Только бесовщина в городе

       Нужно было установить какие-то правила, поэтому я решил, что моим «во-первых» буду я сам. Хоть ведьма и назвала меня лжецом, довериться полностью кому-то другому не представлялось возможным, поэтому Слава, я решил, будет моим «во-вторых». Шаман и ведьма в какой-то степени сливаются для меня в одно пятно, и я теряюсь в сомнениях, когда размышляю, кому из них всё-таки можно доверить третье место. Если ведьма врёт, то я жуткий дурак, а если не врёт, то я дурак вдвойне. Не знаю даже, каким дураком хочу быть больше: простым или двойным. Во всей этой кутерьме не получалось определить только Вадима, но, учитывая происходящее, я решил поставить его в своём доверенном списке между собой и Славой, а потому окончательно вышло так: я, Вадим, Слава, шаман и после уже ведьма. Ведьму, впрочем, хотелось вычеркнуть вовсе.

***

Мы шли пешком уже минут двадцать. Сначала выбрались из переулков и узких дворов, потом плелись вдоль шоссе, а после, пройдя под мостом, — вдоль реки. От неё тянуло прохладой и свежестью, а чёрная вода казалась замершей. Рядом стояла тишина, и терзало ощущение, что над нами кружат электрические птицы. Эту тишину мне захотелось нарушить: — Она сказала, ты что-то скрываешь. Не знаю, чего я добивался, но Слава на миг замер. Он бросил на меня тенистый взгляд и посмотрел вперёд — на ведьму и шамана, но скорее даже только на ведьму. Раман держал её за локоть, пока она спотыкалась на каждом шве уличных плит. — Так и сказала? Я кивнул, а он издал звук, похожий одновременно на немое «понятно» и немое «не понял». — И что ты думаешь на этот счёт? Стыдно признаться, что я в принципе думаю на этот счёт. Наверное, во мне нет стержня, а если всё же он есть, то не крепче ветки, раз одна ночь, пусть и безумная, заставила сомневаться во всём, в чём день назад сомнений у меня не было. Я пожал плечами и смял губы. Не хватало только лишь покраснеть до кучи, но, возможно, я и в самом деле покраснел. Слава вновь хмыкнул, но на этот раз как-то иначе: безобидно, но с тенью выводов. С его стороны было бы резонно расспросить и меня тоже, ведь ведьма сказала, я здесь главный лжец. Но он этого не сделал. — Я тебя поцеловал, — обездвижило голосом Славы, и теперь на пару секунд завис я. Мне стало неловко, потому что это могли услышать шаман и ведьма, но загвоздка в том, что они и так всё знали. Слава же продолжил, словно ему плевать, даже если услышит вообще каждый, кто может слышать: — Но если хочешь, забуду. Простое «нет». — Нет? — не понял я. — Или да. Я запутался. Нет, вру, я не запутался. Всё я понял, просто боялся. Не хотел разграничивать, не хотел чётких ответов или призывов, потому что боялся себя ещё больше, чем его или обстоятельств непреодолимой силы вроде шамана. Слава, зная меня, делал теперь это не назло, но специально. Он не давил, но он — вода. Я, видимо, камень или стекло. Он точит меня. — Или да… — раздался мой шёпот, и я отвернулся к реке, внутри которой мавки могли нас подслушивать. Наверное, они потешались. Я почти знал, что отвечу на его приглашение к откровениям, но всё равно мялся. Нужно лишь решиться, но решиться я как раз таки не мог. Не в странное ли время всё это происходит с нами? Вокруг одни загадки, а мы пытаемся начать что-то, когда всем другим это что-то полагается заканчивать. Философская бурда пьянила мне голову. Наверное, я просто хотел спать. Кажется, Вава каким-то рентгеном просканировал вату в моих мыслях, а потому замолчал. Он засунул руки в карманы и сжал слова в кулаки, чтобы те не выпали наружу. Я подумал, это похоже на него. Он вообще весь собой всегда похож на себя, пусть и звучит это громко и необстоятельно. Вы спросите, как так можно? Не знаю, я никогда не похож на себя, а он — да. Что думал обо мне сам Слава? Есть догадки, но догадки ничего высокого не сулят. Зато я знаю, что ведьма ненавидит меня. Не просто потому, что я врун и гад, но и ещё почему-то, что мне не открылось. Впрочем, за что я заслужил такие пакостные ярлыки, мне пока не понималось. Может, я обманул лично её, и это случилось в другой жизни? Может, она врёт, и ни черта я никого не обманывал, а теперь ломаю себе голову почём зря. Мы шли тихо, и оказалось, внешняя тишина только способствует моим внутренним терзаниям. Ведьма молчала, цокали шпильки, шуршала вода. В какой-то момент шаман отделился от неё, сровнялся с нами и проговорил стихом: — Понимаете ли, в чём дело, это тело не её. Я вмиг растерял весь свой сон и путаные мысли. Вместе с моим «что?» одновременно прозвучало Славино «а чьё тогда?» — Очевидно, я не знаю, — ответил шаман Славе и обернулся ко мне, — да, не её. Он рассёк воздух ладонью, чтобы остановить наши попытки разодрать его тело на куски, и объяснился сам: — «Как ты это понял?» — вот что вас интересует, хоть вы и не спросили, господа. Запоминай, Дима, и мотай на ус, — шаман вытянул руку и указал пальцем на ведьму, точно навёл прицел: — Видишь чёрные всполохи? Видишь, конечно, ты и сам их упоминал. Посмотри, как она дрожит, вспомни глаза за зрачком… У тела её своя аура, а у души — своя. Вопросов стало только больше, хотя я усердно мотал на ус и не сводил с ведьминской спины прицела-глаза: — Она прячет свою личину? — Или у неё нет личины. Может, она силуэт. Я стряхнул пыль с ресниц, и прицел пропал. Звучало правдоподобно и даже пугающе, но в этой теории не сходилось одно: у силуэтов нет ауры, а у той, что внутри девчонки, — есть. Она же изнутри клубится. Шаман прищурился и кивнул. Слава же вытянул пятерню перед собой, закрыл один глаз и постарался что-то увидеть: — Ничего, — резюмировал. — Расскажите, какая она. Шаман стал рассказывать. У него получалось красочно и ёмко, словно аура — язык, и Раман говорит на нём с рождения. Слава слушал молча: иногда бросал на ведьму взгляд, иногда опускал взор под ноги. Наверное, он старался представить всё как можно ярче и живее, и если бы я не знал его, то разглядел бы в озадаченном лице досаду. Но Славу я всё-таки знал. Шаман вызывал и мой интерес. Он вскрывал детали, которые сам я раньше не замечал, хотя вот после вскрытия они казались донельзя броскими. Например, что тело ведьмы отторгает ауру, идущую изнутри, и аура её наружная иссякает. Когда шаман закончил препарировать её рассказом, Слава сощурился и обронил: «Вот, значит, как…» А ведьма без чужой помощи вдруг стала прямоходящей и зашагала ровно по центру городских плиток. Шоты из настоечной её совсем не опьянили, а может, даже и наоборот — взбодрили. Вдруг на её организм всё действует иначе, чем могло бы? Это же яд, а она ядов чаровница, я уверен. — О чём эти цвета? — выкинул куда-то под ноги Слава, и я отвлёкся от своих раздумий. Его вопрос застал меня врасплох, и я попытался вспомнить, а рассказывал ли Славе что-то об этом? Как часто мы вообще говорили о мистическом? Если не в шутку, не ругаясь и до всего случившегося с Вадимом? Меня вдруг взяла обида, и так странно, что обида сразу и за себя, и за него! За себя, потому что он почти не интересовался, а за него — потому что я сам его не вовлекал. Какой был смысл наших параллельных, никогда не пересекающихся? Глупый. Он тоже, наверное. — Видимый красный, — начал шаман, — красный с чёрным. Он провёл рукой вдоль своей фигуры, как экскурсовод, показывающий на статую. Слава кивнул — шутки и иронию он отбросил в сторону, не язвил, не перебивал, и в этот час выглядел даже хрупко, будто незнание может его разрушить и ему скорее нужно узнать. Раман выхватил что-то невидимое из воздуха и