Thirty-one Days of Dazai

Дождь бил по крыше, капли пробивались через окно и падали на его горящее лицо, даря благословенное охлаждение холодной водой.  Дождь успокаивал, смягчал его жёсткие нервы, когда он беспокойно цеплялся за простыни, мелко дышал, поворачивал голову, чтобы нырнуть ей в прохладную подушку. Желание сбросить одеяло со своего тела было сильным, но он воздержался, зная, что в этом случае озноб снова вернется.  Его ресницы трепетали, Дазай провёл своим языком по сухими губам, мышца чувствовалась тяжелой и опухшей, когда он сделал это, его попытка увлажнить кожу была бесплодной.  Болезнь не была ничем странным для Дазая, на самом деле в более молодом возрасте, его дни были пронизаны ею. Его редкие и скудные приёмы пищи, смешанные с его природной предрасположенностью к болезням и плохому уходу за собой, привели его ко многим ночам, проведенными аналогично этой, рвано дышащим в постели, не способным различить верх от низа, нервно следящим за тёмными, безликими фигурами, нависающими над ним.  Тем не менее, на этот раз было по-другому. Рядом с ним никого не было, не было Мори, чтобы кто-то мог положить ему прохладную ткань на лоб и мягко отругать его за беспечность, не было Коё, чтобы кто-то мог тихо напевать на его кровати, одновременно с этим готовя для него основные лекарства, отмеряя дозы самостоятельно, чтобы точно знать, что он не принимал слишком много в попытке испытать передозировки, не было Чуи, чтобы кто-то мог с порога наброситься на него, навязывая своё присутствие и многое другое, просто как твёрдая, узнаваемая фигура, что сидела бы где-то на его периферии, будто преданный страж.  Нет, на этот раз Дазай был совершенно один, его официальная работа в Вооружённом Детективном Агенстве только начиналась, его вступительный экзамен был завершён всего несколько недель назад.  Он не знал ничего о своих коллегах за пределами поверхностного уровня, он мог сказать, что Куникида не особенно ценил его выходки, всегда ругался и грубо обходился с ним. Он, откровенно говоря, лично провоцировал его на это, видя, что этот человек никогда, казалось, не вёл себя подобным образом с другими людьми.  Во некоторые, крайне непродолжительные моменты Дазай рассматривал возможность общения с Йосано, личным врачом Агентства, но он чувствовал себя еще более больным, просто думая об этой идее.  Женщина очень напоминала ему Мори, и хотя он жаждал присутствия мужчины, он не хотел напоминать себе о возможности возвращения в Мафию. Он знал, что бросит всю их с Танэдой совместную тяжёлую работу, все эти прятки в течение двух лет, ради очищения собственного имени от своих прошлых преступлениях в Мафии, что, находясь в Мафии, он не сможет выполнить желание Оды, что он вернётся к человеку, который несёт ответственность за смерть его единственного друга.  И ему нельзя было этого делать.  Но Йосано так сильно напоминала ему мужчину,  они оба буквально искрили садизмом, хотя в случае женщины проявления этого её качества было более вопиющим , нежели  его тщательно скрываемые проблески жестокости, и от тех звуков, которые исходили от кабинета женщины всякий раз, когда она занималась кем-то, он будто бы вновь оказывался в личном кабинете Мори, связанный кожаными ремнями на стальной плите, издавая те самые звуки, которые проносились сквозь весь офис Агенства.  Он задавался вопросом, могла ли она подвергнуть его такому обращению, но нет, её убеждения были слишком сильны и благородны для принятия таких действий.  Она высоко ценила человеческую жизнь, и хотя он, возможно, не попадает в эту категорию, его часто ошибочно принимают за одного из них, и он, безусловно, не открылся бы ей так легко, когда мог так же хорошо работать в офисе, скрывая свое истинное я и натягивая мясной человеческий костюм, который он носил всю свою жизнь, чтобы скрыть горькую правду.  Она никогда бы по-настоящему не причинила ему вреда, и это была большая разница между ней и Мори. Это были два совершенно разных взгляда на тех людей, что их окружали.  