Дети вольницы

Утро наступило слишком быстро. По крайней мере, так казалось Червинскому. Едва он закрыл глаза, как тьма сменилась назойливым солнечным светом, что так и норовил пробиться сквозь его плотно закрытые веки. Вставать с постели совсем не хотелось и даже чувство голода, что проявилось в нем сразу, не могло заставить мужчину пошевелиться. Уж слишком твердой была скамья в повозке, в которой он путешествовал до Нежина, слишком промозглая за окном была погода, несмотря на пушистые изумрудные кроны деревьев, которые ночью отчаянно бились в окно. Хотелось оттянуть поездку, хотя он понимал, что надолго задержаться здесь также не представлялось возможным. В конечном итоге, Григорий потянулся и присел на постели, внимательно осматривая комнату. По сравнению с тем, где ему приходилось жить многие годы до этого, этот крохотный номер казался хоромами. Светло-синие стены, большое окно с тяжелыми портьерами такого же цвета. Кровать, на которой он спал, была металлической, застеленной свежим белоснежными бельем. Насколько помнил Григорий, ночью оно даже хрустело под ним и пахло чистотой. Рядом с кроватью стояла маленькая тумбочка, на которой был подсвечник и спички. На стене возле окна висел натюрморт: глиняный кувшин, гроздья светло-зеленого винограда - эта картина заставила Григория вспомнить о необходимости позавтракать. Неохотно он спустил ноги с кровати, нашел ими обувь и, надев ее, медленно встал. Все таки стоило сделать над собой усилие и снять хотя бы верхнюю одежду перед сном, поскольку теперь Григорий чувствовал себя отвратительно. В старом, местами поцарапанной чемодане, где покоились его скромные пожитки, нашлась вторая рубашка, которую он умудрился купить на одной из стоянок, где-то возле Симбирска. Переодевшись, он наспех причесал волосы, которые на зависть всем его облысевшим ровесникам не желали покидать головы хозяина и вышел из комнаты. Насколько он понял, постояльцам предлагалась пища, чему Григорий был несказанно рад. Ведь несомненно мачеха и младший братец обрадовались бы его визиту, да ещё и на голодный желудок! Столовая оказалась весьма приятным, залитым солнцем помещением, хотя в остальном интерьер гостиницы был более сдержанным. Там было просторно, стены были приятного оттенка слоновой кости с каким-то замысловатым рисунком. Свободных столов было мало и Червинский быстро понял, что проспал довольно долго. Простояв несколько минут у дверей, он, наконец, заприметил свободное местечко. Правда, чтобы туда сесть, необходимо было поинтересоваться у той самой мадемуазель, с которой они встретились на лестнице вечером. Сегодня эта девушка выглядела немного иначе: прическа не такая небрежная, выпадающих локонов не было видно. Платье на ней было темно-синее, на шее висела черная бархатка с увесистым кулоном, а под ней - нательный крестик на золотой цепочке. Григорий отметил про себя, что, несмотря на обилие украшений, образ ее все равно казался не легкомысленным и воздушным, а серьезным и дорогим. «Немка? Они всегда одеты с иголочки, не позволяют делать из себя «кисейных барышень», да и акцент уж больно схож...» — размышлял Григорий. К завтраку сегодня подавали омлет с кофе. Выглядело все довольно сносно, оставалось надеяться, что и на вкус это будет также. — Доброго утра вам, мадемуазель, — произнес Григорий, подойдя к столу, где завтракала девушка. — Позволите присоединиться к вам? Она отложила приборы, проглотила застрявший в горле кусочек пищи и, немного подумав, указала ладонью на противоположный стул. Григорий не мог не заметить, что каждое ее движение выглядело обдуманным, обстоятельным. Казалось, эта хрупкая девушка держала все в своих руках и ничего не делала просто так. — Мне кажется