Still Call You Home

И пока ты пытаешься разобраться на стойке отельчика с ключами и прочим, Лиам падает в опасно скрипящее кресло у самого входа. Твоему брату быстро надоедает сидеть тут просто так, так что вскоре он начинает тактильно исследовать пластиковые ветки искуственного (и пыльного) растения, торчащие из высокой вазы сбоку от места, где он уместил свою задницу. Это не занимает его надолго - по шелесту страниц ты слышишь, что он взялся за газеты на столике. Пока ты беседуешь с милой леди, что вносит ваши данные в книгу, ты больше всего хочешь повернуться назад и рассматривать его. Но после беглого взгляда становится понятно - это не лучшая идея; на самом деле, конечно, ещё во время этой бесконечной поездки в такси твой мозг стёк из головы в другое совершенно конкретное место. И направление у твоих мыслей, в конце концов, совершенно очевидное. Почему она так чертовски долго водит ручкой по странице?.. Это должно случиться сегодня; ты давно думал об этом, но сейчас это становится очевидно как никогда. И сейчас, пока остальные члены группы ещё развлекаются неизвестно где, ты вдруг с предельной ясностью осознаёшь, как далеко от тебя они; и мама, и Пол, и Луиза, и ощущение её незримого присутствия в твоей (в вашей) квартире в Манчестере. Как близко к тебе он, и только он, и от этого воздух от каждого вдоха начинает предельно давить на лёгкие. Здесь нет никого и ничего, что могло бы оторвать вас друг от друга; что скрыло бы от тебя самого эту жажду, сжигающую всё внутри - и, лишь прочувствовав это нечто, схожее с лихорадкой, ты сам себе удивляешься - как только мог игнорировать это, сдерживать себя столько времени. Вот о чём ты думаешь, вот что происходит внутри, пока делаешь всё возможное, чтобы не посмотреть на него. Пока он рассматривает пыльные пластиковые цветы, грязные стёкла, трещину на потолке. Места тут совсем немного. Это такой себе клоповник - но у обрюзгшего мужика с бейджиком "security" хватает высокомерия смотреть на вас с осуждением. А ведь это ещё ребята из бара сюда не выползли. Лифта, конечно же, нет, и вы поднимаетесь по обитым ковролином ступеням, пока ты не видишь нужный номер этажа. Лиам плетётся за тобой и рассказывает совершенно не к месту какую-то историю из детства, на воспоминания о которой его натолкнул унылый пейзаж возле выключенного телека в лобби, и весь этот бубнёж совершенно сбивает с нужного настроя; как будто бы не он сейчас лез к тебе в такси и выдыхал на ухо всякие горячечные глупости. - Ну, вот, - ты пропускаешь его внутрь первым, потому что не сразу получается вытащить ключ из замка. Он вваливается в номер текучей походкой, ты щёлкаешь выключателем, он подруливает к небольшому холодильнику на полу, несколько раз открывает и закрывает дверцу. Ты обнаруживаешь, вопреки ожиданиям, что там есть, чем поживиться - вот только прайс должен быть достаточно конский, с учётом того, как выглядит тут всё остальное и того, что вокруг нет ни одного круглосуточного магазина. Ты включаешь небольшой торшер у окна и выключаешь основное освещение, пока он возится с хлипкой на вид оконной ручкой. Окно открывается не до конца, но даже от небольшого количества воздуха с улицы уже становится гораздо приятнее находиться здесь. Над просторной кроватью с отвратительно блестящим покрывалом висит претензия на художественное оформление - серое фото города, и лишь двухэтажный автобус обозначен на кадре ярко-красным цветом. - Девчонку Бонхэда недавно автобус всяким говном из-под колёс окатил, и ей пришлось так идти на работу, - говорит он, всё ещё стоя к тебе спиной и рассматривая этот фотографический шедевр. Кажется, он настолько поглощён попытками зацепиться вниманием за какие-то мелочи, что не обращает внимания (во всяком случае, никак не комментирует) тот факт, что кровать у вас одна. А может, это и правда не важно. Вы ведь уже многое делали в одной постели; вряд ли он будет здесь делать вид, что это неважно. Просто... это чувство изоляции от внешнего мира делает всё немного нереальным, отмеченным призрачным знаком вопроса. Впрочем, у тебя всё равно есть смутное