Любимые омеги бесславного Принца Харольда

Ты шлешь моряков на тонущий крейсер, туда, где забытый мяукал котенок…

Детские пальчики гоняют крупные капли воды по мутным запотевшим окнам. Нищие не выпускают драгоценное тепло из лачуг ни при каких условиях. Откроешь фрамугу, чтобы вдохнуть чистой морозной свежести — мать сломает палец. Скучаешь по холоду? Ночуй в ледяной бане. До весны воздух в доме становится плотным, кислым и вязким. И ты возблагодаришь Урру, что тебя окружают серые лица, стены и ткани. От яркого цвета, даже от танцующего пламени свечи начинает тошнить. Рожица у четырехлетнего босоногого растрепанного Лога — грязная от присохших зеленых соплей и черной копоти. Снова рыскал по печным котелкам и кастрюлям в поисках хрустящих холодных зажарков, что проморгали старшие сестры. Пару раз малышу везло и он растягивал между обедом и ужином маленький безвкусный кусочек. Главное жевать по-коровьи долго и незаметно, иначе тебя силой заставят открыть рот и отберут, треснув по губам со всей силы. Мать вздрагивает, ощущая присутствие ребенка у изголовья мятой лежанки. Второй день она не встает, не топит печь, не управляется в свинарнике и не кормит четверых детей. Все эти каждодневные заботы, спустя рукава, теперь выполнял отец. Но плести косички омегам он не умел, да и лишний раз прикасаться к неухоженной голове Лога альфе не хотелось. У мальчишки сейчас вид еще более жалкий и неблагополучный, чем обычно. Лог ничего не просит у матери, молча переминаясь с ноги на ногу в выцветшей бесформенной сорочке. У Мирры нет сил его прогнать. Тяжело вздыхая, мать отворачивается к стене и глухо рычит. Лог быстро вскарабкивается по несвежей простыне и молча утыкается хлюпающим носом в костлявую грубую ладонь омеги. Забавно поглаживает по спине мамы крохотной ручкой. Жалеет. Отец перестает кромсать мерзлую картошку в корыто для свиней с смотрит на непривычно трогательную сцену для их неласкового дома с тревожным любопытством. Лога ожидаемо недолюбливают сестры. Он уже не живая, на все согласная кукла, которую весело переодевать, привязать к санкам и спустить с горы, пока родители не видят, мастерить из его белоснежного цыплячьего пушка на голове смешные прически. Чуть что не понравится — вопит во все горло и старается укусить до крови. Зашипит, как котенок, и прячется за печкой, сидит в углу, мигая холодными спокойными голубыми глазами: доволен собой — сквозь узкую щель никому из сестер не пролезть. Он больше не просил сиську и не пачкал пеленки. Существовал в их скромном жилище на правах безобидного домашнего духа, как бы между прочим. Лакал теплое молоко, оставленное ему на блюдечке, выглядывал из-за юбок сестер, робко шмыгая вечно сопливым носом, когда девочки затевали игру или выводили гусиным пером палочки и петельки на бумаге. Если на улице старики рассказывали сказки, скоморох играл на дудочке или самая болтливая соседка не гнушалась тем, чтобы принести свежую омежью сплетню их молчаливой и негостеприимной матери — и без того крохотный Лог старался казаться еще меньше, чтобы его не прогнали взрослые, позволили дослушать историю до конца. Все его хлопоты по хозяйству ограничивались смехотворными попытками смести сор с пола метлой, что Логу не всегда удавалось удержать. Иногда мать отрезала кусочек ржаного теста, пока пекла пироги — и малышу разрешалось вылепить съедобную зверушку и отправить в огонь. Откусывая голову горячей хрустящей сдобной коровы — Лог чувствовал себя самым счастливым на свете. Мурлыкал и щурился от удовольствия. Пожалуй, только в эти мгновения отцу было приятно на него смотреть. Лойд точно не знал: умеет ли этот ребенок разговаривать? А если еще не умеет, не пора ли что-нибудь с этим поделать? Лог не был похож на дурачка, ему просто не хватало догляда. Крайняя беременность жены разрешилась недоношенной двойней. Мирра долго не могла подняться с печи и не разделяла тихой радости мужа. Один из мальчишек напоминал альфу и мог стать защитником сестер и подспорьем для постаревших родителей. Продолжателем рода. «Я не выкормлю двоих» — хмуро напомнила жена. И это не было слезной жалобой больной усталой омеги на тяжелую жизнь. Это было обдуманным мудрым решением. Даже девочки, их белокурые нежные ангелочки, смотрели на двойню со звериным испугом и злобой. Делить скупую любовь родителей и кусок хлеба с новыми соперниками им не хотелось. И Лойд не мог уснуть без водки. Каждую ночь ему чудилось, что один из младенцев плачет от голода, а Мирра намеренно кормит только его брата-альфу. Застать за кормежкой жену Лойд никогда не мог, как и не мог найти молока для второго младенца на стороне. Или не захотел даже попытаться? «Дети всегда плачут, отец» — холодно и серьезно заметила старшая дочь, наблюдая за тем, как Лойд пропускает очередную стопку. Задушить маленького омегу или вынести на мороз, чтобы не мучился, у отца не хватило бы духу. Лойд лишь поскуливал в унисон детскому плачу от собственной слабости в горячо натопленной тесной мрачной комнате. Но ту страшную зиму не пережил мальчик-альфа. И в морозной душе Мирры отмерло что-то кое-как отвечающее за материнство. А Лойд соврал бы, если бы сказал, что смерть здорового младенца не принесла ему доли больной злобной радости. Он всегда сочувствовал квелым брошенным свиноматкой поросятам. Он всегда отмечал чувство юмора беспринципной матери-природы. Лойд был меньше и слабее своих братьев, всех мальчишек-альф на улице, сослуживцев в княжеской дружине. Каждый первый взрослый не мог отказать себе в том, чтобы выразить восхищение смущенному юноше, хлопая того по узкому плечу: «Надо же! Такой дохляк, а дожил до пятнадцати! Чудеса!». И Лойд оставался наедине с чувством, что обдурил Великого Урру, и тот по ошибке прибрал к рукам крепкого молодца, оставил бродить по свету альфу-недоразумение. С таким же мыслями предстояло расти малышу Логу. Некрасивому, лишнему и разочаровавшему своим рождением родителей омеге. — Наверняка надорвалось и теперь расплачиваешься за собственную дурость. Веки Мирры-Крейтер дрогнули сквозь дрем. Шепот мужа над собственным ухом разогнал по усталому нездоровому телу вязкое напряжение. Она чувствует живое человеческое тепло, источник запаха, которым провоняли ее дом, седые волосы и тощие дети. Лицо доходяги-альфы фарфорово-белое, сочувствующее, уязвимое и даже немного красивое. Как у княжеских отпрысков, опускающих голубые глаза с резных балконов и брезгливым движением швыряющих золото и плохо обглоданные кости городской нищете. Предки Лойда носили воротники и заполняли огромные пыльные книги мелким корявым почерком. Лохмотья и ранние морщины портят его библиотечную породу. — Разлеглась. — Укоризненно качает головой альфа, — Встала бы лучше и умыла этого. Лойд коротко кивнул в сторону малыша, сопящего у Миры в складках юбки. Напрасно решил, что возня с ребенком заставит жену взять себя в руки. — Этого? — Хищно усмехнулась омега, и свист пронесся сквозь обломки ее клыков, — Ты имеешь в виду своего сына? Лог, посмотри на меня. — Мальчик пораженно хлопал голубыми глазами, польщенной вниманием со стороны матери, — Папаша расстарался, когда тебя делал. А теперь нос воротит. Причесать тебя брезгает — кобель вшивый. Видно ты рожей не вышел… Чую альфы будут от тебя