Нет покоя для грешников.

— Сегодня ты был другим. — В каком смысле другим? Роберт опустил взгляд на лежащую на его плече Флейм. Конечно, она заметила перемены. После рассказа Роя внутри него все перевернулось, захотелось оберегать Флейм, защищать в тайне от нее, не вести себя с ней, как ее жестокий папаша. Но свяжет ли она сама эти перемены с возможностью того, что он узнал о происходившем в ее детстве? — Нежным, терпеливым. Почему? — А должна быть причина? — Я же не вчера родилась, Роберт. Ты презираешь сам себя, потому что хочешь меня, потому что спишь со мной. Желаешь меня физически, но ненавидишь… — Я не ненавижу тебя, Флейм. Мои чувства гораздо сложнее. Флейм подняла глаза на Роберта, ей хотелось убедиться в искренности его слов. Он смотрел на нее серьезно, без всякого притворства и игры. — Скажешь, что рад испытывать ко мне то, что ты испытываешь? К той, кто похитил тебя, отобрал пятнадцать лет жизни, снова держал в заложниках и издевался? — Я тоже не святой. На что ты неоднократно указывала. — Но ты не убивал, в отличие от меня. Флейм опустила голову и снова устроилась на плече Роберта. Она не понимала, почему их сегодняшний любовный акт что-то остро зацепил внутри нее. Обычно Роберт спешил удовлетворить себя, словно убегая от установления между ними более глубокой связи. Она не возражала, понимая, что для его разума противоестественно желать ее. Но обуздать физическую сторону он тоже не в состоянии. Что говорить о Роберте, если она в себе окончательно не разобралась. Обусловлена ли ее сексуальная тяга, чувствами именно к нему, Роберту, или все дело в идентичной внешности с Куинном? Ей очень хотелось убедить себя в верности варианта вины Куинна. Что его предательство много лет назад сейчас привело ее в постель его брата-близнеца. Только в глубине души она знала правду. Дело в самом Роберте, а вовсе не в Куинне. — Ты же помнишь, что я убила Элиота Янсена? — Помню. Безжалостный тип, его смерть не стоит сожалений. Флейм села, смотря сверху вниз на Роберта. Она искала на его лице отвращение к ней. Но он был спокоен, смотрел на нее так, словно они меню на ужин обсуждают. — Тебя терзает его смерть? Что это сделала ты? — Если речь о раскаянии, возможно, я шокирую тебя, но нет. Как только я поняла, что могу обворовать его, сразу стало очевидно, что придется убить. Или он убьет меня, когда узнает. А рано или поздно бы он узнал. Но мне не нравится быть убийцей, веришь или нет. И речь никогда не шла о наслаждении. — О чем тогда? — О контроле. Держать в руках жизнь того, кто сильнее и имеет больше власти. Кому ты вынуждена подчиняться. Знать, что можешь прекратить муки в любой момент. Заставить исчезнуть этого человека. Считать параллель между Янсеном и ее отцом, которую вкладывала Флейм в сказанное, труда Роберту не составило. Она имела права на подобное оправдание себя, как и знала, убийства ей давали гораздо большее, чем власть или контроль. Ощущение безнаказанности. Собственной неповторимости. — Ты едва Ханта не убила. И Келли хотела. Все еще хочешь. О Куинне вообще можно не говорить. Я не пытаюсь ударить тебя побольнее, напоминая… — Я та, кто я есть, правда? Роберт не совсем понял, что Флейм имеет в виду, но взгляд ее был печален. В глазах появились слезы. — Когда я был в мафии, мой босс Энтони десятки, а может и сотни раз отдавал при мне приказ устранить кого-то неугодного. Физически. Думаешь, я хоть раз вмешался? Помешал? А бизнес я свой построил, разоряя чужие фирмы, дробя и перепродавая. Кто-то из бывших владельцев заканчивал после этого жизнь самоубийством. Я ничем не лучше тебя, Флейм, хоть и не убивал собственноручно. Флейм была благодарна Роберту за его слова, словно ими он поставил их на одну ступень, только совесть это не успокоило. Он не знал и не мог понять, что она просто не в состоянии контролировать собственную жестокость, когда та вырывается наружу. Потому что в этот момент ее самой фактически нет. Плоды безжалостности, посеянные когда-то в ее душе отцом, каждый раз давали всходы, отбирая контроль. Потому что иных способов выживания она не видела.