потянул, как тянут выбившуюся из ткани нить: — Чёрного не так много, но его и не отнять. Моя аура темнее зимой, ярче летом и ощутимее во время ритуалов. Ты почувствуешь. Никогда нигде о таком не ищи, правды всё равно не отыскать. Будут говорить о крови, о закате, о жизни и смерти. О цвете смеха и цвете секса. У меня нет очевидного ответа, из очевидного у меня — только описание. Пока он в раздумьях смачивал лабрет языком, я присматривался к его багряным всполохам. — Она уникальна, — промямлил я, а после мне сразу же показалось, что это некстати и что я перечеркнул весь смысл, заложенный шаманом в свою речь. Раман кивнул, но я видел, как не хочет он кичиться: — Редкая, но не исключительная. У неё, — указал он на ведьму, — исключительная. — Это о силе? — Слава обращался к нам двоим, но я боялся оказаться поспешным в своих выводах. Тогда шаман повернулся ко мне и дёрнул подбородком, как бы уступая и приглашая ответить. Мне стало приятно, точно удосужился чести. Я потупил взгляд куда-то в сторону, но с силой вернул его обратно к тем, кто молча ждал: — Да. Думаю, да. Ты говоришь, — обернулся я к шаману, — цвет не трактовать. Мне же кажется, что красный — о силе. Если нет никаких правил, то почему я не могу быть прав? Я вобрал побольше воздуха и наполнил грудь донельзя, обдумывая то, что хочу сказать дальше, но не стал долго держать мысли при себе: — Ты же не всегда был таким? Может, только красным, а чёрный появился потом… Потому что выглядит он так, словно появился потом. Шаман подтвердил. Он не стал предаваться историям, как и почему так вышло, но мне хватило и жеста. Я вновь убедился в том, что ауры меняются со временем. Наши тела меняются и даже души, так почему бы не измениться не чему-то целому, а лишь одному из проявлений настоящей целостности? Да и, в конце концов, шаман прибеднялся. Он не просто видимый красный, а насыщенный багровый, как кровь из аорты. И цвет этот ему идёт так же, как идёт ненастоящее имя. — Чем же она исключительна? — вернул нас к ведьме Слава, и я решился продолжить. Всё вокруг казалось серым и угольным, и она тоже сливалась с окружением. — Не просто чёрная, — начал я. — В ней нет света, и цвета тоже нет. Она как отсутствие, как сама его суть. Как дементор, если хочешь, или… — Мертвец, — закончил шаман. Угадал, что я не решусь это озвучить. Соль в том, что у мертвеца не может быть ауры. Мы вновь замолчали. Наш разговор отличался от всех ранее: сейчас, после каждого откровения, мы уходили в свои мысли, раскладывали услышанное по местам и готовились узнать новое. — Дима, — позвал шаманский голос, и я дёрнулся, — синий. Промелькнула мысль, что сейчас со мной случится то, чего не случалось никогда прежде. Я впервые увижу себя глазами другого человека. Более опытного и более способного. Слава прилип ко мне взглядом, точно видел наяву то, что ему описывают. Раман тоже смотрел. Мне стало неловко, будто статуя в музее теперь я. — Холодный и прозрачный, как лёд. На него смотришь и хочешь пить — так сильно он воду напоминает. Триггер для жаждущего в пустыне, — засмеялся он. Я не решился ничего ответить и позволил другим оценивать синеву и ясность моей ауры. Её триггерность и травмоопасность. Слава усмехнулся последней шаманской реплике и понимающе замолчал. Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя дефектным или расстраивался из-за неспособности видеть то, что могут видеть лишь немногие. Особенно сейчас, когда вокруг одни ведьмы, шаманы и я. Обратное исключение из правила — само правило. Асфальт вбивался в мои кеды, а ноги деревенели. Я хотел лечь и упереться ими в стену, но ни стены, ни возлежаний себе позволить не мог. В таком состоянии ведьмина уверенная походка на шпильках оказывала на меня как никогда сильное впечатление, и я даже отдавал ей, ведьме, должное: она не жаловалась, хоть и грозилась шаману, что тот понесёт её на руках. Я знал, что она припасла сюрпризы, а Вадим — только и всего что приманка. Может, и нет там никакого Вадима. Зачем ей другое тело, понять можно, но как она это проделала — вне моего мировосприятия. Это заклятия, это ритуалы, это, наконец, жертвоприношения? Я бросил свой вопрос в наружность, и наружность ответила мне шаманьим голосом: — Чёрное колдовство. Она якшается с нижними и не боится земли с могил. Силуэты, сдаётся, могут ей служить, но я пока не знаю, были они когда-то людьми или нет. Если их сотворила ведьма, то там силищи столько, что нам вовек не разобраться. Мне оставалось молиться, чтобы хозяйкой силуэтов оказалась не ведьма. Чтобы у них вообще не было хозяйки или хозяина. К несчастью, образ, возникший передо мной в настоечной, говорил об обратном: — Она сказала, покажет настоящую ведьму. — Может, имела в виду своё настоящее тело, — обвёл её силуэт Слава. Ясно теперь только то, что мы запутались в догадках. Ведьма же тем временем шла по одному ей известному пути, а утро близилось навстречу к нам. Я ждал рассвета, как ждёт его не умеющий спать, но в то же время понимал, что вместе с ним изменится и всё остальное. Река наводила на странные фантазии: мне виделись зелёные острова, окружённые чёрной водой с белой пеной. Дно её казалось таким далёким, что я чувствовал благоговение вкупе со страхом. Сегодня я особенно мечтателен, и мечты мои сегодня особенно бессмысленны. — Что мы с ней сделаем? — донеслось с той стороны, на которой нет реки. Слава. — Попробуем загипнотизировать. Шаман. — Прямо сейчас? Я. — Нет, не здесь и не сейчас. Я не готов, она переиграет меня. «Ты её в подвал думаешь загнать?» — поразмыслил я и сразу же об этом шамана спросил. Слава вдруг засмеялся, и ведьма обернулась. Она остановилась, и мы остановились тоже. Нам не хотелось, чтобы расстояние между нашими ногами уменьшилось; нам хотелось продолжить разговор. — Это невежливо, — скрестила она руки и пару раз побила носком асфальт. Сомневаюсь, что её и правда волновала вежливость или мучила обида. Она могла бы, если того хотела, запрыгнуть Раману на спину, ударить его ногой и приказать идти, как ослу. Равных ей в этом не было во всём городе. Значит, ведьма вновь играла в свои игры, и теперь настал час ревнивой дамы. — Ты права, но что поделать, — Раман обнял нас со Славой и прижал к своим бокам, — если я такой? Да ты и сама не подарок, кошка. — Хватка его оказалась сильной, и я чуть не запутался в своих ногах. Наверное, он хотел скорее занять руки, чтобы не пришлось нести её. Красное пятно на лбу ведьмы напомнило звезду, и мне так некстати захотелось улыбнуться, что улыбку свою я не удержал. Это, кажется, выбесило её ещё сильнее, и она потянулась к груди и выудила из декольте бумажную гадалку. — Видел только Дима, и это нужно исправлять. Я надеялся, они поймут: речь о гадалке, а не груди. Ведьма заковырялась в оригами, вдела пальцы в бумажные карманы и стала раскачиваться на ногах: с пяток на носки, с носков на пятки. Вместе с ногами зашевелились и другие механизмы её тела: задвигались плечи, локти и запястья. Пальцы стали перебирать гадалкой: — Где-Ва-Дим? Она развернула бумажный уголок — пристанище графитового Вадима — и прочла нагаданное вслух: — «Под домом». — Не гадалка, а гадость, — сказал шаман и, позабыв, что руки нужно чем-то занять, нас со Славой отпустил. Ведьма подёргала гадалку несколько раз, но вновь и вновь рисовались одни и те же буквы. Для наглядности она даже снизошла спросить её о каждом из нас, и бумага ни разу не ошиблась. Справа, спереди, у реки — всё точно в цель. Слава был в шоке, чего уж там. Если спросить гадалку: «В-шо-ке-ли-Сла-ва?», то в ответ можно обнаружить злорадный смех. А вот шаман гадалке не удивился. Он следовал своим заветам и к бумаге не прикасался, из-за чего мне наконец выпала возможность узнать: почему же нельзя? — Гадания мне противны, — искривился он. — Будущее само к тебе придёт. И никак не в виде оригами из ведьминой груди. Его слова произвели на меня впечатление, и я не нашёлся с ответом. Подумалось, что раз ответа нет, то можно отыскать в себе ещё пару вопросов, но те к руке тоже не шли, а потому я замолчал окончательно. Очертания же вокруг становились знакомыми, и я угадал в них соседние районы. Город потихоньку обретал меня в своих глазах. Река провожала меня к дому. Не знаю, должно ли было это насторожить, но я на всякий случай насторожился. Люди, проходящие рядом, насторожились тоже. Они косились на нас и с подозрением разглядывали троицу парней, идущую за девушкой. Я понял, что мы выглядим как извращенцы, но понял поздно — теперь оставалось надеяться, что к концу этого дня, ко всему прочему, нас не упекут в изолятор. — Мы дома, — подтвердил Раман и обвёл всё вокруг, — видишь, трава зеленее той, что позади. Я ничего не видел и в этой темноте никакую зелень, более зелёную, чем другая зелень, разглядеть не мог. Сейчас лето, и трава везде одинаковая. — Ты ошибаешься, — донеслось слева. — Я просил духов, чтобы тучи наполнили землю водой и трава стала зеленее. У нас дома. — А смерть ведьмы ты выпросить не хотел? — сказал Слава. — У духов дождя? Чтобы задушить её моросью? Я спрятал улыбку в плечо. Она вышла куда шире, чем я того хотел, и грудь дрогнула в попытке замаскировать смешок кашлем. Может, из нас и впрямь вышло бы неплохое трио. Может, я даже пересмотрел бы свой список веры. Или нет — вообще не стал бы составлять никаких списков. Я бы верил им всем одинаково, потому что бы просто верил. На каждое слово друг друга они находили десять новых, и тишина, испуганная, совсем оставила нас. Дорога заканчивалась, я чувствовал это. Туча неизвестного довлела надо мной, как довлеют настоящие тучи. Мне так многое не терпелось обсудить и о стольком хотелось спросить, что я терялся в своих вопросах и не знал, с чего лучше начать: с червей во рту или их пропажи? В конце концов, я решил: пусть остаётся так. — Как думаете, — мне мерещился запах глазуньи с кетчупом и вкус сладкого чая, — утро вообще настанет? — Уже утро. Ты просто ещё не понял. Я взглянул на небо, но солнца там не нашёл. У шамана свои ночи и свои утра. Мне стало отчего-то смешно, а потом сразу грустно. Я решил им вкратце поведать, почему же всё-таки бродил без обуви, да и почему одет наизнанку. Рассказ вышел сумбурным и каким-то неловким в своей искренности. Хоть я и говорил правду, звучали мои слова неправдиво. В целую историю они тоже не собирались, потому что видения и иллюзии отказывались обличаться в слова. Парни оглядели меня, и Слава уточнил: — И носки? — И трусы, — кивнул я. Река свернула вправо, и наши с ней пути разошлись. Я знал, что если последовать за водой, то рано или поздно придёшь к кладбищу и что-то там найдёшь. Сквозь кроны деревьев показались знакомые гиганты, и я оживился в надежде, что сейчас из-за многоэтажек выглянет дом Вадима, но перед глазами выглянула только фигура ведьмы и свернула вбок. На этот раз в другую часть района. — А что после того, как загипнотизируем её? — шепнул шаману я. Может ли быть такое, что мозг ненароком саботирует любой намёк на настоящее и потому упускает все части плана-капкана? Вот прямо как сейчас, пока я размышляю об этом вместо того, чтобы его слушать. —…свяжем, сбросим в реку, утопим. Подождём минут пять, посыпем воду солью, проговорим тёмные заклинания, опустим верёвку, поманим водяного… Пока он издевался надо