плеваться. Остричь его может, как барашка? Мыло сбережем! Что ты молчишь, идиот? — Я не идиот. — Холодно буркнул Лойд, дотрагиваясь до порванной мочки уха. Оскорбления затрагивающие умственные способности казались ему самыми обидными. — Да ну! Чего ж ты тогда так живешь?! — Огрызнулась Мирра, задыхаясь. Лойд быстро поднялся с края лежанки омеги. Злой на свой мягкий нрав, на уличный гонор больной жены, на лохматого замарашку Лога. Мирра и впрямь заклинала его не приближаться, возиться в своих глупых бумажках, вымыть полы, раз есть силы разговаривать. Присутствие Лойда рядом лишь раздражало. Она спряталась от семьи в самый темный угол дома, чтобы отлежаться или умереть. Желтые глаза юной Лор следят за вздувающимися на шее отца броскими венами. Пока сестры маются ерундой, рисуя пальцами на единственном в доме окошке, молодая омега замешивает тесто с непривычной улыбкой. В тринадцать лет она была трезвее, молчаливее, хозяйственнее. Слушала учения об Урру с недоверием, не позволяла зернам надежды о лучшей жизни прорасти внутри. Тесная мрачная душная комната была миром Лор. А отец, смотрящий на нее с искренней неприкрытой любовью, придавал существованию смысл. Лор была красивее младших и ее разум и тело оформились в нечто осознанное. Однако, не стоит приписывать чувства Лойда ее достоинствам. Первый ребенок заполучил все, с появлением остальных душа отца медленно высыхала: имена двух других дочек он путал, Лога обходил стороной. Но Лор не ждало ничего хорошего. При самом удачном раскладе — эта хижина с голодными детьми сменится на похожую. А фигура отца — на фигуру мужа, который будет ее бить и клянчить деньги на выпивку. Но если мать умрет… она сможет обустроить дом на свой лад. Станет молодой хозяйкой. Лор подозревала какие-то постыдные чувства между родителями, которые они скрывали за короткими грубыми разговорами и равнодушными рассеянными взглядами. Лойд и Мирра даже жили в разных промежутках дня. Отец отправлялся на службу, как смеркалось. Мать приходила в движение с первыми лучами солнца. Они напоминали открыто презирающих друг друга соседей, что сговаривались лишь по бытовым вопросам. Лор не признавала в матери соперницы. Но однажды услышала, как Лойд вернулся домой раньше обычного. Неловко топтался по выстуженному дому, кашлял в кулак, пил воду из чайника и клацал зубами. Замерз. Лишь потому попросился к матери в постель. Та по-змеиному шипела, не желая делиться коротким одеялом. Лор бы нашла для папаши место под боком. Но тот не спешил разжимать костлявую ладонь Мирры. Омега все же позволила мужу прилечь. Долгая возня родителей под одеялом заставила девочку покраснеть и отвернуться. Лор слышала стук собственного сердца и прерывистое дыхание за спиной. После той ночи мать начала полнеть, а отец, приходя домой, старался сесть с ней рядом. Даже трогал ее живот сквозь грубое серое платье дрожащей рукой. И не всегда получал оплеуху за это. Но сопливый недоношенный Лог испортил все таинство беременности своим рождением. А юная Лор за столом съедала отца глазами от мук ревности. — Молодец, что пошла следом! — На выдохе произнес альфа, стоя на заснеженном пороге в полушубке. Начинающаяся метель играла с его светлыми немытыми волосами, — Возьми-ка деньги из отложенных на дрова, пойди на рынок и купи костей помяснее. Сваришь матери бульон. Что-то она совсем плохая… Лор изучает немужественный профиль отца волчьими глазами. — Ты любишь ее? — Спрашивает не как любой другой ребенок с надеждой, а с неприкрытым отчаянием. Грудной голос омеги опускается до упрекающих хрипов. Лойд невесело и даже смущенно усмехается, оборачиваясь