Убийца и сломанная

Сначала ему кажется, что он оторвет Сиракс голову. Вполне не фигурально вцепится в ее горло и будет тянуть и рвать голыми руками, пока не щелкнет позвоночник, ломаясь, пока он, подобно дикому зверю, не оторвет ее тупую башку, в которую пришла такая идиотская идея — сказать отцу, что его сына нет дома. Нигде нет. Руки чешутся, и Деймон абсолютно ясно видит, как делает это. Как хватает ее за волосы и тащит на кухню, чтобы всадить любой подвернувшийся нож в ее безмозглую голову, которая нужна ей точно не для того, чтобы думать. Гнев на мгновение точно перестал бы хлестать из него, но тогда бы все это увидели дети. Девочки. Эйгон. Достаточно того, что они и так слышат от окружающих. Достаточно того, что про него пишут в прессе. Становиться свидетелями кровавой бани им не стоит. Не для того он всю жизнь оберегал их, чтобы сорваться из-за паршивки, вытирающей дерьмо за Рейнирой. Рейнира. Вот кто виновата. Вот кто должна была заботиться о Визерисе — о ее, между прочем, сыне! Вдруг все становится предельно понятно: и ее жалкие отговорки, почему она не может позвать их младшего, и престранные фразы Мисарии. Его жена потеряла их сына. Как старую кофточку или ненужную книжку. Деймон повышает голос, почти орет на Сиракс, но злости меньше не становится. Он закупоривает все эмоции поглубже внутри, когда Хелейна шмыгает за ним в машину, и не до конца понимает, почему она вообще во все это ввязывается. Лишь подвигает пассажирское сиденье ближе и ничего не говорит, когда она залезает в машину следом. С территории дома выезжает быстро и параллельно набирает номер жены (бывшей, бывшей, после такого точно бывшей — стучит в голове), подключив блютуз к колонкам. Гудок, следующий. Краем глаза он замечает, как Хелейна странно косится. Но не на него, а на небольшой монитор. Ей, должно быть, неловко становиться частью его личной жизни, но сейчас Деймону плевать. Сейчас он настолько зол, что, едва услышав голос Рейниры, разве что на крик не срывается: — Какого ебаного хера? — Пожалуйста, успокойся. — Успокоиться? Ты просишь меня успокоиться? Насмешка получается нервная. Он качает головой, сфокусировав взгляд на дороге. Точно едет быстрее, чем здесь разрешено. Похуй. На все похуй, пусть подавятся своими штрафами. В этот момент такие мелочи не могут волновать. — Где мой сын? Хелейна не ежится. Он скашивает на нее взгляд, поздно поняв, что пугает ее своими орами, но она смотрит четко перед собой и выглядит совершенно расслабленной. Выглядит так, будто она и не здесь вовсе. — Я занимаюсь его поисками, специальные люди… — Ебал я твоих специальных людей! Наш ребенок пропал, а ты даже не подумала сообщить мне об этом? — Я не думала, что ты… — начинает Рейнира и, судя по меняющемуся голосу, она начинает плакать. Серьезно? Он еще и пожалеть ее должен? — Ты не думала, — выплевывает Деймон. — Ты никогда не думаешь, а теперь с Визерисом может быть что угодно как раз потому, что ты, мать твою, не думаешь, Рейнира! — Прекрати на меня орать, — она пытается его осадить. Где-то на задворках сознания он и сам понимает, что эти крики бессмысленны, что нужно сосредоточиться и мыслить здраво. Мыслить рационально и без эмоций. Большинство пропавших детей находятся в течение первых двадцати четырех часов. Оставшийся процент — в течении первых трех дней. Другие не находятся никогда. Его сын может стать жертвой черного рынка, ебнутого на всю голову психа или быть сбитым автобусом. Умереть от переохлаждения или бродяжничать без возможности позвонить. Мозг рисует все больше и больше сценариев. — Он, видимо, вышел из машины на заправке, — тихо произносит Рейнира, шмыгает носом, но Деймон не испытывает ни капли жалости. Внутри только кипит гнев, разливается по венам, циркулирует по всему телу вместо крови и жжет изнутри, требуя вырваться наружу. Внутри один лишь гнев. — Вышел из машины на заправке! Ты себя слышишь вообще? Как можно не заметить, что у тебя, блядь, не хватает ребенка в тачке? Он так крепко сжимает ручку коробки передач, что начинает делать себе больно. И в этот момент происходит то, что он ожидает меньше всего. Что-то холодное касается его кожи, и Деймон сначала переводит взгляд на свою ладонь, а потом на сидящую рядом Хелейну. Она все так же, как и прежде, смотрит в лобовое стекло, но ее холодные пальцы касаются его руки, разъезжаются, и она кладет ладонь поверх его руки. — Что, если он мертв, Деймон? Голос Рейниры заставляет сфокусироваться на дороге. — Тебе же будет лучше, если он окажется жив, — тихо и сквозь плотно сжатые зубы произносит он. Вряд ли звучит достаточно громко, чтобы она могла его расслышать. — Я должна была сказать тебе. Должна, но меня охватил такой страх, — теперь она буквально ревет ему в трубку. Его жена ревет, а ему омерзительны ее