Закон обладания

Никогда раньше дорога не казалась такой изнурительной. Тэхён еле удерживает себя в седле. Ветер ударяет его по лицу, глаза слезятся, будто по ним прошлись раскалённым лезвием. Ещё сложнее, чем вдохнуть, — выпустить воздух так, чтобы внутри всё не сотряслось в болезненных спазмах. Ему кажется, что он захлёбывается нескончаемым потоком воды. Когда прикрывает веки, представляет два возвышения в земле — в лесу он наспех захоронил неостывшие трупы сонгольцев, сделав всё по традициями своего народа. На войне обходятся без надгробий, достаточно возложить камень в то место, где земля скрывает голову умершего. На камне высекается круг — символ бесконечного цикла жизни и всеединого бога Веяна, которого сонгольцы упоминают во время погребальной церемонии. «Справедливость всего сущего не определяется жизнью одного человека», — наставлял учитель. «Цикл жизни движется, что бы ни случалось. Кто-то уходит, но взамен рождается другой. Это непреложно». Тэхёну хочется рассмеяться и разрыдаться в голос. Как могут говорить о непреложности смерти служители, в то же время учившие, что ценна какая бы то ни было жизнь? Говорить, что человек умирает порой несправедливо и незаслуженно, а скорбеть по нему бессмысленно, ведь тот — часть круга, и на его месте окажется другой, а потом другой, и снова, и снова? Впервые Тэхёна душат не страхи перед противоречиями, а сами эти противоречия. Он погрузился в них, не заметив момент, когда его накрыло с головой. Новые оттенки отчётливо встают перед глазами, мешаются с петляющей дорогой, уводящей его всё дальше от захороненных трупов, от дома, где Раон был жив и во дворе которого Тэхён его похоронил. Те дни, которые они провели в ханоке, кажутся невозможно далёкими, смазанными в одну громадную череду событий из ночных кошмаров, крови, леса, блестящего лезвия ножа. Настоящее же встаёт ярким пятном середины дня и лучами солнца, застревающими в кронах. Кажется, что даже звуки — стук копыт и свист ветра — стали чётче. Найти Чонгука. Ему надо найти Чонгука. Тэхён помнит дорогу, он справится, доберётся до лагеря. Крепкие объятия, широкие ладони, обхватывающие лицо с двух сторон, запах кожи, который он вдохнёт, прижавшись к пульсирующей жиле. Это успокоит заметавшееся сердце. Чонгук не сказал, что не убивал Тэюна. Он не оправдывался и не возражал на все едкие выражения, которыми Тэхён в него бросался. Если бы не пустота его взгляда и мрачная обречённость, с которой он смотрел, стоило назвать его убийцей, Тэхён подумал бы, что Чонгуку доставляет удовольствие, когда его ненавидят. Когда его ненавидит Тэхён. Натянув поводья, Тэхён надсадно, сквозь боль в груди, выдыхает. А потом снова. Он больше не плачет. Все его мысли полнятся одним: я виноват в смерти Раона. Тэхён не ищет себе оправданий, но не может тут же не вспомнить, что скоро всё закончится. Генерал Ли и король Чоньяна вступят в переговоры, Сонголю вернут его земли, престол займёт знатный альфа, которого выберут военные, и сонгольцы отстроят королевство заново. О своей судьбе Тэхён не думает. Он знает только, что ему нужно к Чонгуку. Когда лес впереди редеет, на мгновение кажется, что генерал Чон, подобно миражу, там, впереди — сидит истекающий кровью и прислонившись к дереву. Тэхён моргает несколько раз. Это не игра воображения. Перед ним, в отдалении, и правда человек. На нём чёрный плащ армии Чоньяна, но это не Чонгук. Полковник Ким Намджун, бледный от едва не подступившей смерти, окружённый алыми пятнами крови и с неестественно выгнутой ногой, привален к стволу дерева. Когда лошадь подносит Тэхёна к нему, из груди Намджуна вырывается хрип. Он приоткрывает глаза, но в них нет отчётливого узнавания. — Полковник… — Спрыгнув с лошади, Тэхён стремительно подходит к нему и садится рядом на коленях. Вблизи видно, что плащ пропитан кровью, а нога Намджуна переломана. Кажется, он попал в капкан, который сам же и расставил, и сумел чудом из него вырваться. — Я убил всех, никого не оставил, — сипло произносит Намджун. Взгляд у него потерянный и передёрнут стеклянной поволокой. Он вглядывается в лицо Тэхёна, хмурится, через усилие пытаясь вспомнить нечто важное. — Я отвёл их от вас в эту сторону… Не знаю, как им удалось найти… — Намджун морщится от боли и не договаривает, а Тэхён каменеет. Он знает, как сонгольцы их нашли. Они увидели укрытие генерала Чона на карте, которую Тэхён им отправил. — Двое направились к нам, — отчитывается он, стараясь не расклеиваться из-за сожалений, неуместных