к дочери лицом. Лор молчит. — Какая же ты смешная! Без Мирры мы… пропадем. — Без дров мы быстрее пропадем. — Хмуро буркнула девочка, показывая всем своим видом, что не намерена выполнять поручение отца, — Нам никто на улице не дает в долг больше… Я уже могу сама смотреть за домом. Сопляки в ней не нуждаются… — Она твоя мать, дура! Сорвавшийся на крик голос Лойда проносится вместе с порывом снежного ветра и задевает последний неогрубевший нерв внутри. Лор не стыдно. Она роняет одинокую слезу на зимний хитон от обиды. Отец действительно любит это мерзкое, грубое, наводящее ужас на родных детей существо! Лишь потому что оно изредка раздвигает перед ним ноги? — Будем считать — ты не говорила мне все это! Видать духота плохо влияет на твою голову, Лор! Но если такое повторится… Я не знаю… Не знаю, что с тобой сделаю. Омеги в этой семье ненавидят друг друга. Смешная уроза! Ничего он не сделает. У отца нет ни авторитета в собственном доме, ни внутреннего стержня, ни времени на детей между низкооплачиваемой бестолковой службой и водкой. Не по твоей ли вине, дорогой отец, эта злая семья разрослась до таких размеров? Не ты ли, дрожащий, не уверенно стоящий на ногах, весь состоящий из седины и человеческих слабостей, вывел несчастную, жестокую и нищую омежью породу? — Мать переживет нас всех. — Накаркала Лор, возвращаясь в дом. Когда-то феноменальная память Лойда сейчас работала, как сломанная шарманка, выдающая случайные картинки и звуки. Мальчишкой его ценили Господа даже не за неординарные способности, а за то, что они исчерпывались талантом запоминать лица и символы. Он мог без запинки пересказать письмо хозяйской любовницы. Но не делал из него никаких выводов. Был удобным и молчаливым, как мебель. Не думал о себе слишком много. В голове плюгавого альфы-подростка можно было хранить всякий вздор и ценные мелочи, не утруждая себя вести дневник. Лойд запоминал чертежи и буквы, но не мог создать что-то принципиально новое. Работал, как узко направленный механизм — на хлебе и мясных котлетах. Находился в приближении то у одного сына богача, то у другого. Искренне плакал, когда их убивали. Лойд был доволен теплым местом, окружением пьяненьких трактирных Эмпти, неплохим для пятнадцатилетки жалованием, а главное тем, что ему не приходится пахать бесплодную северную землю или рыть ямы под нужники в военных походах. Привычка заучивать наизусть важные бумаги в годы междоусобных войн на Севере спасла Лойду жизнь. Среди беспорядочно разбросанных трупов по лесу и обломков кареты к нему наклонилась будущая жена с ножницами. Собирала волосы покойников в плотный мешок, после стирала, сушила, мастерила парики на продажу. У богатых и без того некрасивых северных омег часто выпадали волосы от горя. Они носили траур и накладные локоны. Бесстрашная и до абсурдного не брезгливая Мирра вздрогнула, не ожидая того, что мальчишка жив. По неосторожности отрезала Лойду мочку уха.

***

— Найди мне этот цвет! Есть покупатель. Наложница Князя желает такую косу. Не подведи меня, милочка! Торгашка вынула из потасканной розовой книги страницу с перламутровым вьющимся локоном и ткнула в него желтым ногтем. Лицо Мирры скрыто под тканевой повязкой, лишь желтые хищные глаза светятся в полумраке: ее ремесло чуть престижнее работы палача, нехорошо, если начнут тыкать пальцами на рынке, узнавать. Будьте уверены — омега скептически вытягивает губы. — Так пусть сама и ходит по лесу с серпом. — Усмехнулась Мирра, — Солдатня у Князя пошла пугливая. Волосы у них седеют и сыпятся. — А ты прояви фантазию, дорогая. В твоих интересах мне угодить. — Хозяйка вытянулась в