или вы меня преследуете? — спросила она, когда тот устроился за столом. — Вам кажется, мадемуазель... Простите, не знаю вашего имени, — хрипло рассмеялся Григорий. Она улыбнулась, при этом продолжала сидеть, словно забыла о своем завтраке. — Меня зовут Елизавета. Елизавета Ивановна Кернер, — имя свое она произнесла так, будто очень дорожила им и гордилась. Григорий вновь, как и тогда, на лестнице заслушался ее голосом, хотя теперь и знал, что она способна менять его в зависимости от ситуации и что, несмотря на юные годы, она могла дать отпор. — Григорий Петрович Червинский, рад знакомству. И тут в лице девушки что-то переменилось. Разом она стала мрачнее тучи, отвернулась в сторону окна, демонстрируя свой гордый, но нежный профиль. Грудь ее, прежде плавно и спокойно вздымавшаяся, вдруг стала это делать чаще, будто равно. Это продлилось несколько секунд и вдруг все прекратилось. Елизавета вновь повернулась к нему и хоть выглядела она уже куда более спокойной, во взгляде голубых глаз что-то переломилось. — Червинский? — она произнесла его фамилию так, словно надеялась услышать в ответ, что это шутка и зовут его вовсе не так. Это повергло Григория в недоумение. — Верно. А у вас есть какие-то претензии к моей фамилии? — последний вопрос он произнес с некоторым вызовом, но внутри у него все похолодело. А вдруг, это родственница каких-нибудь Косачей? Или ещё кого-то, кому Григорий в буйной молодости мог навредить? Надежда на спокойную жизнь стремительно угасала и ехать в Червинку хотелось все меньше. — К вам лично нет, — неожиданно равнодушно произнесла Кернер, накалывая на вилку кусочек омлета. — Я слышала вашу историю. И никогда бы не подумала, что встречусь с вами лицом к лицу. — Слышали мою историю? — переспросил он, пребывая в совершенной растерянности, что не укрылось от цепких глаз его собеседницы, которая всем своим видом показывала совершенную безучастность. Это держало Григория в напряжении, ведь всего пару минут назад его имя заставило пани Кернер оторваться от завтрака и пережить безусловное волнение. Эта девушка была похожа на одну большую загадку. Ее непредсказуемость была похожа на омут, который затягивал Григория и с каждой секундой его шансы на спасение таяли. — Я не привыкла лезть в чужую жизнь. К тому же, все это - дела давно минувших дней. Вы понесли свое наказание, а, значит, в мире осталась хотя бы кроха справедливости. Слова про справедливость она произнесла так, будто бы на этом месте она была готова разрыдаться. Хотя она и старалась это скрыть, но Червинский совершенно точно услышал, как голос ее, вновь приобретший знакомые стальные нотки, вдруг дрогнул. Тарелка и чашка Елизаветы Ивановны вскоре опустели и половой мелькнул возле их стола, забрав их. Несмотря на это, девушка продолжала сидеть и наблюдать за завтраком своего собеседника. Григорий внезапно почувствовал себя мальчишкой, на которого пристально смотрел недовольный отец, искавший, за что бы ещё пожурить явно неудавшееся чадо. — Сегодня я уезжаю отсюда, — вдруг сказала Елизавета. — Мне предложили хорошую квартиру. В доме напротив моего тоже есть, правда, она мне не понравилась. Если в родном доме вас не примут, зайдите, спросите, может, там вам повезет. Только тогда удивленный Григорий увидел, что в руке Кернер появился остро наточенный огрызок карандаша. На широкой салфетке она написала адрес и положила перед тарелкой Червинского. — Viel Glück für Sie! — с улыбкой проговорила она и, встав из-за стола, поспешила скрыться в дверях, оставляя за собой шлейф свежих, словно ландыши в утренней росе, духов. А у Григория не осталось никаких сомнений. Таинственная Елизавета являлась обрусевшей немкой. Но каким ветром ее занесло в Нежин?