в этот миг. От них не будет никакой пользы. Он говорит: — Я убил их. Проще, чем забрать жизнь, оказалось в этом признаваться. Боль разжигает внутренности, но она разрозненная, как битое стекло, и Тэхёну удаётся странным образом отделить мучительные ощущения от понимания того, что ему надо выполнять задачи. Так, как если бы он раздробил себя надвое. Когда Намджун снова распахивает глаза, его взгляд ещё менее осмысленный, чем поначалу. Недолго думая, Тэхён снимает с себя чогори и, достав из-под пояса кинжал, разрезает одёжку на лоскуты ткани. Движения его неровные, пальцы заметно подрагивают, но Тэхён запрещает себе останавливаться. Им нужно двигаться вперёд. Нельзя оставаться под этим холодным солнцем. С того часа, как Тэхён в одиночку дотащил труп Раона до ханока, чтобы упокоить на заднем дворе, дневной свет кажется неестественно выкрученным. Под хриплый стон Намджуна он перевязывает ему рану на ноге. Она явно загноилась — кожа вокруг неё почернела, в воздухе повис неприятный запах гнили. К тому моменту, как они доберутся до лагеря, Намджун останется без ноги либо умрёт. Другие раны не так глубоки. Они нанесены мечами, не прошедшими насквозь, а только зацепившими кожу. Тэхён не думает об ироничности ситуации, когда перевязывает плечо Намджуна, чоньнского полковника, чтобы перестала литься кровь, которую пустили сонгольцы. — Раон… Это должно было быть вопросом, но интонация глохнет в выдохе, когда Намджун приваливается обратно к дереву. — Поднимайся. Тебя надо усадить в седло. Даже если бы хотел сопротивляться, сил бы у него не нашлось — облокотившись на Тэхёна, Намджун встаёт через усилие. Дыхание у него неровное. Всё его тело горит. Но, несмотря на это, он находит в себе силы, чтобы дойти до лошади и с третьей попытки забраться в седло. Тэхён пристраивается сзади него как раз вовремя — успевает перехватить, когда тело Намджуна заваливается вбок. — Держись крепче. — Нам нужно вернуться… к Раону… Тэхён не знает, как полковник отреагирует на правду, поэтому предпочитает попридержать её пока при себе. Через час пути солнце чуть блёкнет и заволакивается тучами. Жар, исходящий от тела Намджуна, становится ощутимее, его знобит, а дыхание делается хриплым и отрывистым. Тэхён везёт полуживой труп, едва удерживая себя и его в седле. Решение приходит к нему в один миг. Он вынуждает лошадь остановиться и ещё несколько нескончаемых секунд смотрит вперёд на дорогу, которую могла бы повести их в лагерь, прежде чем резко развернуться и понестись в обратную сторону. Если не делать привалов, то до Рюгёна они успеют добраться, пока Намджун ещё жив.

* * *

— Если я перестану быть тебе нужным, то что ты сделаешь со мной? Пауза недолгая. После неё звучит ровный, лишённый ярких черт ответ: — Продолжу любить тебя, мой милый. Сердце Юнги трепещет и изнывает одновременно. Хосок ответил так, словно сказанное ничего ему не стоит. Признаются ли другие альфы в чувствах, когда сидят к тебе на постели спиной и запахивают ханбок, прежде чем вернуться к супруге? Кончив в него, Хосок перевалился на другой бок, пролежал с закрытыми глазами несколько долгих минут, а потом начал собираться. Он делает так всегда. Не задерживается, будто оставаться надолго ему в тягость. Они разговаривали, только пока генерал Чон был в столице: Хосок расспрашивал о пленённом принце, о том, как часто появляется в поместье Чонгук и остаётся ли с принцем наедине. Когда генерал отправился со своим отрядом на юг, Юнги опасался, что Хосок перестанет приходить, но спустя пару дней после того, как сбежал сонгольский принц, Его Высочество явился вновь. Юнги уже знал, что жив только благодаря Его Высочеству. Не было других причин, по которым раба, упустившего пленника, могли не тронуть. Позже, когда пришло письмо от Чонгука, в котором тот просил не наказывать Юнги, Хосок впервые заговорил о побеге Тэхёна. — Ты же не предавал меня? Юнги лежал под ним, видел мерцание света в его чёрных глазах — они были подобны зеркалу — и чувствовал, как всё внутри сжимается. Хосока хотелось обнять, вжать в себя, пока тот грубо и нетерпеливо просовывал пальцы внутрь его тела. Член Хосока крепко стоял и прижимался к бедру Юнги. — Не предавал ведь? Юнги. — Имя очертилось низким, пониженным тоном. — За вас я отдам свою жизнь, Ваше Высочество, — ответил Юнги через боль. И когда Хосок вошёл в него, Юнги подумал, что не только жизнь, но и свою смерть он бы вверил Его Высочеству. Он смотрел на напряжённые брови Хосока, не испытывая