плетеном кресле и стянула с макушки рыжую шевелюру, как меховую шапку. Надела парик на стеклянную банку, от ее лысины разбежались по комнате солнечные зайчики. — Покупатели жалуются. В твоих париках вши! — Вши на мертвых не столуются. Им живые по вкусу. — Холодно заметила девушка. — Разве у твоей сестры Логерты не жемчужного цвета волосы? — Выдохнула вместе с табачным дымом хозяйка. Мирра с минуту всматривалась в броско накрашенное лицо омеги, что смачивала запястья лавандовой водой, любезничая с покупателями, и голыми руками рылась в мешке со спутанными волосами трупов. Для нее кроме золота нет никакой ценности в мире. — Лог нужно однажды выйти замуж. — А есть жених? — Наигранно удивилась хозяйка, — Какое за ней приданное? Швейная игла и ножницы? Лучше уж взглянуть правде в глаза и подзаработать деньжат. Услужить богатой омеге. Острие ножниц вонзается в поверхность стола между пальцами женщины. Мирра медленно стягивает повязку с лица, ее потрескавшиеся губы нервно дрожат. Конопатые щеки краснеют от гнева. Каждый, кто смел говорить, что малышка Лог хуже других — тут же платил за свои слова. Подведенные углем брови хозяйки подскочили к морщинистому лбу. — Мы с сестрой. Благодарны тебе за службу и кусок хлеба. Хотелось бы, чтоб так продолжалось и впредь. Не ищи нам замены и не давай советы, о которых тебя не просят. Ми-и-илочка… — Уголки рта омеги имитируют совсем несвойственную ее лицу улыбку, — Иначе я сожгу твою лавку. — Мирра-Вестал. Какое тело. Какая сатанинская грация. Какое благополучное имя для девочки, которую воспитала война. Какая трагичная судьба. Любить сестру незазорно. Даже такой инцестуозной любовью, как у тебя. Печально будет, если девочка останется сиротой из-за твоего грязного языка, Мирра. — Мощный пинок костлявой ногой под столом, — Пошла прочь.

***

— Он здесь? — Старшая сестра скинула мешок с плеч усталым движением. Милейшее из улыбчивых пыхлощеких лиц северных девочек-подростков исказило наигранное изумление. — Кто? Он? Ха! Нет! Ведь ты запретила пускать его на порог! Хоть в нашей пещере нет порога… Но если бы он появился, я бы сказала… Кхм! «Альфа! Мирра запретила мне видится с тобой и подкармливать! Война, голод — каждый сам за себя!»… Вот! Омега только моргнула. — Я чую его запах, Лог. Пусть выходит. Я принесла хлеба… Лойд боязливо показался из-за зарослей срезанных, заплетенных в тяжелые пучки человеческих волос. В первые дни своего пребывания в пещере, когда он лежал в горячке после ранения, жуткое ремесло омег и его атрибуты нагоняли на пятнадцатилетнего альфу страх. После он проникся к сестрам глубоким сочувствием и искренним уважением. Много лет назад их деревню сожгли, посреди равнины остались только одиноко торчащие печные трубы. Девочки научились выживать собственным трудом и, хоть в их местах давно не случалось пожаров, продолжали жить в лесу, как отшельники. Лойд сам понимал, что изрядно злоупотребил их гостепримством, но показаться в городе, потеряв молодого хозяина — боялся. Придумывал новые и новые симптомы болезни, которые рьяно подтверждала Логерта. Быстро целовала краснеющего мальчика в лоб, сетуя на несуществующий жар. Ноздри Мирры в гневе раздувались от увиденного. — Лог? Лог! Что такое «Лог»? Жуткое имя! Я уже не ребенок! — Злилась сестра, наливая похлебку из бурлящего котла в миску, — Называй меня Герта! Старшая омега скептически фыркнула. До появления сопливого юнца она не жаловалась на свое милое прозвище. Теперь же плела из своих роскошных жемчужных волос диковинные прически. Подводила и без того красивые глаза углем и открыто вешалась на их гостя. Логерта достойна