Ventus flores

Она так беспечно могла прикасаться к его коже, не боясь последствий; никогда не отводила своего взгляда от его глаз, без тени сомнений могла звать по имени, ярко улыбаясь при встрече, не страшась стоять рядом, даже когда вся пустота в округе была заполнена молчанием. Любила, когда он принимал угощение от неё, и, видя, как морщинка меж его бровей пропадает, она опускала голову вниз, теребя прядь своих волос, всякий раз, когда не отвергал ее помощь. Она ворвалась, так неэтично, не только в его дверь, когда кошмары не давали ему спать, но и в его долгую жизнь. Но, поверьте, через несколько десятков лет он позабудет о ней, как о чём-то далёком и неестественном, как о чём-то, что никогда не присутствовало рядом с ним. Их встреча — одна из встреч, что смешается с длинным незначительным потоком и навсегда в нем останется; безвылазно, без обратного пути в какое-то особенное место, каким бы он дорожил. Она позволяет себе трогать его волосы, гладить по голове, кладя ее к себе на колени, пытаясь успокоить его очередной кошмар. Она не знает, что он бы и сам справился с этой болью, что несёт уже не первое тысячелетие. Она не знает, что он чрезмерно давно привык находиться в одиночестве. Но это враньё. Она знает. Она продолжает поселяться в его сердце, с каждым разом врываясь в него с новой силой. Но для неё в нем не было места, как и для кого-то другого. И он сказал ей об этом. Не было смысла во всем том, что она делала для него, не было времени в ее жизни для того, чтобы уделять его ему. Но она не ушла, просто выслушала, ничего не ответив. Спокойно продолжала делать все, что делала раньше, но улыбка все реже появлялась на ее лице: он почему-то стал забывать, как она выглядит, хотя времени прошло ничтожно мало. В одну ночь, когда маска во время битвы снова оказалась на нем, он потерял самоконтроль. Он кричал. Истошно, дико, зверски. Теряя себя, будто, окончательно. Он, чуть было, не убил ни в чем неповинного человека, что попытался ему помочь. К лицу подступили капли пота, на лбу появились жилки, а из глаз отчего-то брызнули слёзы. Руки полезли в копну волос, и клочьями он разрывал их, не чувствуя никакой физической боли. Царапая шею, оставляя после себя кровавые дорожки по коже, пытался успокоиться. Зверское, животное желание лишить кого-то жизни проснулось в нем бурной реакцией, и он, теряясь, не помнил... не помнил как выбил окно в ее комнате на Ван Шу. Не помнил, почему руки тянулись к ее горлу, нещадно его сжимая до хруста костей. А она не сопротивлялась. Безвольно, как тряпичная кукла, позволяла медленно лишать себя сил. Но он одернул руку. Неужели, она не боится? Не боится его? Он упал на колени, откидывая маску в угол комнаты. Было темно: лишь лунный свет освещал пространство в месте, где она временно остановилась. Медленно идя к нему, она срывала с себя перчатки, откидывала обувь, снимая с себя всё, до последней вещи. Она медленно тянула руки к его лицу, сладко нашептывая: «Тебе было так больно...» Позволяла делать со своим телом всё, чтобы отогнать жажду к убийствам. Он слизывал с ее маленьких хрупких плеч кровь, что осталась от порезов, что ей сам же нанёс, надкусывая ее кожу, порой, ещё глубже, чем сами раны, а она все так же нежно, как-то особенно по заботливому продолжала прижимать его к себе. И он сорвался. Не смог себя удержать. По-свойски владел ее грудью, не стесняясь ее любящих глаз, причинял боль, касаясь ее тела грубо, доминантно. Оставлял укусы, что виднелись бы невооруженным взглядом за несколько футов. Она принадлежала сейчас ему, только ему. Он чувствовал это, и непристойно желал. От чего-то она отдавалась полностью, без остатка, его дерзким касаниям, продолжая терпеть. Он раздвинул ее ноги, будто, уже в сотый раз, будто, делал это всегда: коснулся губами ее промежности, покусывая острыми зубами, бурно, горячо дыша. Оторвал взгляд лишь однажды от неё, а как посмотрел снова — увидел запыхавшееся смущенное лицо, отведённое в сторону. Он ухватил ее за подбородок, поворачивая к себе, немо говоря о принадлежности ему, его полной властью над ней. Почему-то прильнул к ее губам, завладев языком. Она тяжело дышала. Грудь, вздымаясь от каждого вдоха, покрывалась мурашками от его прикосновений, позволяя трогать себя за соски, позволяя проникать внутрь неё своими пальцами. И терпение окончательно разрушилось. Вошёл в неё, резко, с силой, до самого конца, от чего она выгнулась, тяжело выкрикнув его имя. Она хваталась за его торс, сильно сжимая кожу, от накатившей боли внутри, но она терпела, терпела, не сказав ни слова, о том, чтобы прекратил. Да и... не смог бы. Она позволяла себе быть для него козлом отпущения, а его сердце безмерно ревело от того, что он не может остановиться. С каждым толчком все сильнее, глубже, каждый чертов раз. Когда на ее глазах накатывались маленькие мокрые следы, готовые стечь по щекам, он аккуратно слизывал их с ее глаз, беря ее за руки, сжимая ее ладони, не прекращая наращивать темп. Ее сердце билось быстро. Он дышал, наклоняясь, иногда срывая рычание со своих уст, которое всякий раз отдавалось на ее теле дрожью: она удерживала его внутри себя, не отпускала, но, каждый раз получая поцелуй, расслаблялась, позволяя двигаться дальше, полностью отдаваясь ему. Только ему. В ту ночь она позволила себе больше, чем могла: дорожку по его телу из нежных поцелуев, которые жгучими прикосновениями отдавались внутри него, исследование его старых шрамов, уже давно не болящих, но напоминавших о смутных событиях, которые он не сможет забыть, засосы, которые будут кричать об их близости друг с другом, видеть его слёзы, которые не видел, кажется, почти никто, его глаза, которые безостановочно не отрывали своего взора от ее нагого тела. От неё одной. С рассветом он ушёл, оставив ее.