Любимые омеги бесславного Принца Харольда

Бруно нашел Бога в пустой комнате. Когда в узкой расщелине между землей и сырыми стенами выкачали весь воздух, в темнице не осталось ничего кроме Бога и Бруно. Ничего вещественно-осязаемого, как колючее шерстяное полотно или слабый пульс любимого человека. Ничего потаенного на сердце, вроде животного страха или глупой надежды на милость Короля. Словно рыба, из последних сил ударяющаяся скользким телом о лед и вдруг проваливающаяся в холодную воду, Бруно рухнул в объятья Бога. Кто как не Бог возлежал рядом с альфой, касаясь высушенной рукой жёсткий мужских волос на его лице? Вы скептически поведете бровью и будете по-своему правы, задавая один и тот же вопрос: «Что сказал тебе Бог в темнице Короля?» Ничего. Вы более чем довольны этим ответом! Он молчал, лишь потому что Бруно ничего не хотел слышать. Ему было достаточно того, что Всевышний разделяет с ним его одиночество и кару, к которой его приговорили люди. Ведь юный альфа и Христос даже чем-то похожи?.. Лежа под тяжёлым камнем, Бруно отыскал Бога и умолил его бросить короткий взгляд и на страдающего Принца Эрика, в котором кроме воплощения первородного греха почти ничего не осталось. Острым пальцем он указывал на незримое лицо Бога, оборачиваясь к сырой темноте и белому свету. Он находил проявление Бога в чуде рождения хлеба и ужасах голода, в счастье и муках, в здравии и в болезни. Он чувствовал Бога, как старая кошка, нападающая на мышонка посреди огромного амбара, как свинья, чующая запах последнего лесного трюфеля. Он не только видел Бога настолько, насколько сам Бог желал бы показываться смертным людям, он не причитал, как старуха, открывшая в себе перед смертью дар различать тени чертей. Евнух Бруно любил Бога и чувствовал себя им любимым. Нельзя было придумать религии более подходящей характеру и судьбе этого червяка. Нельзя было найти богослова, что понял бы замысел Господа более, чем его понял наш Бруно. Принц Эрик не ревновал его ни к одной из омег королевства, но порой он всерьез жалел, что познакомил юного стража со страницами Библии, играя, чмокнул в губы и надел на его шею свой нательный крест. В этих стенах не было ни одного цветка, но несведущий человек решил бы, что на вершине башни находится королевская оранжерея, а не единственный узник, с вполне человеческим потом, слюной и даже зубастыми вшами. Райский аромат тонкой нитью встречал Бруно на первой ступени. Серое рубище из грубой ткани покрывало крупное тело до пят. В праздничные дни Эрик пришивал к нему белые вязанные воротники и манжеты, в будни держал их под замком в хрупком деревянном сундучке вместе с несколькими дорогими сердцу письмами и гребнем со сломанными зубцами. Под самым потолком мрачной комнаты отсутствовали кирпичи — один через три. Свет с неохотой попадает внутрь сквозь эти дыры, замещающие настоящие окна, ветер здесь более частый гость. Железная скрипучая решетка, ниже — кончается витиеватая лестница. Стоящему в карауле стражнику отчетливо видно, чем занимается узник. Впрочем, обычно принц смирнехонько сидел, поджав босые ножки с потрепанной книгой, теребил свободной рукой деревянные четки, спрашивал о погоде. Иногда ему даже отвечали и он мягко улыбался, качая красивой головой. Иногда Эрик спал, должно быть, ему что-то подмешивали в похлебку, так как омега находился в постоянном полудреме. Или молился, или вышивал на полотне кривых зайчиков (дальше, будучи ребенком, в уроках рукоделия он не продвинулся. А зайчики успокаивали.) Но порой все же делал нечто такое, что подмывало стража открыть решетку и прикоснуться к этому дьявольскому отродью. Случайный альфа, заступавший на эту службу, проклинал мать, родившую его не омегой! Лучше уж чистить конюшни и нужники! Лучше погибнуть героем на войне, чем