лучшего альфу. — А мне очень даже нравится «Лог»… — Осторожно вставил Лойд, вежливо передавая горячую миску Мирре. — Так по-северному. И по-семейному. — Ты говоришь это, чтобы угодить сестре! — Противно взвизгнула омега, притопнув ногой. — Мне приходится. — С улыбкой повинился Лойд, — Она здесь главная. — Учись, ЛОГерта! Даже этот идиот признал во мне лидера! — Мирра-Вестал гордо выпятила вперед высокую грудь, щурясь от удовольствия. Капюшон с ее головы слетел, обнажая торчащие ежиком короткие седые волосы. — Я не идиот. — Грустно напомнил молодой альфа, не сводя осторожного взгляда с фигуры старшей из сестер. Омега сидела непривычно близко. — М-м-м! Хлеб еще теплый! И пахнет так хорошо! — Герта бесцеремонно вгрызлась в целую буханку и с набитым ртом подбежала к сестре, чтобы чмокнуть в щеку. — Спасибо! — И на щеке Мирры впервые проступил здоровый румянец, — Не зевай, а то ворона в рот залетит! Ха-ха! — Девушка наградила поцелуем никак не причастного к покупке хлеба Лойда, — Как бы я хотела есть такой хлеб каждый день! — На нашей печи только печенье на поминки стряпать. — Угрюмо произнесла Мирра, окидывая взглядом хоть и хорошо обжитый людьми, но все же медвежий угол. — И за мукой в город не находишься. — Как хорошо было бы жить в городе! — Крутилась, как юла на месте Герта. — Или хотя бы в самой маленькой деревне! Лойд, расскажи еще раз про свое селение! — Альфа замер с открытым ртом, — Ладно уж, не рассказывай, а то я лопну от зависти! Там ведь есть красивые лавки со всякой всячиной, высокие дома, музыка, коровы и лошади, старики и дети! О-о-ох! — Я думала, ты любишь нашу пещеру? — Мрачно спросила сестра, допивая похлебку. У деревень и городов есть недостаток — они горят. — Люблю! — Закивала девочка, — И пещеру! И нашу самодельную печку! И шить парики! И чайник! И тебя! Но жить в деревне… Это другое, Мирра! У старшей сестры не было сил спорить, она прикрыла усталые глаза и откинулась на стену, увешанную пучками волос и недоделанными париками. Лойд подкладывал собранные накануне дрова легкими движениями. Польщенный, ответил Мирре улыбкой на улыбку и смущенно опустил взгляд. В груди растекалось не осязаемое ранее тепло. — Я знаю, вы трахались. По глазам вижу. — Понизив голос произнесла омега. Стыд мгновенно выступил красными пятнами на лице Лойда. В глазах защипали слезы раскаяния. Герта возилась с ниткой и иголкой, сидя далеко от них. Не могла услышать неприятного разговора. — Прости меня, Мирра… У нее началась течка. Она сама этого хотела… Ты омега, ты старше, ты должна понимать… Я был очень осторожен. Ребенка не будет… В любом случае… Я теперь возьму ее в жены. — Она дура малолетняя. Ты, сволочь, воспользовался. — Мы с Гертой ровесники, Мирра-Вестал. — Тяжело вздохнул юноша, пряча лицо в ладонях, — Родители примут ее. Примут вас обеих. Вам необязательно жить в лесу… Война продолжается, но теперь у вас есть я… Вы будете жить, как нормальные люди. В доме с нормальной печкой и потолком. — Мы с сестрой хорошо справлялись без твоей помощи, альфа. И с голодом и с течкой. — Девушка отвернулась. — Нам никто не нужен. Лойд вздрогнул и помрачнел от постыдного откровения. Взглянул на сестер как-то по-новому и ощутил неприятный холодок по спине. — Ее это больше не устраивает. Герта просила, чтобы я увез ее отсюда. Но вам необязательно разлучаться… Я позабочусь о вас обеих… — Лог не могла о таком попросить! — Желтые глаза Мирры оставляют на лице Лойда ожог, — Ладно захотела альфу, но уйти… С тобой! Без ме… — Секретничаете! Как низко! — Расхохоталась сестра, надевая на бледного и явно сболтнувшего лишнего альфу рыжий парик.

