Туллий был непреклонен. - Я положу конец этому восстанию здесь и сейчас как Генерал Легиона и военный губернатор провинции Скайрим. - Ваш император узнает об этом. – процедила Эленвен. - По условиям Конкордата Белого Золота, я действую со всей полнотой Имперской власти. Она не могла отдать приказ отбить ценного пленника, не могла позволить себе поддаться чувствам. Она должна была играть свою роль. Это после можно было лечь на постель, уткнуться носом в жесткую подушку и завыть – беззвучно, как воют все женщины по чему-то неведомому, о чем и сами не имеют представления. Но на службе это было более чем неуместно. Эленвен смотрела поверх головы Туллия: на городские укрепления, устремляющиеся вверх деревья и небо. Она вспоминала: ночь, когда Ульфрик укрыл ее плащом. День, когда она вынудила его уехать. Много дней и ночей без него и закат, на котором родился их сын. И снова много дней и ночей без него. И ту ночь, когда заставила его все забыть. Она сделала выбор, возможно, он был не из лучших, этот выбор. Можно сказать, у нее и вовсе его не было. Эленвен сохранила об Ульфрике самые светлые воспоминания, но тот юноша, которого она знала, умер в ту ночь, когда она отпустила его, заставив забыть большую часть того, что произошло между ними. Отпустила окончательно и бесповоротно, зная, что только так сумеет сдержать слово, данное самой себе. Эленвен смотрела на казнь, не зная, что в строю приговоренных к смерти ожидает своей очереди их с Ульфриком сын. В горле предательски скребло.