жить в ожидании, что тебя казнит король или выбросит из окна полоумный евнух Бруно. Мужского достоинства при нем уже нет, но ревность осталась. Эрик ни на что не жаловался. У него на вершине башни чисто. Всегда чисто. Поддержание порядка в этих десяти квадратных метрах, чтение и написание писем — единственное его занятие. Еще пару месяцев назад он умудрялся принимать через решетку высших государственных чинов. С его мнением до сих пор считались, о его теле до сих пор мечтали. Оказывали ли на политику королевства влияние слова принца, лишенного короны, или его навещали, издеваясь — доподлинно неизвестно. Но в последнее время Эрик сдал. Душащее уединение стало, наконец, его самым желанным времяпровождением. Он перестал бороться. Его последним желанием было броситься в ноги Ясперу, не для того, чтобы что-то просить. А для того, чтобы старший сын мог переступить через него или презрительно пнуть под дых. Тот передавал свою волю через короткие официальные письма и грустное бормотание Бруно. И его волей было полное равнодушие. У Эрика в башне стол, одновременно письменный и обеденный, книги, бумага с чернилами — на этом все. Чтобы лечь спать нужно расстелить постель на соломе, предварительно сложив столик, а утром собрать его заново. Возможность помыться давалась два раза в месяц. В первые годы заточения Эрик быстро расстался с длинными волосами, после нападок вшей, что лишили его сна и остатка душевного покоя. Жиденькая светлая коса через год появилась вновь. Бруно видел как насекомые без тени страха бродили по безразличному ко всему лицу принца, как муравьи по черепу покойника. Они отступили только после того, как Бруно своими руками их вытравил. На эту странную и унизительную процедуру они потратили один зимний молчаливый день из своих редких свиданий. В стеклянной банке на коленях евнуха барахталось полчище живых паразитов. В прошлом, Принц Эрик визжал, если видел блоху на своей породистой собаке, теперь ему не было до себя никакого дела. Узник нехотя пообещал следить за собой лучше, он все еще омега, как никак. Он все еще омега… — Ждал? Железная решетка со скрипом открывается. Эрик быстрым изящным движением кисти убирает за ухо золотистый локон, выбившийся из прически. Бруно устало улыбается, медленно переступая порог холодной сырой комнаты с плетеной корзинкой в руках. Он всегда будет на голову ниже этой королевской особы, в прямом и переносном смысле. Мягкая улыбка в мгновение преображает бледное лицо глубоко больного человека. Эрик склоняется в легком поклоне: в их отношениях с Бруно давно нет места таким условностям, особенно после банки вшей… Да и кто кому тут должен кланяться? Сын Короля и безродный альфа, выродок последнего городского пьяницы, кастрат. Этот жест со стороны принца был столь искренен и столь досконально разучен во дворце, что в нем нельзя было заподозрить злую усмешку. Омега встречает своего мужа. Бруно обнимает Эрика за плечи. За ними закрывают дверь. В ближайшие несколько часов караул спускается на следующий лестничный пролет. — Креветок не было, Ваше Высочество. Но мне удалось достать фруктов. — Какая старая шутка. — Эрик нехотя хмурится, но все же целует евнуха в колючую щеку. Его грудной голос сегодня особенно хриплый, но спокойный и по-матерински теплый. На стол короля действительно порой попадали морепродукты… Вот уже две минуты они стоят у дверей, боясь выпустить друг друга из объятий: им вечно не хватает времени, чтобы насладиться теплом и запахом нервно дрожащих тел. Бывало Эрик по-звериному вцеплялся в плечи Бруно и швырял его на солому, едва ли не разрывая на себе одежду, в слезах умолял евнуха сделать хоть что-то, чтобы прекратились невыносимые боли во время течки. Но едва ли это «что-то» могло основательно помочь омеге. В такие встречи