возбуждения; наблюдал, как тени зажжённой свечи касаются его скул, сходят к кадыку, замирают там, где соприкасаются их тела, и с отстранением размышлял, как было бы хорошо, если этот момент, сколь бы болезнен он ни был, не заканчивался. Когда Юнги коснулся ладонью щеки Хосока, тот увернулся, и взгляд у него стал маслянистым, как у дикого животного. Перевернув Юнги спиной к себе, он ладонью надавил ему на шею, чтобы тот не изворачивался. Каким становится лицо Его Высочества, когда он кончает? Юнги никогда этого не видел, и он не уверен, хотелось бы ему знать: ему не дозволяют быть ближе, а потому размышлять о таком бессмысленно. Но отчего-то сейчас, лёжа обнажённым на постели и съедая глазами спину Хосока, Юнги отчаянно, по своей воле, а не чужой, желает увидеть, есть ли между бровей Его Высочества глубокая складка, напряжены ли его губы и ожесточились ли его глаза. Когда тот встаёт, поворачивается к нему и окидывает обнажённое тело безучастным взглядом, мираж рассеивается. На лице Хосока нет ни света, ни тени. — Если Чонгук не вернётся через десять дней, то я отправлю тебя к нему, — сообщает он ровно. Юнги не дрожит. Внешне он этого не показывает. — Вы всё ещё подозреваете его? Ваше Высочество, он ни разу себя ничем не выдал… — Вижу, тебя расслабило его заступничество, — усмехается Хосок, чуть склонив голову набок. В этом жесте нет ревности или злобы. Ситуация, кажется, его забавляет. — Пойми, Юнги, мой милый: в мире, куда ты сунулся, возжелав меня, нет простых истин, к которым ты привык. Слова Его Высочества не задевают Юнги. Так ему думается. Но внутри него — он чувствует это отдалённо — что-то болезненно надрывается. — Ты думаешь, стал бы он просто так сохранять Ким Тэхёну жизнь? — продолжает Хосок, нависая над футоном высокой тенью. — Если, шпионя за Чонгуком, ты вдруг вообразил себе, что он благороден, то, стало быть, ты позабыл, что великий генерал Чон не пожалел даже детей, когда захватывал Хванин. Он убил всех претендентов на престол. Всех до единого. И сделал он это только для того, чтобы выслужиться перед Его Величеством. Таков он — мой братец. Твоя жизнь не стоит для него ничего. Как и жизни всех живых существ, кроме разве что его собственной. Юнги не назвать человеком смелым. Он не понимает, каково это — идти на риск ради целей, неважно, благих или нет. Он просто плывёт по течению, не ощущая, как волны ударяют его из раза в раз по рёбрам. Наверное, кому-то другому сделалось бы больно, но Юнги не чувствует ровным счётом ничего. И слова его тоже пусты и безжизненны: — Я знаю про слухи. Мне рассказывали о них родители — служа роду Чон, они слышали немало. Вы всегда называете генерала Чона братом, Ваше Высочество… Хосок тут же каменеет, и Юнги не договаривает: ему мерещится, что лунное свечение, прорывающееся сквозь ханджи, ложится не на бледное лицо, а на полотно бумаги, которым враз сделалось всё естество наследного принца. Видя его изменившееся настроение, Юнги отчаянно желает испытать страх, ведь так было бы надобно, но он не в силах подавать в себе желание пальцами разгладить лицо Хосока, стерев всю безжизненность, коснуться скул, очертить подбородок, чтобы убедиться, что тот жив. Поднявшись, Юнги не стесняется своего нагого тела. Он на четвереньках подползает к принцу и окольцовывает его тело руками, оставшись стоять прямо так, на коленях. К подобной позе ему не нужно привыкать. — Простите меня, — шепчет без раскаяния. Он не испытывает вину. Юнги способен только сожалеть, что осмелился сболтнуть лишнего. Ударят — не страшно. Лишь бы только Его Высочество не злился и не смотрел на него мёртвыми глазами. — Он мой двоюродный брат, а не единокровный, — хрипит Хосок, до боли стискивая плечи Юнги. Наверняка останутся новые шрамы. — Мой дядя, Чон Банвон, был женат на истинной паре. Он бы по одному только запаху своей беременной супруги заподозрил измену. Истинные пары не могут предать друг друга и не быть разоблачёнными. Особенно когда истинная — женщина и носит под сердцем твою кровь. Чужую ты почувствуешь сразу. Юнги слышит злобу и глубокое, несмываемое презрение. Его посещает странная мысль, что Хосок говорит эти слова не впервые, настолько заученно они звучат. Да и убеждать в чём-то раба, которого он использует для грубого животного секса, Его Высочество никогда бы не стал, значит, говорит он в первую очередь для себя. Но Юнги не знает, что нежелание быть Чонгуку родным братом столь в Хосоке велико, что тот не упустит ни единого