ощущение, словно он пытается спрятаться от тебя в этом небольшом номере; лишь сейчас он замер, перестал ускользать, но всё ещё не посмотрел на тебя ни разу с тех пор, как вы высадились возле отеля. И он не поворачивается, даже когда твои холодные с улицы руки ложатся на горячую кожу поясницы под свитером, у самой границы ткани брюк. - Ты правда хочешь обсудить это сейчас? После той сцены в такси ты, как ни странно, практически не злишься. Может, потому, что он сам проявляет инициативу, когда пьяный или под чем-то, в основном - и каждый раз он такой открытый, что это ощущается как удар под дых. Но если он так и продолжит гаситься, как сейчас - скорее всего, не сможешь себя сдержать. Наконец, он разворачивается к тебе; снова этот растерянный, неприземлённый вид. Твои руки всё ещё лежат на его талии, но вот так, лицом к лицу, это ощущается иначе; ты уже не справляешься с тем, чтобы подтолкнуть его, нажать, надавить. Потому что его лицо в этом свете, о Боже. Как глупо, и всё же. - Я в душ, хорошо? - он выворачивается у тебя из рук осторожно, проводит пальцами по предплечью, и тебе уже кажется, что вы о чём-то договорились. - Хорошо. Хорошо, - ты киваешь и повторяешь ответ, потому что твой голос слегка предал тебя сперва. Пытаешься собраться, пока он уплывает в сторону ванной. Пока за тонкой стенкой шумит вода и слышны небольшие звуки, сопровождающие его действия, ты осознаёшь, что оставил свою сумку с вещами в подсобке бара, что означает, что завтра вам не во что будет переодеться. И, что хуже - там же осталась гитара со шнурами, и педаль. Блять. Одна надежда на то, что кто-то из парней захватит это всё с собой, но с учётом того, какими ты оставлял их - надежда не самая крепкая. Ты начинаешь паниковать, прикидывая, во что может встать покупка новой гитары и всего, что к ней прилагается - всего, что ты так запросто проебал, выпершись за Лиамом в прохладу ночи после бара. Как это, блять, вообще возможно. И, тем не менее, это всё практически неважно, потому что он выплывает из ванной; из открытой двери просачивается пар, искрящийся в тёплом тусклом свете торшера. С мокрыми волосами, мокрыми ресницами, в полотенце, держащемся на бёдрах на некрепком узле. Может, в другой жизни ты бы что-то сказал ему. Про то, какой он красивый или про то, как у тебя в груди сердце сделало кульбит при виде его сейчас. Как ты перестал психовать из-за забытой сумки и гитары. Но ты можешь только молча пялиться на него, и, похоже, его это вполне устраивает. Он садится предельно близко к тебе, на грани прикосновения, но этого недостаточно; мурлыкающий тон и снова рука на твоём предплечье - "что делал, Ноэли Г.?", и тебе кажется, что ты завалишь его вот прямо сейчас, потому что знаешь - это то, что он всегда делает: заводит тебя, пока ты не слетишь с катушек, и оттолкнёт, когда ты попытаешься взять с него своё. Сегодня у тебя правда нет сил на все эти игры, всё это слишком затянулось. И, честно говоря, на краю сознания у тебя тлеет небольшая надежда на то, что... Стоит тебе трахнуть его по-настоящему, и это безумие отступит, перестанет сжигать тебя. Так что ты просто сжимаешь его руку, накрыв своей; он дёргается, потому что ты впиваешься ногтями в его руку слишком сильно, наверное, и - это приятно щекочет самолюбие - у тебя хватает выдержки дождаться, пока закончится это притворное стеснение и кукольное хлопанье ресницами. Когда он поднимет на тебя взгляд, и взгляд этот будет серьёзный. Быть может, даже настороженный. У тебя правда нет больше сил. - Сегодня. Лиам. Он втягивает воздух и прикрывает глаза. - Окей, - и высвобождает руку, переползая к изголовью кровати. - Только дай мне что-нибудь выпить, мэн, иначе я просто не смогу, - тихий смешок в конце фразы несколько сглаживает то, как это могло бы звучать в противном случае. Возможно, слышать это не очень-то приятно, но, пожалуй, ты можешь его понять. Он растекается по кровати, ожидая, что ты оторвёшь зад и принесёшь ему что-то из холодильника, но ожидания не оправдываются. Ты целуешь его, пока он не начнёт задыхаться. Все эти люди, все эти тела до настоящего момента - хорошо, что они были, потому что в какой-то степени благодаря и им тоже ты можешь делать с ним то, что делаешь, и не сомневаться, и не дать сомневаться ему. Он прижат к подушке весом твоего тела, его запястья сжаты твоими руками; в конце концов, он отворачивает лицо с обессиленным выдохом, который для тебя звучит как полная капитуляция - и он делает себе только хуже, потому что теперь ты приступаешь к его шее, что довольно скоро вызывает у него какие-то совсем уж запредельные звуки, как будто бы он сейчас расплачется. Он ёрзает под тобой, и только во имя собственной выдержки ты не смотришь вниз, где полотенце держится уже на честном слове, и он пытается прижаться к тебе вставшим членом. В конце концов, он всё же отталкивает тебя, когда ты впиваешься в его шею слишком сильно. - Н-н... Ноэл? Ты проводишь пальцем по приоткрытым припухшим губам, не в силах остановить себя. - Да, детка? Сколько раз он сучился на тебя, стоило походя обронить что-то глупое, нежное - и как принимал это всё как должное, когда вы оставались за запертой дверью. Позер. Ты не даёшь ему времени сформулировать, потому что знаешь - он просто вывалит на тебя комок из своих сомнений. Просто тянешься туда, где он ждёт твои руки больше всего, и то, как он выдыхает в этот момент - это тоже что-то из разряда признаний. Ты никогда не был сентиментальным относительно того, что происходило между вами - но и он не давал тебе шанса, постоянно огрызаясь, уходя в оборону, обесценивая, включая мягкость только тогда, когда готовился сказать "нет, не надо"; но сегодня у него нет шансов, и он даже не пытается защищаться. И поэтому у тебя тоже - нет шансов. - Тебе нравится так, да? - ты не можешь долго дразнить его, потому что слишком хочешь в этот момент; твоя рука обхватывает его член, и задранные острые колени вздрагивают по бокам от твоих бёдер. Он кивает, шарит взглядом по твоему лицу, затыкая себя рукой, хотя ничего, кроме нескольких тонких поскуливаний так и не слетает с его губ. - Нравится? - ты меняешь ритм, и это позволяет ему выдохнуть - "очень". Это праздник; что-то, кроме его обычного скомканного "ага, угу, ну да". В конце концов, ты отрываешься от него, оставляя извиняющийся поцелуй на дрожащих губах; он не сразу включается. Ты проводишь мокрой от его же смазки ладонью по его бедру; неохотно сползая с кровати. Он приподнимается на локтях. - А ты?.. Это обычный протокол; ты заводишь его - он доводит до оргазма тебя; все последние разы - с выражением едва скрываемой скуки на лице, подчёркнутого пренебрежения, которое порой просто выбивало тебя за грань, и ты делал всё, что мог, чтобы заставить его забыться. Ты направляешься в ванную, где окатываешь лицо холодной водой и маниакально долго моешь руки. Вернувшись, устраиваешь ревизию мини-бара; в конце концов, протягиваешь ему стакан, наполненный смесью колы и щедрой порцией дешевого виски. У тебя то же самое, но в несколько иных пропорциях. Похоже, он успел испытать небольшую панику, когда ты просто ушёл, не говоря ни слова. Виски с колой ледяные, но он пьёт большими глотками, словно не замечая ни температуры, ни крепости; ты думаешь о том, что завтра, возможно, от проснётся с больным горлом. А может, и пронесёт. - Спасибо, - он со стуком ставит стакан на тумбочку, и ты решаешь долить туда ещё, зная, что он будет пить, пока стакан не опустеет. Если это поможет сегодня, почему нет? - Ты такой вежливый, - отмечаешь ты и быстро оказываешься сверху. Он ещё цедит чистый виски, когда ты возвращаешься к тому, что вы делали до. Так, невсерьёз, просто чтобы напомнить. И что теперь?.. Все эти горячие картины, которые ты себе нарисовал, когда смотрел на него - на сцене, в баре, в полутёмном такси в свете фонарей... Всё это складывается как карточный домик перед лицом реальности. В которой у тебя ничего нет, даже чёртовых резинок, потому что все твои - все ваши вещи - остались где-то в баре. - Я бы хотел трахнуть тебя, - вот и всё, на что тебя хватает; ты не можешь оторваться от его кожи, пока шепчешь это в его взмокшую шею, тут же покрывшуюся мурашками. Всё это совершенно безнадёжно, но