слезы. Деймон не помнит, чтобы когда-нибудь испытывал нечто подобное по отношению к Рейнире раньше. Никогда прежде она не была ему настолько противна. — Мне страшно, Деймон. Он должен ее успокоить. Он должен сказать что-то ободряющее. Но вместо этого он выплевывает: — Скинь мне метку, где ты его потеряла. Я сам найду своего сына, — и сбрасывает звонок. Ладонь Хелейны продолжает лежать поверх его ладони. Она ничего не говорит, не смотрит на него и выглядит так, словно находится не здесь. Словно не стала невольной свидетельницей чужого скандала и не слышала, о чем он говорил с Рейнирой. Но прикосновение ее ледяных пальцев если и не помогает остудить его гнев, то хотя бы способствует тому, чтобы он мыслил более трезво. Рейнира перезванивает, но Деймон сбрасывает звонок, не глядя. Ничего хорошего из продолжения разговора не выйдет. Да и что он может ей сказать? Что считает ее безответственной матерью? Что считает себя последним идиотом, который почему-то поверил, что с ней мальчики будут в полной безопасности? В исчезновении Визериса есть и его вина. И это понимание выныривает на поверхность из плотной толщи ненависти и ярости. Он виноват не меньше, чем Рейнира. Может, даже больше. И теперь его сын находится хер разбери где. Геометка, присланная Рейнирой, вместе с длинными сообщениями о прочесанных зонах со спасателями вызывает не облегчение, а новый виток раздражения. На этот раз раздражения на самого себя. Деймон не замечает, в какой момент ладонь Хелейны соскальзывает с его руки. То ли он сам убирает руку с коробки передач, чтобы крутануть руль, то ли это она перестает касаться его первой. Но он замечает, что они больше никак не соприкасаются, где-то посредине скоростной трассы. Жест вроде был такой простой, но почему-то он за него держался. И теперь, когда ее ладонь больше не лежит на его руке, ему хочется самому дотянуться до ее пальцев. Он поворачивает голову и видит ее, привалившуюся к двери (на всякий случай проверяет, что та закрыта) с закрытыми глазами. Ее веки подрагивают, да и он не думает, что она стала бы притворяться спящей. Она поехала с ним. Хелейна — почти постоянно нервная, напряженная и замкнутая — ни минуты не колебалась и бросилась за ним, едва услышав об исчезновении его сына. И бессознательно он согласился на это, не пытаясь ей препятствовать. Бессознательно — потому что он точно был не в том состоянии, чтобы анализировать и принимать решение, взвесив все «за» и «против». Она знает, что такое потерять ребенка, понимает Деймон. Знает намного лучше него. И правда заключается в том, что отчасти в смерти ее сына виноват именно он. Разве она не должна его ненавидеть? Разве она не должна желать ему испытать ту же боль? Нет, Хелейна бы не стала ехать с ним исключительно для того, чтобы посмотреть, как он мечется, как воет раненым чудищем, лишившемся своего детеныша. Она не такая. Любой другой в этой пизданутой на голову семейке мог бы, но не она. До отмеченного места ехать часа два, но он решает, что доберется за полтора или и того быстрее. Петляет между машинами, кого-то откровенно подрезает, и отчего-то посещает мысль, что даже лучше, что Хелейна заснула. Хотя бы не увидит, как безответственно и лихо он водит, позволяя эмоциям найти какой-то выход, пускай и не самый лучший. Новые сообщения от Рейниры больше не приходят. Оно и к лучшему. Потому что продолжай они сыпаться, он бы вряд ли смог остыть. Холодная голова пригодится ему намного больше, чем желание свернуть кому-нибудь шею. Этим можно будет заняться и позже. Заправка, отмеченная Рейнирой, оказывается в сорока километрах от Камнепляса, и Деймон нервно стучит пальцами по рулю, когда остается всего ничего. Знать, как ее занесло туда и что она там делала, у него нет ни малейшего желания. К тому же, в тех кругах живет одна из ее давних подруг, которых ей когда-то нашел отец. То ли Мелинда, то ли Эвилинда — он никогда не утруждал себя запоминанием бесполезной информации. Думать о том, что Рейнира забыла Визериса, потому что была пьяна, не хочется. Думать о том, что она вела машину пьяной, пока на заднем сидении был их маленький сын, оказывается слишком страшно. Тормозит он медленно и плавно, словно боится разбудить Хелейну. Глушит мотор и берет в руки телефон, чтобы прочитать хотя бы по диагонали всю ту кучу сообщений, присланных пока-еще-женой в поисках любой полезной информации. И когда он собирается выходить из машины, едва потянувшись за ручкой двери, вдруг слышит: — Знать может одна мать с похлебкой. Деймон переводит взгляд на Хелейну, хмурится, не понимая, о чем она говорит и спрашивает: — Что? Она трет заспанные глаза и повторяет все тем же бесцветным тоном: — Знать может одна мать с похлебкой. — О чем ты говоришь? Наконец они пересекаются взглядами. Хелейна поджимает