шанса, чтобы опровергнуть мерзкие слухи, которые уже слышал не раз. Про них давно уже все забыли. Или не смеют о них говорить. Об этом Хосок, уже покинув Юнги, размышляет, пока направляется в павильон Кёнгвери. Стража кланяется ему, и он с мрачным видом минует небольшой мост, возвышающийся над прудом. Вода замерла в ночи чёрным сгустком. Когда Хосок впервые услышал, как слуги шепчутся, что Его Величество сильно привязан к племяннику, сильнее даже, чем к родному сыну, то стерпел. Но пару лет назад сдерживать себя не стал: он заслышал тогда перешёптывание двух слуг — один рассказывал другому про многолетние слухи о том, что госпожа Лим Хэсон понесла не от супруга, тогда наследного принца Чон Банвона, а от его младшего брата, который ныне стал королём. А это значит, говорил слуга, что Чон Чонгук — старший сын Его Величества, и не зря Его Величество так ему благово… Договорить слуга не успел. Кровью двух ничтожеств, распустивших языки, Хосок окропил сад, ведущий к покоям его супруги, Её Высочеству наследной принцессе Кван Ёрин. Опомнился он, лишь когда увидел, как его супруга стоит перед ним, а их пятилетний сын прячется за её спиной — Ёрин не давала мальчику вырваться, удерживала силой и с нескрываемым презрением смотрела на Хосока. С таким же выражением лица она встречает его сегодня: евнух оповещает наследную принцессу о прибытии Его Высочество, и Хосок не дожидается её аудиенции, без церемоний врываясь в покои. Здесь всё окутано запахом душных едких роз — Хосока тошнит от этого. Таков природный аромат его супруги. Гребень замирает в её полураспущенных волосах, пока она, не оборачиваясь, через зеркало наблюдает за ним. — Ты мог хотя бы смыть с себя его запах, прежде чем являться сюда. У Ёрин смуглая кожа медового оттенка, не скрытая на столичный манер пудрой. Кваны, издревле преданные династии Чон, родом из самых северных земель Чоньяна. Привыкшие к постоянной обороне из-за нападок кочевников, они ведут строго-аскетичный образ жизни и полностью посвящают себя боевым искусствам. Даже омеги-женщины обучены основам единоборств. Но Хосоку, по правде сказать, плевать на их уклады. Главное, что благодаря своей дорогой супруге он обзавёлся поддержкой двадцати тысяч сильнейших солдат. — Я пришёл увидеться с сыном. — Не церемонясь, Хосок разваливается на расшитой золотыми нитями подушке у низкого столика. Спустя несколько минут слуги заносят чай, разливают его по пиалам, зная нравы наследной принцессы — та никогда не ухаживает за своим супругом, как подобало бы жене. Когда слуги уходят, Ёрин, отложив гребень, разворачивается на невысоком стуле и смеряет Хосока пренебрежительным взглядом. — Я уложила его спать. Увидишься с ним завтра, если найдёшь на сына время, пока не сядет солнце. Хосок терпеть не может, когда она выставляет всё так, словно ему плевать на Вимана. Они оба знают, что это не так, но Ёрин никогда не упускает возможности задеть его. — Тогда что же ты не спала, твоё высочество? — Усмехнувшись ей назло, он отпивает чай, с наслаждением прикрыв глаза. Возвращает пиалу на стол, нарочито долго крутит её по столу. Заговаривает он ещё более насмешливо: — Неужели ждала меня? Сегодня у меня не осталось сил на то, чтобы утешить тебя. У моего омеги недавно закончилась течка. — Выметайся отсюда, — цедит Ёрин. Хосок не видит её лица. Он улыбается, следя за тем, как мелкие чаинки оседают на дне пиалы. — Могла бы не строить из себя святое благородство и время от времени приглашать к себе на ночь хотя бы евнуха… Его ослепляет внезапным ударом по лбу. Он не сразу понимает, что это гребень, который Ёрин в него бросила, замахнувшись что есть силы. Когда первые капли крови оседают на стол, Хосок хватается за лоб и истерично хмыкает. — Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда ты… — Если приблизишься ко мне сегодня, — выпаливает Ёрин, и Хосок слышит её тяжёлое дыхание, прежде чем, вскинув голову, заметить не менее разъярённое лицо, — я перережу себе глотку. Выметайся. Я требую, чтобы ты ушёл… От тебя им разит!.. Меня стошнит, если ты прикоснёшься ко мне, Хосок. Приходя сюда, он знал, что последует именно такая реакция. Отравленный сам, он хотел отравить всё вокруг. Если бы Юнги не заговорил про те слухи, то, может, Хосок не сидел бы сейчас здесь и не наслаждался болью, которую дарила ему наследная принцесса. Она не любит его, он это знает. Однако хуже всего для неё быть униженной, и Хосок дал ей это сполна, чтобы впитать её отчаяние, перекрыв им своё собственное. Не