***

Такой злости он ещё никогда не испытывал. Нет, конечно же он знал, что дело, за которое он с невероятным энтузиазмом взялся, не обещало быть лёгким, но что бы настолько? Алексей не скрывал своего разочарования, рассерженно и быстро шагал по мостовой, совершенно при том не думая, как выглядел в глазах прохожих. — Но позвольте, я предложил хорошую цену! Почему же вы отказываетесь? — Алексей Андреевич, я бы с радостью взялся бы сотрудничать с вами, но только вот уже обещался пану Петровскому. А тот, как вы знаете, человек деловой, не потерпит, чтобы я ещё с кем-то делился. Этот щуплый конторщик с мерзкой козлиной бородкой и маленькими глазками раздражал Алексея при одном только воспоминании. А уж местный купец Петровский, с которым тот заключил договор, дескать, все юридические дела будешь вести только со мной и только для меня, так и вовсе вызывал у молодого человека такую злость, что он был готов застрелить его. Найти грамотного юриста в Нежине оказалось делом нелегким. Алексей Андреевич Жадан, будучи человеком неунывающим, старающимся найти выход из любой ситуации, уже начинал терять терпение. Многие из тех, кого ему рекомендовали друзья и знакомые, оказались прикормлены местными богатеями и все делали лишь в их интересах. Алексей дураком не был, потому сразу повысил ценник, но на сей раз ему попался излишне преданный человек. Думать о том, что, несмотря на неплохое состояние, он не смог перебить цену Петровского, заставляло все внутри гореть от обиды. И сдалось же маменьке переселиться сюда. Полгода назад взбрело ей в голову продать поместье в Киеве, купить другое в окрестностях Нежина и переехать в эту провинцию. Алексей изначально был не против, поскольку маменьку, Катерину Степановну, очень любил и хотел для неё лишь блага, но неприятные сюрпризы, что поджидали молодого дельца на каждом шагу, заставляли усомниться в правильности этого решения. И даже счастливая, полная сил матушка не могла усыпить в нем это беспокойство. День только начинался и на сегодня у Алексея Андреевича было назначено ещё несколько встреч. До ближайшей из них оставалось больше часа, потому Жадан решил пообедать в ресторации. Выбрав заведение с наиболее приличной вывеской и витринами, он зашёл туда. Внутренняя обстановка располагала к спокойному и размеренному, даже несколько вальяжному образу жизни. Казалось, что здесь время шло гораздо медленнее, чем во внешнем мире. Когда Алексей выбрал место возле окна, к нему тут же подошёл половой. — Подай-ка мне телячью отбивную и... — Ба, какие люди — и без объявления! Не успел Алексей ничего заказать, как перед ним, совершенно игнорируя официанта, появился Лев Червинский — его друг детства, которого страшно обрадовала новость о переезде Алексея с матерью в Нежин. Теперь этот ненасытный гуляка с залихватскими каштановыми кудрями и вечно смеющимися глазами, ездил к ним с визитом, как к себе домой, звал Алексея играть в карты и постоянно, но совсем не надолго обижался, когда тот отказывал. Их дуэт балагура и излишне серьезного молодого человека существовал примерно столько же, сколько они жили на этом свете. И, несмотря на их расхожесть во многом, они не могли прожить друг без друга ни дня. — Ты мне дашь хотя бы отобедать спокойно? — смешливо спросил Жадан, поправляя светло-серый пиджак. Лев помотал головой. — Эй, человек, — обратился к половому Червинскй. — Подай-ка нам телячьих отбивных, икорки на свежем хлебе и графин чистейшей... — Не стоит, — оборвал его Алексей. — Через час у меня важная встреча, мне нельзя пить. — У тебя постоянно какие-то важные встречи, друг мой. Позволь узнать, ты хотя бы спишь по ночам? — Это не столь важно. Зато мне достоверно известно, что ты очень редко спишь, — не скрывая ухмылки, ответил Алексей. — Ай, бесстыдник! — рассмеялся Лев Петрович. — Тебе бы тоже стоило не спать из-за этого, а не из-за извечных твоих дел! Лев обернулся и, заметив вконец растерянного служителя ресторации, улыбнулся ему. — Что стоишь? Неси все, что сказал, а рюмку захвати одну. Пан Жадан изволит трезвым быть. Когда половой ушел, Алексей посмотрел на друга с лёгкой укоризной — на большую он был не способен. — Каков на сей раз повод для питья водки, когда на часах нет и двух? — чуть нахмурив темные