Но все же он оставался напуганным сходством этих двух, чувство, которое женщина, казалось, тоже испытывала в отношении него. Он знал, что у него тоже было большое сходство с Мори, Чуя однажды отметил, что и у него, и у его предыдущего работодателя была одна и та же улыбка, которая не имела следов честной радости, полная острых краёв и жестоких намерений. Он думает, что она заметила это и инстинктивно дистанцировалась, и он не мог винить её за это, в конце концов, он делал то же самое.  Таким образом, он избавлял своих коллег от их с ним взаимодействия, безусловно причинявшим бы дискомфорт, оставаясь в одиночестве, в этой постели, утопая в море неотличимых от реальности галлюцинаций, смазано что-то бормоча, поскольку он ощущал себя слишком плохо для того, чтобы помочь себе должным образом.  Глаза то и дело неконтролируемо открывались, его зрение зациклилось на огромной, высокой фигуре, которая маячила над ним. Фигура сгорбилась, бормоча что-то глубоким голосом, совершенно не похожим на предыдущие продукты его больного разума, она держала свои руки над ним так, будто отчаянно молилась.  Дазай попытался поговорить с этим существом, губы, покрытые трещинами, разомкнулись, он издал дышащий шум. Непонятным для самого себя хрипом, он пытался узнать, кто или что должно было быть этой штукой, но с чувством отчаяния он осознал, что никакие слова сейчас не смогли бы покинуть его горло, поэтому он позволил себе зарыться обратно в футон, сделав глубокий, хриплый вдох.  Его желудок взбился, и он тут же бросился на пол, к мусорному ведру, которое он оставил рядом на случай, если его снова начнет рвать. Костяшки судорожно застучали по пластику. Кончики пальцев пробегались по плоскости ведра и вцепились в обод, с большим усилием, чем это было нужно. Он переместил его ближе к себе, чувствуя себя немного лучше, зная, что ему не придётся пачкать ни свой пол, ни и так уже грязную простыню.  Ропот вокруг него умножился, и он с презрением понял, что головная боль приближается всё быстрее.  Его бинты чувствовались слишком узкими. Это было чем-то, чего никогда не случалось после того момента, когда он был так же ужасно болен. Желая избавиться от этого ощущения, он незанятой рукой потянулся к своей груди, дёргая за тугой хлопок, обёрнутый вокруг него.  Когда они не оказались не такими свободными, как это изначально предполагалось, его сердце начало биться сильнее, казалось, что бинты затрудняют его дыхание и одновременно перенапрягают его. Его движения, когда он дёргал их, становились всё более безумными, не скоординированными и безрезультатными. Наконец, они начали опадать с его тела, в то время, как внутри его желудка взорвалось что-то горячее, и образовался тяжёлый камень, характерный вкус кипения, поднимающийся вверх по его горлу, заставил его стремительно склониться над мусорным ведром и беспомощно задыхаться, когда желчь обожгла его язык. Он сидел, задыхаясь над мусорным ведром, его глаза слезились, а тело дрожало. В этот момент он чувствовал неимоверную слабость и скучал по откинутому одеялу, мучаясь от внезапного холода. Он был так уязвим сейчас в этом незнакомом месте, в окружении незнакомых людей, которые спокойно спали всего в нескольких метрах от него, за обычной тонкой стеной, отделяющей их от него.  Дазай сосредоточился на красивом и полированном паркете, стабилизируя своё дыхание и настраивая себя на то, что всё, что сейчас окружало его, было ложным, ненастоящим. Голоса начали затихать, исчезая, и он, наконец, впервые за несколько часов почувствовал, что его действительно оставили в покое, в одиночестве.  Он потянулся к лицу и вжал одну из рук в свои глаза, давя тыльной стороной своей ладони, пытаясь успокоиться и сосредоточиться.  Как только бредовые образы, наконец, начали исчезать, ощущение мягкой, по-печальному холодной руки в перчатках упало ему на плечо, отвлекая его внимание от поставленной задачи.   Дазай понял, что, возможно, побег от Мори, был нечто большим, чем просто его физическое дистанцирование от этого человека.