губы, но глядит на него неотрывно. Будто он должен что-то понять, но не улавливает сути. Деймон вспоминает, как она отводила взгляды раньше. Как пыталась ему объяснить, что у нее случаются моменты, чем-то похожие на перегрузку, когда ей тяжело держать зрительный контакт. Но сейчас она держит. — Пойду поговорю с сотрудниками заправки, — говорит он, решая не нервировать ее очередным уточняющим вопросом. — Ладно, — тихо отзывается она. — Пойдешь со мной? Хелейна качает головой, но из машины все же выходит. Потом. Он займется всем этим потом. Сначала найдет Визериса, а там уже будет в состоянии терпеливо помогать ей донести мысль, которая ее беспокоит. Он оставляет Хелейну бродить вдоль заправки, хотя она скорее отдаляется: спускается в высокую траву и идет куда-то в сторону зарослей. Может, в туалет захотела? Но на заправках такого типа обычно довольно сносные кабинки. Неважно. Все это не имеет значение. Ему нужно поговорить с главным. Ему нужно получить доступ к камерам — здесь же точно должны быть камеры, — а там посмотреть, в какую сторону пошел его сын. Не мог же он далеко уйти. Мог. Еще как мог. Потому что Деймон тратит больше часа на то, чтобы снова и снова повторять, что ищет своего сына. Потому что все шестеро из опрошенных больше говорят о поисковом отряде, который тут недавно был, чем о пропавшем мальчике. Директор мнется и намекает, что не станет показывать записи с камер, ведь любой может назваться отцом недавно пропавшего ребенка, а это вообще-то секретная информация. Что, блядь, секретного в обычных камерах на заправке, Деймон так и не понимает, хотя и вываливает приличную сумму, начиная терять всякое терпение. Записи с камер только помогают убедиться, что Визерис действительно здесь был. В тот день и в то время, которое примерно и сообщила Рейнира в сообщении. И пошел он в ту сторону, в которую двинулась машина матери. Ну почему, почему он не зашел на саму заправку? Почему сразу же не обратился ко взрослым? Деймон приехал бы за ним в тот же день. Бросил все, выжал газ в пол и забрал бы его. Потому что смотреть, как его восьмилетний сын уходит в темноту почти не освещаемой дороги, оказывается пугающе. Внутри просыпается неконтролируемый страх, и Деймон не может оторвать взгляд от экрана. Он все еще видит удаляющуюся спину Визериса, когда они с Хелейной встречаются у машины. Моргает, смотрит перед собой, но видит только спину маленького мальчишки, решительно шагающего вперед. Он стоит, подпирая спиной дверцу машины, и она появляется в поле его зрения неожиданно. Не потому, что она как-то подкрадывается, нет. Просто он оказывается так сильно погружен в увиденное пиксельное изображение собственного сына, что замечает ее лишь тогда, когда между ними остается примерно метр. — Почему ты поехала со мной? — спрашивает он глухо, не переводя на нее взгляд. Хелейна подходит ближе, облокачивается о машину справа от него и складывает руки на груди, ежась. Какое-то время они стоят молча, и он думает, что она уже не ответит. Но потом она заговаривает. Она говорит: — Когда умирал Джейк, я не могла ничего сделать. Только стояла и смотрела. Я больше не хочу стоять в стороне и ничего не делать, пока маленькие дети… — она осекается. Умирают, думает он. Скажи это вслух. Умирают. Но Хелейна вместо этого произносит: — В этот раз я могу что-то сделать. В этот раз я могу не стоять истуканом, а действительно что-то сделать. Думаю, Джейку бы хотелось, чтобы с Визерисом все было хорошо. Она ежится от холода, он вспоминает о собственной куртке, которую бросил на заднее сиденье, но почему-то не решается предложить Хелейне взять ее. Деймон зачем-то кивает, хотя, по правде говоря, не знал ее сына совсем. И уж тем более не знает, как бы один мальчик отнесся к исчезновению другого. Только слова слетают с языка сами: — Если он сколько-нибудь похож на тебя, то я в этом просто уверен. Хелейна едва заметно улыбается. Деймон ловит себя на мысли, что она чертовски красивая. Не только когда улыбается, нет. Всегда. Он отталкивается от машины, открывает ей дверь, и Хелейна тут же ныряет на пассажирское сиденье. Время едва доходит до полудня, а он медленно начинает терять всякую веру в то, что сможет найти сына. Если даже поисковая группа не смогла. Если толпа специально обученных спасателей оказалась бессильна. Неужели теперь ему предстоит жить с постоянной ношей в виде привязанного к шее чувству вины из-за того, что он доверил Визериса его же родной матери? В горле встает ком, но он все равно выезжает с заправки, на этот раз решая не гнаться быстрее вперед, а обращать внимание на дорогу и обочину по правую сторону. Каждая земляная насыпь заставляет внутри все сжиматься. Почти панический страх накатывает при мыслях, что одна из таких насыпей может оказаться трупом его сына.