отпуская ладонь от раны, он медленно поднимается. Не будь Ёрин матерью Вимана, он бы не отступил — растоптал бы её и насладился чувством своего превосходства над ней, взяв прямо у этого зеркала, в отражении которого она видела бы себя в момент ни с чем не сравнимого унижения. Но всё требует цены. Получив поддержку её семьи, Хосок всё-таки вынужден с ней считаться. Когда он раздвигает двери, намереваясь уйти, в спину ему прилетают ядовитые, полные ненависти слова: — Ты мог сказать хотя бы, что он твой истинный. Вы же часто придумываете эту ложь, чтобы обезопасить свою мнимую честь? Ты и все тебе подобные альфы. Некоторое время он стоит, замеревши, у двери. Если посмотрит опять на Ёрин, то не сдержится и свернёт ей шею. Если же просто уйдёт, то снова останется наедине с роем вопросов, на которые не может найти ответов. Дверь за ним задвигается с тихим скрипом, когда он уходит, сдерживая пылающий в груди гнев. Слуги снова кланяются, Хосок ступает по циновке, его лицо наполовину залито его же кровью. Никто не решается спросить, нужна ли ему помощь, видя, в каком он расположении духа. Пока Хосок идёт до своих покоев, мысли о том, действительно ли Лим Хэсон была истинной Чон Банвона, снова прокрадываются в его голову, как отрава. Хосок размышлял об этом не раз, но так и не решился спросить у отца. Если тот не видел на шее матери Чонгука метку, которую может оставить только истинный, то вдруг Чон Банвон соврал, назвав её своей истинной, только для того, чтобы забрать по закону обладания? Задать вопрос Чонгуку — значит признать свою перед ним слабость. Хосок перевернёт весь мир, но предпочтёт никогда этого не делать. У его братца наверняка есть ответ, ведь он должен был хотя бы единожды видеть шею своей матери. Если не когда она была жива и высокий воротник оберегал её шею от чужих взоров, то хотя бы когда тело Лим Хэсон, облачённое в одну только белую рубаху, дожидалось того, чтобы навечно обратиться в прах. Наутро Хосоку перевязывают рану, предварительно наложив вязкую мазь. Едва целитель покидает покои, как приходит донесение: в город прибыл принц Ким Тэхён, с ним полуживой полковник Ким Намджун. По дороге в столицу на них напали сонгольцы, и им чудом удалось выжить, отбившись. Ничего не понимающий Хосок, нацепив маску добродетели, приводит себя в порядок и мигом направляется к своему жениху. Тэхёна он встретит с вежливой улыбкой и сладкими речами. Но, значит, Чонгук отпустил его?.. Неужели ему и правда плевать на этого омегу? Хосок и сейчас помнит взгляд, которым Чонгук прожигал Тэхёна в день, когда они с официальным визитом, ещё до войны, посещали Сонголь. Жажда — это не то, что Хосок привык замечать в глазах Чонгука. Он взял это на вооружение, но вскоре позабыл, вспомнив лишь тогда, когда генерал Чон вошёл в тронный зал не только с победой, но и пленным принцем. Из всех способов, которыми можно выманить войско Сонголя, генерал Чон не стал бы использовать столь нелепый — делать из принца, не являющегося претендентом на престол, приманку. Отец остаётся глух, он не услышал опасений Хосока о том, что Чонгук что-то замышляет. Слепая вера короля в своего дорогого племянника остаётся неоправданно сильна. К тому же Его Величество так и не сумел смириться с тем, что великой чоньянской армии не удалось найти следы сонгольских варваров, у которых чудом получилось сбежать. Маленький промах настолько бил по его самолюбию, что он готов был пойти на что угодно, если это поможет выследить генерала Ли. Предложи ему Хосок, что поведёт войско Кванов на поиски рассредоточенных по южным горам и ущельям сонгольцев, отец, однако, пришёл бы в ярость: наследный принц, окружённый тысячами верных солдат, может вернуться не только с победой, но и с намерением совершить военный переворот. Пускай Хосок никогда не планировал убивать отца, тем не менее его злило, что из-за недоверия Его Величества он связан по рукам и ногам. Чонгук же вместо того, чтобы стать верной псиной, приносившей одну победу за другой, смел смотреть на него, на наследного принца великого королевства Чоньян, с презрением. В Чонгуке нет должной покорности, нет и холуйства, с которым он притаскивал бы к ногам Хосока головы врагов, желая получить расположение будущего правителя. Но даже такой человек, как Чонгук, может возжелать омегу. Хосоку на самом деле неважно, сжалился Чонгук над Ким Тэхёном, захотел ли он его себе или всё-таки использует в политических играх. Хосок в любом случае не намерен уступать.