ты не можешь себя удержать, не можешь не сказать ему. - Ну так трахни, в чём дело? Ты утыкаешься лицом в его предплечье. - Ты не понимаешь. - Это ты не понимаешь, - он улыбается как грёбаный ангел; наверное, эта мягкая улыбка - результат выпитого виски. - Не хочу, чтобы ты меня проклял. - Мы можем попробовать, - он пожимает плечом и пытается сдвинуться, и ты выпускаешь его, пусть и спустя несколько подобных попыток. Он скрывается за дверью ванной, где, судя по звукам, копошится в ворохе своей брошенной одежды. В итоге, когда он вновь появляется в комнате, у него в руках довольно помятая пачка презервативов. Ты, конечно, не питаешь иллюзий на его счёт (и на свой счёт), но не можешь удержаться от требовательного взгляда в его сторону. - Ну, знаешь. Я, может, тоже на что-то надеялся, - он улыбается тебе так, будто речь идёт не о вас с ним; будто ты просто одолжил их, чтобы переспать с кем-то другим. - Со мной? - Мечтай. Он так беспечен, что тебе становится дурно. Он вкладывает упаковку в твою руку, но ты всё ещё сомневаешься. Похоже, нет вариантов, что всё пройдёт хорошо. Если только, конечно, Лиам не тренируется где-то ещё, с кем-то ещё, что маловероятно, учитывая его категорический отказ за всё время, что ты пытался сделать его своим. Ладно, в любом случае; всё может быть гораздо хуже - например, если в следующий раз он взбрыкнёт после того, как выразит смятое согласие, как это уже бывало. Ты даёшь ему время прикончить свой виски и сам проделываешь то же самое. Ладно; ты просто надеешься, что это не станет ещё хуже; что он не возненавидит тебя после. И, пока ты пытаешься размазать скудную смазку с презерватива по собственным пальцам, чтобы потенциально облегчить это хоть немного, он замирает, следя за твоими движениями такими глазами, что все сомнения покидают тебя. Он может не говорить ничего - но ты знаешь и без этого, что он тоже хочет. Кажется, первое проникновение не причиняет ему особого дискомфорта; ты бесконечно внимателен с ним сейчас - едва ли когда-то ваши постельные разговоры были такими долгими. Но на втором он начинает морщиться, и, когда ты, наконец, подбираешь медленный, мучительный ритм, он принимается извиваться, пытаясь сняться, но всё ещё не произнося этого вслух. Хвалить и уговаривать - всё, что тебе остаётся, и, кажется, это действует. Он немного расслабляется, перестаёт так дёргаться; ты видишь, как он сдерживает желание расплакаться и жуёт свои губы, и, несмотря на несомненную жалость к его страданиям, ты не хочешь, чтобы это прекращалось, потому что всё это - из-за тебя. - Тебе хорошо? - Я не знаю. Его голос звучит растерянно и зло; он теперь чертовски близок к тому, чтобы оттолкнуть тебя - его руки уже лежат у тебя на груди в преддверии этого жеста. - Так хочу тебя, если бы ты только знал, - ты прижимаешься к его бедру стоящим членом; ты так и не удосужился раздеться, и, возможно, это тоже как-то триггерит его - быть совершенно обнажённым, когда ты всё ещё одет. - Мне больно, - наконец, он начинает жалеть себя, и ты в очередной раз возвращаешься к точке "ничего не получится". Ты пробуешь растянуть сильнее, и он шипит только:- Это слишком. - А так? - ты пытаешься найти нужный угол, и то, что он вертится, словно под ним горячий металл, вообще не делает это проще. - Терпимо, - похоже, твои усилия вознаграждены, потому что он ощутимо вздрагивает; смена выражений на его лице - это шоу, которым ты хотел бы насаждаться если не вечность, то где-то близко к этому. В конце концов, тебе удаётся заставить его расслабиться; и, когда ты вынимаешь из него пальцы, он отзывается ломким стоном. Ладно, в конце концов, вы уже почти делаете это, и он всё ещё тебя не возненавидел. Ты целуешь его, когда протискиваешься внутрь, как будто бы это может как-то помочь. Вот теперь он точно больше не церемонится, и ни одного цензурного слова не слетает с его губ. - Блять, блять, блять, блять, блять, - он зол, и растерян, и ему больно; в конце концов, он не выдерживает и всхлипывает, закрывая лицо руками. С каждым вдохом он, кажется, рассыпается только сильнее. Тебе ужасно жаль, и