брови, спросил Алексей. Лев посерьёзнел. Он наклонился к столу, сложил руки перед собой и понурил голову. От смешливого повесы не осталось и следа. — За что она так со мной? — стало спросил друга Лев. Алексей удивлённо округлил свои голубые глаза. — Речь о той, о ком я думаю? — А о ком ещё, Алексис? — уже с явным раздражением спросил он. — Но ведь она давно отказала тебе. Уж с месяц как... Неужто ты опять ходишь к ней? — Как у тебя все просто, братец! Отказала один раз, значит, надо бросить и бежать? А если я люблю ее так сильно, что не могу себе позволить оставить ее? Что бы ты делал на моем месте? Хотя... — Лев запыхался, пока говорил свой страстный монолог, смотрел на друга не то с досадой, не то с отчаянием. — Что ты можешь в этом смыслить? Ты же до старости бобылем проходишь! — Следи за словами, Лев! — строго сказал Жадан. — Пусть я твой друг, но терпеть оскорбления не стану. — Молодые люди, позвольте, но вы в ресторации, а не в игорном доме! Друзья обернулись и встретились глазами с пожилым господином, что сидел недалеко от них и смотрел без какой-либо злости, но с укором, как учитель на нашкодивших учеников. — Просим прощения, — учтиво проговорил Алексей и дёрнул за рукав пиджака Льва, призывая его тоже извиниться. — Извините, пожалуйста, — безразлично пробормотал он и повернулся к Жадану. В глазах снова вспыхнул тот безумный огонек, присущий влюблённому Льву Петровичу Червинскому. — Представь себе, Алексис, сегодня я приехал к ней, но выяснилось, что более она в той квартире не живёт! Исчезла без следа! — горестно сообщил он. — Как она могла? Ведь я жить без нее не могу!.. — Любовью не мучают, когда же, наконец, ты это поймёшь? — произнес Алексей тихо, поучительно, как священник в церкви. Это заставило Льва скорчить такую кислую мину, на которую он только был способен. В этот же момент возле их стола появился официант, принесший свежие блюда и запотевший графин с водкой, в также рюмку для Льва. Он сразу же открыл его, плеснул водки «на глаз» и одним махом осушил рюмку. Алексей подал тому икру на хлебе, но Червинский отказался одним махом ладони. Жадан наблюдал за другом со скепсисом и ждал момента, когда его нужно будет остановить. — Жизнь — штука такая...непредсказуемая, — философски заметил Лев. — Все может измениться в один лишь миг. Вчера она ещё жила в этой квартире, а завтра и след простыл. Сегодня ты живёшь фривольно в своем поместье, а завтра к тебе приезжает старший брат, коего ты никогда в жизни не видел потому, что сослали его на каторгу ещё до твоего рождения! Когда Алексей это услышал, он не поверил своим ушам. — Брат? — переспросил он. — Он возвращается? — О да, матушка хочет принять его в Червинке. Как бы я не уговаривал ее этого не делать, она непреклонна. Одного не пойму, зачем ей это? — недовольно бурчал Лев. — Он уж взрослый человек, вполне способен сам себя прокормить и обеспечить жильем, даром, что каторжник. Червинский осушил вторую рюмку. Алексей, пораженный такими подробностями из жизни приятеля, совершенно растерялся. Водя по залу пустыми глазами, он заметил часы. До встречи оставалось полчаса, потому он ускорился. Съев пару кусков отбивной и заев их икрой на хлебе, он пожал руку Льву, который уже отправился в странствие по собственным страданиям. На выходе он попросил официанта заказать Льву извозчика. Бросить друга, который мог напиться до состояния умопомрачения он не мог, даже несмотря на столь важные дела. Сей юридических тонкостей мастер жил не так далеко от ресторации. Принимал у себя на дому, а многие его хвалили за беспристрастность и острый ум, хотя тот был уже в летах. Пока Алексей шагал в ту сторону, он все думал о прибывающем в Червинку старшем брате Льва. Безусловно, он знал о Григории, поскольку его мать являлась крестной для матушки самого Алексея и о ней Катерина Степановна вспоминала с необычайной теплотой. Когда Алексис впервые услышал об истории Григории Петровича, он тут же спросил об этом у матери, но та сразу замолчала. И даже о крестной перестала рассказывать, хотя ранее говорила без умолку. Тогда-то фигура этого человека приобрела для Алексея интерес. Теперь он тоже с нетерпением ждал его прибытия в Червинку и уже ждал момента, когда было бы удобно напроситься в гости.