* * *

— Как вам спалось, господин? Тэхён оцепенело глядит на Юнги, который стоит у распахнутых дверей с подносом, и на мгновение ему кажется, что он перенёсся на месяцы назад. В первые дни плена он редко видел кого-то, кроме Юнги и двух слуг-омег, приносивших пресную лапшу с прозрачным бульоном. Через раскрытые двери в комнату влетают дневная прохлада и запах сада поместья Лим. Повалившись обратно в постель, Тэхён молчанием разрешает войти. Перед ним — картина с бессмертником, которая в прошлом не давала ему спать по ночам. Теперь она напоминает о том дне, когда Тэхён протыкал шею сонгольца кинжалом с таким же символом. Он помнит тепло крови, контрастирующее с холодом металла, и странно-неестественный предсмертный хрип. Последние дни проходят для Тэхёна как в тумане. Уже пятые сутки, как они прибыли, или шестые? Он не может сказать наверняка. После того, как Намджуна забрали целители, наследный принц, вежливо поприветствовав Тэхёна, сказал, что тот снова будет жить в поместье семьи Лим. Поместье окружили усиленной охраной. Это насторожило Тэхёна, ведь по сведениям, которые Чонгук направил в Рюгён, Тэхён не сбегал, а отправился к генералу по его же приказу. — Сегодня полковник Ким начал приходить в себя, — сообщает Юнги, расставляя на переносном столике звенящие приборы. — Не желаете ли его навестить? — Как он? — Тэхён безотрывно, не шелохнувшись, глядит на бессмертник. — Ему придётся привыкнуть к тому, чтобы двигаться на костылях. Кажется, он пока не понял, что остался без одной ноги. Доза опиума, которую ему дали, слишком велика. Может быть, Тэхёну просто чудится, но в голосе Юнги не звучит сожаление или сочувствие. Керамическая посуда со стуком скрежещет по деревянной поверхности стола. Вызывая лёгкую тошноту, запах разваренной лапши долетает до Тэхёна. — Я слышал также, — говорит Юнги, — что полковник продолжает спрашивать о том рабе… Раон, кажется? — Дальше я сам. Оставь меня. Юнги исчезает так же бесшумно, как появился. Тэхён успевает заметить, что тот до сих пор носит меховую накидку, которую он ему подарил. Как бы ни хотелось, чтобы Юнги остался и помог скрасить одиночество, его присутствие напоминает о Раоне, что вызывает в горле мучительные болезненные спазмы. Тэхён заставляет себя сесть и принимается за еду. Ему нужно набраться сил и не впасть в уныние. Чонгук наказывал ему хорошо спать и питаться. Он должен поберечь себя до того, как тот вернётся. Когда Чонгук будет рядом, Тэхён наконец навестит Намджуна. Сейчас — одному — ему страшно. Если переговоры с сонгольской армией закончатся хорошо, то генерал ведь может и не задуматься, что кто-то его предал? Ради Тэхёна он готов пойти против короны, готов сорвать свадьбу с наследным принцем — так говорил Раон, — но не это вынуждает сердце ждать. Тэхёном движет фантомное понимание, что только в объятиях Чонгука он наконец сможет задышать полной грудью. У него никого больше не осталось. Совсем никого. Только тот, кто всё у него забрал.

* * *

На следующий день, заставив себя выйти на прогулку в сад, Тэхён испытывает небольшой прилив сил. Глядя на оголённое вишнёвое дерево, он начинает размышлять и разбирает все свои переживания на составляющие. Это помогает ему успокоиться, втянуть поглубже воздух, ощущая давление в груди не так явно, как в последние дни. Заложив руки за спину, Тэхён смотрит в небо, но вместо плывущих по нему облаков воображает карту, которую отправил генералу Ли. Вспомнить, было ли там отмечено укрытие, где нашли его и Раона, он уже не надеется — ночь, когда он перерисовывал карту, будто бы прикрыта ширмой из волнения, дрожащих пальцев, запаха леса и дождя. Потому Тэхён, справедливо рассудив, что другого способа обнаружить их у сонгольцев быть попросту не могло, решает, что бремя вины за несправедливую смерть Раона будет нести до конца своих дней. Да, той группе сонгольцев могло просто повезти, пока они обыскивали земли севера, но разве это исключает то, что Раон погиб, защищая Тэхёна? Когда Намджун придёт в себя, Тэхён упадёт перед ним в поклоне. Это не вернёт полковнику омегу. Но обещание принца быть в вечном долгу может ведь стоить хотя бы что-нибудь?.. Тэхён готов стать для Намджуна верным поводырём до конца его дней и облегчить страдания от того, что тот остался без ноги. Другие вещи, также не дающие Тэхёну покоя, сейчас отравляют его сердце ничем не меньше чувства вины. Зачем генерал Ли искал его? Зачем ему нужен никчёмный принц-омега? Получив карту, он уже должен был прибыть в Рюгён, но почему до сих пор этого не сделал?.. Даже если оставшиеся сонгольские войска дислоцированы в самой отдалённой точке юга, в ущельях, труднодоступных для северян, то для того, чтобы добраться до столицы Чоньяна, им бы понадобилось не больше пяти дней. Медлить они могут только в том случае, если чего-то или кого-то ждут. Тэхён не содрогался бы от этой мысли, если наследный принц Хосок, навестив его позавчера, не заговорил о скорой свадьбе: служители богини Нювы, покровительствующей браку, уже выбирают благоприятную дату, сказал он, и скоро дворец будет окрашен в красный и синий. Когда Тэхён возвращается в покои, он размышляет о том, что ему необходима новая меховая накидка. На севере начинаются глубокие заморозки. Ему не хотелось бы встречать Чонгука в слабом теле. Тот обещал, что не даст Тэхёну войти во дворец Рюгёна мужем Хосока. За время, проведённое в разлуке, Тэхён вдруг отчётливо ощутил, что только в оковах Чонгука он может испытывать нечто, что напоминает ему свободу. На самом-то деле Тэхён никогда не знал её по-настоящему. Сложно сказать, к правильной или неправильной свободе он стремится сейчас. Но так же нельзя быть уверенным, что солнце снова взойдёт наутро. Тэхён… Тэхён просто слишком устал. Он заплутал, запутался. Одиночество съедает его, отслаивая по куску живой плоти. У него и правда не осталось больше никого. Только Чонгук. Который никогда не станет спасителем, но и мучителем ему больше не быть.