ты не знаешь, как ему помочь; самое ужасное в том, что ты не остановился бы сейчас, даже если бы он попросил. И он, похоже, тоже это знает - поэтому не говорит, лишь ловит воздух ртом и шипит очередное "бля", стоит тебе сделать лишь намёк на движение. Ты замираешь, не решаясь двигаться, хотя подозреваешь, что ему может стать немного легче от этого. Время тянется мучительно медленно, и ты изнываешь, находясь в нём так, но он по-прежнему сжат, как чёртова пружина. - Ты хорошо справляешься, - похоже, он реагирует не столько на слова, сколько на тон твоего голоса, и спустя пару поощрений он, наконец, немного расслабляется. - Постараешься для меня ещё немного? Он кивает, и ты начинаешь этот мучительно-медленный ритм, который, в конце концов, заставляет его задыхаться. - Ты такой красивый, - ты должен был сказать что-то другое; одно из тех воздушных слов, что переполняют твою голову сейчас, но им придётся подождать - окрепнуть, чтобы лечь на бумагу, а пока - тебя хватает лишь на горстку банальностей. - Нихуя, - он огрызается, и тебе кажется, что ещё один глубокий толчок - лучший способ его переубедить. Или хотя бы заткнуть, в каком-то смысле. Нет, ты не слепой, и видишь - и неровную линию загара, размытую на плечах, результат его любви к дурацким майкам (кто бы мог подумать) и работы под открытым небом в последние несколько недель; ты видишь и покрасневшую расчёсанную аллергическую сыпь на плече, и острые мелкие волоски на бёдрах, и обгрызанные ногти. Такого нет у всех этих почти идеальных девушек, которых тебе удавалось заполучить; и всё же - сегодня ты здесь с ним; и пружины кровати ноют в ритм с тем, что ты делаешь с твоим Лиамом, и этот звук прошивает тебя осознанием - это, блять, действительно происходит. Ты пытаешься помочь ему, приласкать, но он словно пытается оттолкнуть твою руку, сводит ноги, насколько это возможно в его положении. Он, осознанно или нет, просто хочет, чтобы всё побыстрее закончилось - но ты так не можешь. - Детка, - его кожа покрывается мурашками, когда ты выдыхаешь это, - посмотри на меня. Его взгляд - наверное, та последняя капля, которая отправляет тебя за грань. Ты просто хотел проверить, что всё нормально, что он осознаёт, где находится и что с ним делают - но эти глаза, пустой взгляд, ищущий взгляд, растерянный взгляд, требовательный взгляд, эти красные от слёз уголки глаз и слипшиеся ресницы - всё это оказывается немного слишком, и ты бессилен что-либо сделать. Взгляд, который будет преследовать тебя ещё долго после. - Я люблю тебя, - кажется таким жалким говорить это сейчас, едва отдышавшись, когда он всё ещё взмокший, и растерянный, и злой, и ты стараешься выскользнуть из него как можно менее болезненно; стон, которым он отзывается, прошивает тебя так, будто ты не кончил вот буквально только что. - Я знаю, - выдыхает он, сдвинувшись, чтобы ничто не мешало раскинуться на кровати в позиции морской звезды. Ты не считаешь, сколько раз сказал ему это снова. Это - и прочий нежный бред, который ты выдаёшь, когда тебя накрывает; самое главное, что ты ему когда-либо говорил - и, парадоксально, именно этим посткоитальным признаниям он никогда, никогда не верит. В итоге, ты подтягиваешь его ближе к себе и подминаешь так, чтобы тебе было удобно обнимать его со спины. Он, по старой привычке, царапает тыльную сторону твоей ладони и постепенно затихает. Ты сделал несколько попыток потянуться к нему, помочь ему закончить, но он убирал твою руку с усталой настойчивостью. - А ты сначала не любил обниматься, - ты слышишь в его голосе улыбку, и это несколько облегчает подкатывающее чувство вины. И сожаления. Твои пальцы касаются его изогнутых в улыбке губ, и он оставляет на них невесомый поцелуй прежде, чем прикусить. Вы лежите в тишине ещё какое-то время, и миллион вопросов, вопреки твоим надеждам, затапливают голову. Ему понравилось? Сожалеет ли он? Должны ли вы закончить это сейчас? Нет больше никаких оправданий перед собой после того, что сегодня произошло. Голод, сжигавший тебя изнутри, теперь лишь стал очевиднее. Пока ты размышляешь над этим, он проваливается в сон.