они не успевали обмолвиться и парочкой слов. И к боли в паху присоединялось паршивое чувство вины. Эрику оставалось только молиться и ждать нового свидания, чтобы сказать: «Привет. Я скучал, Бруно. По тебе! А не по… Ты сам понимаешь». И Бруно понимал, ведь он чудо. — Твои губы слишком горячие. — Ладонь евнуха скользит от белого лба омеги к шее — жар, как от чайника. — Почему тебя не лечат? Ты все же принц. — Вовсе давно не принц. — Усмехнулся Эрик, — Это не входит в их обязанности. Мне очень жаль, что я расстраиваю тебя своим самочувствием, Бруно. Как ты поживаешь? Как мои дети? Наше королевство? Порой Эрик засыпал Бруно вопросами, на которые он никак не мог знать ответа. — Все по старому. Твои дети выросли и скучают по своему папе. И я скучаю по тебе. Евнух осторожно садит принца на солому. Глаза блестят от температуры, тело ослабло и вновь потеряло в весе. Бруно вынужден скармливать Эрику ложь. — Как я давно их уже не видел. — Белокурая голова ложится на его худое плечо. — Однажды ты выйдешь на волю, мой принц. Рано или поздно это случиться. Я каждый день хожу к нашему Королю и прошу за тебя. — Бруно легонько целует омегу в висок. — Именно поэтому тебя называют городским сумасшедшим… — Эрик коротко вздыхает с улыбкой. — У меня для тебя сюрприз! — Еще одна армия зайцев? Эрик легонько толкает его локтем. Как низко смеяться над чужим хобби! Бруно озадаченно смотрит на маленький круглый хлеб на белоснежном блюде с маленькой трещинкой, которую принц старался закрыть большим пальцем. — Я много недель уговаривал их разрешить мне спуститься на кухню и приготовить этот хлеб. Не знаю уж, что было сложнее, упросить час воли или вспомнить как замешивать тесто. — Смущенная улыбка на лице, — Я ведь должен заботиться о своем муже. С днем рождения, Бруно! Евнух пораженно глотает губами воздух, в его глазах загорается живой огонек. — Ты испек хлеб? Для меня? Сам?.. Эрик кивает. — Заодно узнал, что пришла весна. Внизу есть окно, настоящее. Я видел, как цветет черемуха… Ты ведь принесешь мне несколько веточек, Бруно? — Обязательно! Сколько пожелаешь! Так я что… правда могу попробовать? — В дрожащих руках евнуха тонкое блюдо. — О! Я очень хочу увидеть, как ты ешь! Он немного пригорел сбоку и безнадежно остыл… — Я люблю холодный хлеб! — Бруно улыбается, бережно отрывая от буханки маленький кусочек. Эрик смущенно отворачивается, обнимая себя за плечи. — Ешь уже свой подарок… На зубах Бруно хрустит скорлупа. Он быстро проглатывает безвкусное тесто, что искренне показалось ему кулинарным произведением искусства. — Мм… Это лучший подарок на день рождения! — Ну дела… Я плохая хозяйка. Это, должно быть, видно по моему дому! Эрик громко смеется, затем прикрывает рот, сгибаясь вдвое — сильный кашель, у Бруно бегут мурашки по спине. — Я передам тебе лекарства завтра же. Спрошу брата, он посоветует, как лучше сделать! Он у меня лекарь, помнишь? Тонкий плащ Бруно ложится на плечи принца, будто это могло его согреть. — У тебя не будет… платка? — Платка? — Евнух растерялся, со времен службы во дворце он отвык от подобных элементов одежды. — Дело в том, что мои все в стирке. Жду со дня на день, когда вернут… Даже одно платье пришлось порвать ради ткани. Бруно быстро оторвал кусок от своей рубашки, обнажая загорелый впалый живот. Эрик благодарно сжимает ткань в кулаке, вновь громко кашляет. Платок в его тонких пальцах мокрый от свежей бурой крови. Принц аккуратно вытирает губы сухим краем. — Мне жаль. Бруно опускает голову. По его щекам бегут горячие слезы, будто что-то лопнуло внутри и хлынуло наружу. Шум в голове, тело накрыло волной острой боли. Эрик осторожно берет евнуха за руку. — Милый, все к этому шло… Я и так прожил слишком долго для узника этой дыры. — Я вытащу тебя отсюда! — Красный от слез глаз