* * *

Через два дня на Юнги нет лица, он белее полотна и выглядит потерянным. Избегая смотреть на Тэхёна, он говорит, что того сопроводят в Кёнгвери, потому что наследный принц желает его видеть. Тэхён кажется себе безвольной куклой, идущей, куда велят. В его сердце штиль. Ничего его больше не волнует, не вызывает переживаний или желания воспротивиться. Будь рядом Чонгук, стал бы Тэхён на него кричать? Испытал бы желание бороться?.. Сейчас ему хочется только, чтобы было ощущение чьего-то присутствия. Тэхён может обойтись и без объятий, добрых слов или поддержки. Но будь с ним кто-то рядом, он бы сумел снова соединить ту часть себя, которая идёт к наследному принцу, с той, что он запер, пока вёз полуживого Намджуна к стенам Рюгёна. Этот кто-то спрятал бы Тэхёна от посторонних глаз, пока он разрешит себе упасть навзничь, чтобы воедино собрать все разметавшиеся части. Хосок встречает его у пруда, стоя на возвышении небольшого моста. Поверх тёмно-синего шёлкового ханбока надета тёплая накидка, руки его сцеплены за спиной. Когда видит Тэхёна, он улыбается, кивает головой вместо поклона и называет господином. Тэхён же вместо приветствия произносит: — В нашу первую встречу вы сказали, что нахождение грязного омеги в павильоне Кёнгвери неуместно. Хосок не меняется в лице и продолжает располагающе улыбаться. Все слуги стоят в отдалении, опустив головы. Тэхён тоже отводит взгляд: озеро покрылось тонкой ледяной коркой. Если прыгнуть, можешь утонуть и не выплыть. На миг он воображает себе, как погружается в ледяную негу и как она обездвиживает его, даруя блаженство, но сердце тут же простреливает протестом, который Тэхён сам от себя не ожидал. Нет… Нет! Он себе роскоши быть отпущенным от этого мира позволить не вправе. Он — всё, что осталось от рода Ким. Если не может править только потому, что природа не даровала ему силу альфы, то сделает всё, чтобы имена его семьи не смешались с грязью. — То не была наша первая встреча, — говорит Хосок, вежливо улыбаясь. — Я и генерал Чон уже видели вас. Это случилось незадолго до войны, когда Его Величество приезжал в ваш дворец с визитом. Вам, стало быть, не говорили, кто был свитой короля. — Меня никогда не посвящали в политические дела. Я видел только… — Тэхён спотыкается. Но всё-таки не произносит «Его Величество», говоря вместо этого: — Тогда я видел только вашего отца. Брат представил меня ему, когда мы случайно столкнулись во дворце. После отец отругал Тэхёна за то, что тот шатается вблизи тронного зала вместо того, чтобы всего себя посвящать учёбе. Получается, Чонгук впервые увидел Тэхёна вовсе не в день захвата Ёсана? Эта мысль кажется… странной. Ведь таким образом выходит, что он все два года войны знал, что принц Ким, которого он должен был убить, его истинный. Стараясь удержать лицо, Тэхён не рискует до конца распробовать новые знания в этот самый момент. — Мне досадно, что вы не помните тот день, — звучит тем временем. С лица Хосока не сходит улыбка. Тэхён вспоминает, что до того, как бежал к Чонгуку, наследный принц показался ему в некотором смысле человеком располагающим. Однако сейчас Тэхён остаётся холодно-отстранённым в ответ на его радушие как внешне, так и внутренне. — К сожалению, я не сильно сентиментален, — отвечает он, снова отворачиваясь к озеру. — Даже запомни я ту встречу, не думаю, что стал бы придавать ей большое значение. Хосок добродушно усмехается. — В таком случае в наших с вами отношениях я готов взвалить на себя двойную сентиментальность. — С этими словами он дотрагивается до щеки Тэхёна указательным пальцем и проводит вверх, а затем вниз, поглаживая. — Вы замёрзли, господин. Я предлагаю пройтись. — Прежде я предпочёл бы узнать, с какой целью вы меня сюда позвали. — Тэхён не отстраняется, хотя весь внутренне натягивается, как струна. Разумнее всего поплыть по течению и определить, каковы истинные мотивы Хосока. — Я хотел показать вам ваши будущие покои. Разве вы не желаете на них взглянуть? — Не