мной, я вспоминал, что Раман частенько себя так ведёт, и дело не во мне, а в нём. В том, что у него проблемы со скукой и любым её проявлением. Проще говоря, он развлекается даже в неподходящих тому местах и, должно быть, сам осознаёт свою слабость. — …тело достанем, — продолжил шаман загибать пальцы, переходя уже на третью руку, если бы та у него была, — наденем на левую ногу носок. Предварительно его зафаршируем ногтем, когтем, зуб… Я вздохнул и плотнее укутался в свои руки. Ладно, пусть развлекается. Слава тоже уже не слушал и занимался другим: он вновь звонил Вадиму, как делал это на протяжении всего пути, и вновь телефон ему не отвечал. А не дураки ли мы, подумал я, что оставили Вадика одного? Дураки, но хотя бы ведьму нашли. Правда, сейчас она и нас с ума посводит, и тогда сомнамбулистов станется квартет. — А ты сегодня врала? — спросил ведьмину спину я, и спина дернулась. Все замолчали, заработал автоответчик Вадима. Абонент недоступен или находится… — Врала. Я понял. Она разрушает нас изнутри: не только по отдельности, но и целиком. То есть я имею в виду, что в первую очередь — целиком. Мы не верим друг другу, не верим себе, не верим будущему и не верим ей. В мафии она побеждает всех и убивает своих же, сомнений нет. Когда город засыпает, её боится даже ведущий. Чего же боится она сама? Дворы, через которые мы продирались, пустели, как в закулисье. Фонари отливали дешёвым жёлтым светом, а где-то не горели вовсе, и тогда приходилось шагать в темноте и врезаться то в одного, то во второго, то в третью… — Как тебя зовут? — спросил я. — Так, как тебя не зовут. Ты такая пафосная, подумал я, пока перелезал забор. Непривычно было проходить мимо своего подъезда, но я прошёл. Ведьма завернула за угол и спряталась в кустах за моим домом. Мы полезли за ней. Места не хватало, и шаману пришлось присесть, а позади, чуть ли не на его спину, забралась ведьма. Слава залез в густую зелень где-то рядом, а я стоял позади этой мизансцены и тоже чего-то ждал. — Только не отдавайте меня ему, — попросила ведьма и уставилась на детскую площадку, замерев, как антилопа. Никто из нас ей не ответил, и я чувствовал, как проглотил в ожидании язык. Долго ничего не происходило, а картинка застыла на месте, словно умерла. Минута за минутой, секунда за секундой, как обратный отсчёт, пока вдали что-то не шевельнулось. Показалась фигура, медленная и вязкая. Фигура двигалась не спеша, прямо по диагонали, а за ней стелился чёрный хвост. Когда силуэт оказался под фонарём и свет коснулся его лица, я вскрикнул. Крик мой, крохотный, сразу затерялся в ветвях деревьев, и вся троица вздрогнула от неожиданности, а после увидела то, что видел я. Фигура — моя точная копия, а в руке она волочит громоздкий мешок — чёрный хвост, — похожий на тот, в котором можно спрятать тело. Шаман замер на долгие секунды, и наша группа превратилась в каменное изваяние. Никто не шевелился. Совсем. А потом медленно, очень медленно, но Раман вышел из-за кустов — ветви хлестнули ему в лицо, и он резким движением их сломал, чтобы ничего не мешало следить. Даже Слава видел моего двойника и теперь, побледнев, не моргал, боясь упустить что-то. Один я прирос к земле и только лишь дрожал, наблюдая, как нечто, мной не являющееся, но мной притворяющееся, бредёт с трупом. Этот Лжемитя пересёк двор и теперь тащил мешок в десяти метрах от нас. Мешок, полный, давался ему с трудом, и в нём что-то задёргалось, точно очнулось и захотело выбраться наружу. Шевеление. Второе. Третье! Шаман в эту же секунду сорвался и побежал, Слава побежал за ним, а ведьма, не упуская шанса, бросилась в другую сторону — куда-то к моему дому. Лишь я остался стоять, не в силах поверить ни во что из происходящего.

Продолжение следует...