встречается со смиренным взглядом омеги, — Чего бы мне это не стоило! Слышишь?! Уедем далеко отсюда, в какую-нибудь глушь! Будем жить там вдвоем, печь хлеб каждый день! — Если меня и выпустит отсюда, то только Король Яспер. Но он этого не сделает, ты сам знаешь, почему… — Эрик вздыхает, гладит Бруно по плечу, — Давай будем ценить то, что у нас осталось? Ты сейчас здесь со мной и это главное! О, как бы я хотел помириться с детьми… И мне так жаль, что я не смог родить тебе ребеночка, Бруно! Евнух медленно качает головой. — Ты выйдешь отсюда живым, Эрик. Я так хочу тебе чем-то помочь. — Ты уже это делаешь. — Улыбка, — Почему ты не ешь свой подарок? — Обязательно съем! — Бруно целует омегу в горячий лоб и кладет его голову себе на колени, — Сейчас кусок в горло не идет. Это самый вкусный хлеб… Прожил бы король сам хоть несколько дней. -…Король не делал того, что сделал я. — Помедлив произносит принц, мрачнее на глазах, — По моей вине Харольд… Я чудовище… Я тебя очень люблю, Бруно. Я благодарен Богу за то, что ты у меня есть! Сколько ты еще у меня пробудешь? — Сколько ты пожелаешь. — Гладит омегу по волосам, до сих пор слабо отдающими золотом. — Сколько они позволят. — Грустно поправил Эрик. — Сколько они позволят. — Согласился Бруно, — Все же, ты самый красивый в этом мире… — Ну разумеется, да! — Омега останавливает ласкающую его ладонь и целует, — А наш малыш… Дитя, что я не смог выносить. Это был мальчик или девочка? Ты что-то знаешь? На кого из нас он был похож? — Почему ты спрашиваешь об этом только сейчас? — Евнух медленно пытается вырвать дрожащую руку. — Я много лет бежал от этого разговора, как впрочем и ты. Ты не ответил, Бруно. Мужчина выпрямляется, сидя на соломе. — Мальчик. — А каким он был? — Омега пытается заглянуть мужу в глаза. — Никаким. Маленьким. — А как он пах? — Не унимался принц. — Эрик. Я не помню. Это была совершенно жуткая ночь. Принц смиренно отворачивается, глядя сквозь слабый свет меж решеток. — Он единственный из всех детей мне никогда не снится. Селена снится, дочка, что умерла пятилетней, а он нет… Ты так хотел это дитя, Бруно. — Единственное мое желание сейчас, чтобы ты был жив и здоров. — Горячая слезинка капает Эрику на шею. Тот вздрагивает. — Хоть не сопля, как в тот раз! Бруно краснеет до ушей. — Я был уверен, что ты забыл… И я извинился. И не один раз! — Мы занимались любовью и ты чихнул мне прямо в лицо! — Возмущенно произнес Эрик. — Ты еще был моим стражем. Никто еще так меня не оскорблял, альфа! Никто! — Мне определенно тоже есть, что вспомнить… Шрам от твоего укуса на ухе до сих пор на месте. Омега садится Бруно на колени, осторожно убирая темные волосы с висков, ища подтверждение его словам. Не соврал! Хотя бы об этом сегодня не соврал. Эрик легонько чмокает мочку его уха, а после часто-часто покрывает лицо и шею мужчины поцелуями. — Легче, милый. Я уже весь в слюнях… Я люблю тебя, Эрик. — С каких пор тебе не нравятся мои слюни? — Обиженно хмурится омега, буднично игнорируя признание в любви. Бруно хрипло смеется. — Нравится. Конечно же нравится. Мне все в тебе нравится, Эрик. Внизу приближались тяжелые шаги стражи. Если Бог допустит смерть Принца Эрика, Бруно встанет и у него на пути. Из двух своих роковых любовей он до сих пор выбирает животную, человеческую. Грешную.

***

Усталый Бог нашел приют в твоей комнате. И багровел закат. Стыдилось небо, плакал дождь и злился град. А ты был рад. Ты рисовал острым ногтем белые волны на руках. Кто виноват? Спроси меня: кто виноват? И обвини, что я не прав. Когда я тело уступил твоим безрадостым стихам, Там крылся яд. В каждой строке — смертельный яд. Я расцарапан и помян, отравлен, сломолен и распят Твоей любовью. А Бог доволен. Доволен полностью собой, и той безвыйграшной игрой, Что нам устроил.