убирая руку, Хосок подступает на шаг ближе, после чего его ладонь целиком накрывает щёку Тэхёна, вынуждая развернуться к нему лицом. Они оказываются в опасной близости. От запаха принца, похожего на запах Чонгука, но отличающегося в своей сути, Тэхёна тошнит. — Полагаю, было бы честно, если мы с вами не строили друг из друга влюблённых супругов. — Сглотнув непрошеную нервозность, Тэхён прибавляет: — Мы оба знаем, что вам нет нужды делить со мной ложе. Я не дарую вам детей. Достаточно того, что вы окрестите меня своим супругом перед народом. Он знает, что свадьбы не будет в любом случае — если прежде не появится Чонгук, Тэхён сам не позволит ей состояться, — но произносит это, чтобы взглянуть, как отреагирует Хосок. К его удивлению, тот улыбается только шире, склоняется к лицу Тэхёна и, не переставая поглаживать его щёку, шепчет: — Я не ощущаю вашего запаха. Почему вы стали скрывать его, вернувшись в столицу? Тэхён цепенеет. Взгляд его заметался по лицу Хосока: улыбка, перерастающая в оскал, кажется нездоровой и пугает. Не обращая внимание на пересохшее горло, Тэхён проговаривает: — Я пью ограничители. Скоро у меня течка. — В этот миг саше, висящее на шее, будто бы делается тяжелее. — В самом деле? — Хосок дотрагивается носом до его скулы, со свистом вдыхает, как безумец. Сердце бешено колотится в горле. Тэхён мгновенно пытается увернуться и отойти на шаг назад, но одной рукой Хосок только крепче сжимает его подбородок, а второй — окольцовывает талию, притягивая к себе. — Хотите, чтобы я раздел вас? Или вы сами покажете мне, где сокрыто ваше саше? Тэхён понимает, что может ударить ногой, и только он пытается это сделать, как Хосок со смехом отходит назад, отталкивая его так, что Тэхён ударяется спиной о каменное ограждение моста. От боли он шипит. Но успевает сдавленно сказать: — Я… я не понимаю, о чём вы. На это Хосок разражается громким смехом. Тэхён смотрит на слуг — те не поднимают голов. Борясь с подступающей паникой, он вжимает ногти в ладони, хочет подойти к Хосоку на то же расстояние, какое было, чтобы показать, что не боится, но — не успевает. Чёрная тень замелькала перед глазами, как вспышка воспарившей молнии. В следующий миг Тэхён видит, как кулак Чонгука впечатывается Хосоку в лицо, на что тот отлетает назад. Замычав, он сгибается в коленях, чуть оседает и хватается за воспалённую щёку, точно бы проверяя, на месте ли челюсть. Это и правда… правда Чонгук. Он тяжело дышит, одет в дорожный плащ и явно намеревается нанести ещё один удар. Заворожённый, Тэхён наблюдает за ним, как через проём, но звуки мечей, доставаемых из ножен, приводят его в чувство. Сделав шаг вперёд, он хватает Чонгука за ладонь и пытается притянуть к себе. Тот не поддаётся и не разворачивается, чтобы встретиться взглядами. Но удар, который готовил до этого, не наносит. — Сукин ты сын… — выругивается Хосок и, замычав от боли, сплёвывает капли крови. — Чонгук… — Тэхён в панике оглядывается, видя, как в их сторону мчатся пятеро стражников. — Чонгук, пожалуйста, давай уйдём… Тот его словно не слышит. Он тяжело дышит, его ноздри раздулись, челюсть крепко сомкнута. Тэхён, наверное, совсем умалишённый, раз в этот миг разглядывает Чонгука во все глаза, чтобы удостовериться, что тот в порядке. Что он на самом деле здесь. Он пришёл. Так и не взглянув на Тэхёна, Чонгук вдруг резко переплетает их пальцы и уводит за собой. Его хватка крепкая, немного болезненная. Тяжело дыша, Тэхён едва за ним поспевает и только сильнее сжимает его ладонь в своей вместо того, чтобы воспротивиться боли. — Стой на месте!.. — вопит Хосок позади. — Чонгук, я приказываю… Из арки, отделяющей сад от аллеи, возникают двое стражников с мечами наготове. Шаги за спиной становятся отчётливее — нагнали те пятеро. Их окружают. Дыхание застревает у Тэхёна в горле, но прежде, чем он успевает что-либо сказать, Чонгук уже обнажает свой меч. Второй рукой генерал держит хрупкую ладонь, которую не выпускает из стальной хватки.