***

— Лог! Если ты упадешь — я тебя убью. — Хорошо! — Добродушно согласилась на условие сестры Герта, ступая по самому краю обрыва. Это было излюбленным лесным развлечением юной омеги — свисать ногами с высоты и кричать непристойности в некуда. Лойд, наконец, покидал их убежище, поджав хвост, как нашкодившая псина. Путь до города занимал летний световой день. — Хочешь я уйду и больше никогда не вернусь, Мирра? Все может стать, как прежде… Но это разобьет ей сердце. Старшая сестра наградила его уничижающим взглядом с высоты своего завидного роста. Альфа едва поспевал за ее быстрым шагом. Голубые глаза полные раскаяния всматривались в серьезное лицо омеги. — Ты вырастила ее. — Мямлил Лойд, — Ты все сделала для счастья и здоровья Герты. Будет правильно теперь ее отпустить… Ты злишься, что она тебя обманула. Но кто знает? Может, она обманула нас обоих… Герта слишком хороша для такого, как я! Когда появится возможность, она выберет альфу богаче и крупнее… И пусть, слышишь? Я не стану сердиться… Потому что из вас двоих… Мирра, почему же ты не перерезала мне горло своими ножницами? — Какой же ты идиот… Оба синхронно обернулись на громкий девичий крик. Герта исчезла с обрыва. — Как же это… А?. Почему же?.. — Омега ощупывала переломанную в двух местах ногу дрожащими окровавленными руками. Горячие слезы противоречили несвоевременной улыбке. От вида собственной раны кружилась голова. Боль настигала волнами. Лойд крепко схватил девушку за худое плечо. С минуту они неслись с Миррой наперегонки по крутому каменному склону. У подножья журчала жемчужная река. Альфа судорожно соображал, что делать. Желтые глаза Мирры нервно бегали от открытого перелома до плачущего лица сестры. — Я такая дура… Простите меня! Простите! — Шептала в легком бреду Герта сквозь смех, и алая теплая кровь на лбу смешивалась с девичьими слезами, — Не бойся, Лойд… Я точно знаю, что сестренка… Сможет как-нибудь мне помочь. Ей не в первой! Хах… Мирра тихо опустилась на колени. Молчала несколько мгновений, прислушиваясь к умиротворенному журчанию искрящейся на солнце реки. Одним точным движением сломала Логерте шею. Она посоветовала позабыть Лойду все кроме единственной истины: перелом был слишком серьезным. Никто и ничто не смогли бы спасти Герту. К вечеру Лойд сел за стол отца покойного хозяина, взял гусиное перо и излил на бумагу все известные ему сведения. Документы, схемы и чертежи, любовные переписки. Воспроизвел каждое слово, будто кроме судьбы хозяина у него никаких забот и не было. К утру Лойда вежливо попросили уйти. Две следущие ночи он пил, как скотина. Затем вернулся к колодцу на окраине города за Миррой. Невозмутимая и потусторонняя, омега сидела там, где альфа ее оставил. Скупой огонек радости загорелся в желтых глазах, когда она узнала среди прохожих фигуру Лойда. Так же быстро потух. За волосы Логерты муж и жена выкупили лошадь.

***

— Допился. — Удрученно вздохнула омега, когда муж, глупо смеясь, обнял ее укутанные в одеяло колени. — Свихнулся. Мокрые от талого снега волосы Лойда у Мирры между костлявых грубых пальцев. Холодные капли стекают прямо на шерстяное полотно. Альфа с трудом забирается на ее лежанку, пристально смотрит в глаза. Улыбается. — Мирра… Скажи мне… У тебя осталось… Любимое детское воспоминание? Сколько безумных слов для несчастного нищего дома. Омега смеется сквозь редкие зубы. — Любимое?.. Ха!.. Детское?.. У меня что ли?.. Дай подумать… А пускай, когда сгорел дом богачей, где я мыла полы девчонкой. Деревенские носились с ведрами, а я впервые за жизнь спала до полудня в своей постели… Хороший был день. Не прикасайся ко мне, идиот! От тебя воняет паленой водкой… Мирра брезгливо оттолкнула небритое лицо мужа ладошкой. У стенки хныкал маленький обиженный на весь мир коротко подстриженный Лог.

…Вчерашние раны лижет и лижет, и снова вижу вскрытые вены я. Тебе обывательское — о, будь ты проклята трижды! — и мое, поэтово — о, четырежды славься, Благословенная! В.В.Маяковский