Я так соскучился...

Екатеринбург чувствовал себя разбитым, словно зеркало, по которому ударили, словно хрусталь, который в отчаянии с особенной силой кинули на пол, заставляя распадаться с громким звоном о кафель на кухне на мириады маленьких-маленьких осколков. Он ощущал, как его сердце буквально разрывается на части, словно петарда, он чувствовал давление от отчаяния, давление от четырех стен в которых он постоянно сидел, словно они с каждым вздохом Кости сжимались, притягивались друг к другу, так и норовясь сдавить его, стиснуть в своих угнетающих объятиях и не выпускать из них. Он уже не помнит, сколько времени проводит в ощущении, что он - главный герой стихотворения, что ему когда-то показал Питер. Саша... Еще один знакомый, с которым сейчас он не шибко общается. Нет сил на это. Нет больше сил показывать что все хорошо, хотя внутри, где-то в области сердца тебя разъедает, словно фтороантимоновая кислота, тоска. Тоска по человеку, чье лицо, чью улыбку, чей голос ты не слышал уже долгое, ох какое долгое время, любовь к нему становится словно все сильнее, принося боль в моменты отсутствия его рядом. Ох сколько же Уралов завёл знакомых, лишь бы не чувствовать в районе сердца убивающую пустоту. Без прокуренного голоса...жизнь- не жизнь вовсе. Жалкое существование. Именно в такие моменты он проклинал свою бессмертную натуру. Эти знакомые не помогали забыться, хотя бы секунду не чувствовать сковывающего отчаяния. Бесконечной, вселенской грусти, печали, что вырывается потоком слёз каждый раз, когда наедине с собой Екатеринбург вспоминает о нём. О таком прекрасном, чудесном, привлекательном, идеальном Юрочке. Эти мысли раньше, до полного отчаяния Уралова, тянули к Саше. Чтобы выговориться, получить поддержку, совет, что не даст окончательно забиться в угол своей холодной, такой пустой без Татищева квартиры, и выть, выть, выть, словно волк на луну, от такого ужасного одиночества. Костя не хотел отпускать Юру в последний раз, когда они виделись. Не хотел. Уже тогда что-то предчувствовал. Мог бы остановить же - сейчас думает Костя, закрывая уставшие от бесконечных слез, глаза. Мог бы. Но не стал. Почему же? Мог бы, да не уверен был в своих подозрениях. А сейчас его убивает чудовищное, безумное одиночество. Юры рядом нет. Хоть и тот обещал, что скоро вернётся обратно в Екатеринбург, к Уралову ближе, чтобы снова почувствовать заботу, конечно же дружескую, конечно же по-дружески спать на спокойно вздымающейся груди, в которой сейчас нет ничего кроме зирающей черной дыры и пожирающего, нарастающего отчаяния. И конечно, разумеется, по-дружески, на прощание, целовать в щёку друга. Никакого проявления неправильной любви, нет, вы что. Просто близкая дружба, ничего более. Нет-нет, и не были они участниками какого-то абсурдного любовного треугольника, в котором есть одно неправильное, совершенно отвратительное звено. Нет, ни в коем случае один из этой дружбы, что дружбой назвать сложно было, не чувствовал пение сердца от каждого обращения Челябинска к нему. Не пело разбитое сердце Уралова при каждом "Катюша", нет, такого никогда не было. Просто дружба, от которой так больно в районе, уже казалось, сквозной дыры, где то посередине груди, может быть, даже чуть-чуть смещённой влево. И нет, ни в коем случае не из-за тоски по возлюбленному, сейчас Костя проливал солёные слезы, ни в коем случае такой айсберг, как он, что пожалуй, на слёзы выводил только "Титаник", не плакал навзрыд от разлуки с горячо любимым человеком. Нет-нет. Просто грусть, лёгкая, непринуждённая печаль, от расставания с лучшим другом. Настолько лёгкая, что... Что буквально умереть хочется , лишь бы не чувствовать ничего. Хочется просто закончить все эти мучения, улететь куда-нибудь лишь бы сбежать от чувства, такого ужасного, отвратительного, разъедающего, убивающего. Хочется не знать, каково это- страдать, тонуть в омутах чёрных глаз, что смотрели на Костю с портретов, что он сам рисовал. Он хотел просто прорваться сквозь колючие тернии, такие же колючие, как стебли роз, что Юра не раз протягивал Ане, тем самым раня сердце Кости еще больше. Он не любит его, Аню любит, ведь любить человека своего пола- отврат, а мечтать о теле этого человека, так вообще извращение высшего уровня. Хотеть стать ещё ближе, хотеть обнять, прижать к себе как хрупкую девчонку, поцеловать, затянуть в чувственный, такой завораживающий, такой осторожный поцелуй, касаться языком чужого нёба, касаться губами сухих бледных губ, чувствовать запах сигарет, что стал таким родным... Это ужасно, что аж блевать хочется от такой мерзости. Прорваться через нити, провода, что сковывают движения хочется. Хочется не чувствовать безумно ужасной привязанности, а при расставании- грусть. Грустно сейчас и на улице, бесконечные дожди в Екатеринбурге, словно это не город бесов, а культурная столица. На дорогах в городе- одни лужи, а в квартира Кости должна уже была затопиться от такого количества пролитых слёз. Не хочет он так страдать, не хочет, мечтает чтобы Юра вытащил его из этого кошмара, приехал, обнял. Не хочет над головой чувствовать грозовую тучу, хочет разрыдаться снова, а не продолжать существовать без слез, что уже казалось, иссякли, без жизни, что олицетворял Юра, вдыхая жизнь в полумёртвую душу Кости. Хотелось кричать в небо, как же он соскучился по Юре, как же соскучился!