Полина

Многим ранее…             Алешня, Советский Союз. Разумеется, Ганс Кляйн ни сном ни духом не подозревал даже о том, как чертовски жестоко и абсолютно несправедливо обошёлся с ним один из переводчиков Вермахта — Ральф Эссер. В то время, как он сам желал коллеге только добра и даже не стал выдавать начальству его связь с Аглаей Варламовой… И именно тогда, когда Франк Мюллер пожаловал непосредственно в крохотную избёнку семьи Варламовых, Ганс всё никак не мог понять, отчего его начальник сейчас выглядел даже мрачнее, чем обычно. — Добрый день, господин генерал! — громко и чётко произнёс немецкий офицер, на что Мюллер абсолютно ничего не ответил, и данный факт ещё больше насторожил самого Кляйна. — Для кого-то он добрый, для кого-то — совсем нет, — сказал, наконец, Франк Мюллер, донельзя неприветливым тоном, отчего Ганс Кляйн погрузился в настоящую внутреннюю панику. — Что-то случилось, господин генерал?… — сглотнул Ганс. — Мне тут птичка на хвосте принесла некоторого рода новости… О тебе, Кляйн. И непосредственно — о тебе!  Внутри у молодого и очень красивого немца будто что-то моментально оборвалось, а сердце прямо в эту самую секунду «упало» прямиком в желудок. — Мне сообщили, что во время допроса русского партизана ты, Ганс, очень превысил свои служебные полномочия. И вместо того, чтобы выбить из этого гада действительно необходимую для Вермахта информацию, переключился с ним на сугубо личные темы! А именно: кто там кого целовал или не целовал!.. Ты всерьёз считаешь, Кляйн, что информация такого рода крайне полезна для Вермахта?!… Отвечай мне! Ганс Кляйн сейчас стоял перед своим начальством, потупив взор: ему впервые в жизни действительно нечего было ответить в своё непосредственное оправдание. Да и что тут, собственно говоря, ответишь, куда денешься от чистейшего рода правды?…  — Отвечай мне, ну же! Знаешь, Кляйн, я и вправду закрыл однажды глаза на то, что ты влюбился, влюбился, не побоюсь этого слова, по уши, в унтерменшу, что ты абсолютно потерял голову и последние остатки своего разума от представительницы низшей расы… — Не смейте так говорить о ней!… — мгновенно «вскипел» Ганс Кляйн, словно по одному щелчку пальцев, сейчас сжимая свои очень крепкие кулаки и пепеля Франка Мюллера угрожающим и совершенно не предвещавшим ничего хорошего, взглядом. Словно предчувствуя неладное, генерал по инерции попятился назад. — Остынь, Ганс. Ведь это так и есть. Я сказал сейчас правду. И только правду. И от правды ты, увы, теперь никуда не денешься, — произнес Франк Мюллер уже гораздо мягче. — Да, я виноват, товарищ генерал… Я очень сильно виноват. Потому что я забыл абсолютно про всё: про службу, про свой воинский долг, про клятву, которую мысленно однажды дал Вермахту. В моей голове совершенно всё перемешалось, и теперь я попросту чувствую, как медленно, но верно схожу с ума, вспоминая, что я прямо сейчас не могу, не имею ни малейшей возможности быть рядом с Ней… И от этого меня «ломает». В прямом смысле. Я скажу самую последнюю вещь: тот, кто никогда не любил по-настоящему, искренне, всем сердцем, как я любил и люблю всё это время, тот вряд ли поймёт меня… — Ганс Кляйн тяжело выдохнул и перевёл дух. Наступило довольно-таки продолжительное молчание. Когда Франк Мюллер, наконец, сызнова подал голос, он был каким-то другим, однако по- прежнему звучал очень уверенно и твёрдо: — Мне жаль тебя, мальчик. Мне действительно и по-настоящему тебя жаль… Как мужчине мужчину. Ты знаешь, я ведь тоже всем сердцем любил одну немку… Впрочем, сейчас мы не будем об этом говорить. — Я действительно раскаиваюсь, господин генерал!… — выпалил Ганс испуганно, наверное, впервые в полной мере осознав всю плачевность своего положения.  — Ганс. Я действительно уважаю того человека, каким ты являлся раньше. Однако с появлением этой проклятой русской девчонки… — Она — мой смысл жизни, — серьёзным тоном перебил Кляйн Мюллера. — Теперь я живу ради своей собственной семьи. Лишайте меня звания, отправляйте в штрафную роту для офицеров, да хоть расстреливайте — мне теперь этот Свет абсолютно не мил без Неё… Франк Мюллер поджал губы от плохо скрываемой досады. — Дурак ты, Кляйн. Абсолютнейший дурак. Я бы освободил тебя от наказания, раз ты и вправду такой простофиля, да не могу. Не могу. Такие порядки. Если бы всё это происходило совершенно без свидетелей… — Я готов к любому наказанию, — заявил Ганс сухо. — Офицерская штрафная рота. На два с половиной месяца. Только и всего. А будешь себя хорошо вести и исправно исполнять свои служебные обязанности — выйдешь оттуда досрочно. Всё-таки, дети у тебя будущие, да и жена теперь… Жаль мне тебя стало, такого дурака… Ганс Кляйн безмолвно кивнул, уже глядя не на Мюллера, а будто сквозь него. Немецкий офицер словно прямо сейчас лишился абсолютно всех своих чувств. Разом: его вряд ли удивил бы даже тот факт, что его личный срок в штрафной роте был бы неопределённым.  А два с половиной месяца — вполне можно выдержать. Ради Неё. Ради детей. Ради себя, наконец. Так теперь считал сам Ганс Кляйн.                              ***                    Берлин, Германия. Ежедневные «попойки» сызнова стали нормой для Эммы Вальтер: свои таблетки, которые ей прописал психиатр немка пить совершенно забросила — вместо этого, в ход пошло неизменное красное вино. Бутылками. И именно на этой самой почве они вновь сильно рассорились с Ричардом и даже — в очередной раз разорвали любовные отношения. Эмма Вальтер самолично никогда не забудет, когда она в сердцах, трясясь внутри от переполняющего её гнева и Душевной досады, выкрикнула вслед уходящему из её большой квартиры в самом центре Берлина, Ричарду, что никогда не любила того по-настоящему. Никогда. Ни секунды в своей жизни. Да и что попросту кривить Душой: ведь так оно и было.  В тот самый злосчастный вечер, когда она изменила своему Гансу, женщина вновь была неимоверно пьяна, а Ричард, видите ли, «просто удачно под руку попался», как немка призналась самой себе позже. Безусловно, данная фраза, разумеется, целиком и полностью, сказанная в сердцах, а оттого — являющаяся правдивой на все сто, а то и двести процентов, не могла не задеть мужское самолюбие молодого немца, совершенно не могла не ранить его в самое сердце и не могла не всколыхнуть самые отвратительные чувства по отношению к Эмме Вальтер… Немец в очередной раз покинул роскошную квартиру Вальтер: ушёл со всеми своими вещами и перебрался в собственное жильё — квартиру намного меньше, которая находилась в одном из спальных районов Берлина.  Однако, самый главный вопрос: "надолго ли", по-прежнему оставался донельзя актуальным и открытым.                          ***                          Ранее… Гертруда Кляйн всецело сдержала своё обещание, которое она дала своей русской невестке — женщина без промедления приготовилась к долгому и упорному разговору со своим драгоценнейшим пожилым супругом. Уличив донельзя подходящий момент: застав почтенного Герра совершенно одного в их общей спальне, пожилая фрау решила окончательно «взять быка за рога»: — Джозеф… — начала она довольно робко и неуверенно.  Почтенный Герр обернулся и кивнул своей супруге, явно давая той понять, что она вправе продолжить. — Джозеф, скажи… Скажи мне одну вещь. Мы… мы могли бы как-нибудь вызволить Ганса с Восточного фронта и… и вернуть его домой… Герр Кляйн укоризненно покачал головой, однако вместе с этим, не проронил ни слова. Затем, пожилой немец произнёс лишь единственное: — Polina надоумила тебя на эту самую идею. Только она и никто больше, — ледяным тоном утвердил он. Гертруда Кляйн отрывисто кивнула, затем — покраснела до самых кончиков ушей. — Да… — прошептала немка пристыжено.  — Да… Она. Я просто уже действительно не могу смотреть на то, как бедная девочка изнемогает без нашего сына, как без него изнемогаю я сама! Я боюсь за него, Джозеф! Боюсь! Моё материнское сердце сейчас тоже предчувствует неладное… Джозеф… Так мы можем вернуть его домой?…  — Теоретически, то есть, на словах — да, это возможно. Практически — вряд ли. Пойми, дорогая, понадобится очень много документов, бумажек, если угодно, в том числе и таких, которые могут нарушать закон… Понадобится всё это, а не только мои дружеские договорённости с кем надо. Но. Я обязательно постараюсь выбить для нашего Ганса хотя бы длительный отпуск. Завтра же напишу одному очень и очень уважаемому, а также — крайне влиятельному человеку на Восточном фронте, моему лучшему другу детства, кстати… Но, Гертруда. Пойми лишь одно: Ганс совершенно не сможет избежать дальнейшей службы — это позор для нашей семьи, потеря репутации… — Тебе жизнь твоего единственного сына и внуков дороже или репутация?!… — отчего-то моментально не выдержала почтенная фрау. Джозеф Кляйн глубоко вздохнул. — Я напишу, завтра обязательно напишу, — тотчас же успокоил он супругу в гневе. — Спрошу, возможно ли окончательно вернуть нашего сына домой. Если же, нет… тогда всеми силами буду добиваться его длительного отпуска, в отпуске моего единственного сына дорогой Берхард мне уж точно не откажет. Гертруда Кляйн удовлетворённо и молча кивнула на самую последнюю реплику своего пожилого супруга. Чета Кляйнов совсем не удивилась, когда супруги одновременно увидели на пороге своей столовой не кого попало, а Ричарда — бывшего лучшего друга их любимого и единственного сына. — Какими Судьбами, Ричард? — радостно спросил сам пожилой Герр, приветливо указав молодому немцу на свободное за столом место. — Добрый день, уважаемый Герр! Приветствую Вас, уважаемая Фрау! — Ричард в очень почтительной манере поклонился. — Да вот, я как раз мимо шёл и вдруг решил навестить родителей своего некогда самого Лучшего друга… — Ты присаживайся, Ричард, присаживайся, не стесняйся. Чувствуй себя как дома, — продолжал напирать Джозеф Кляйн. — Большое спасибо, — кивнул молодой немец, последовав совету и сразу же начал свой рассказ от начала и до конца. В лоб. Без предварительных «прелюдий». — Признаться, я очень скучаю по Гансу как по другу. Он действительно умел Дружить, отдавался в своё время нашей Дружбе совсем без остатка. Если бы я знал, как в итоге всё закончится, я бы ни за что на Свете… ни за что бы не лёг в постель с этой шалавой… с этой падшей женщиной… — Это ты про Эмму, — не спросила, утвердила Гертруда Кляйн, сильно нахмурившись. — Да, — подтвердил Ричард, кивнув. — Эта женщина измотала меня. Всего. Морально. В буквальном смысле, выжала из меня все соки. Я больше ни за что и никогда не вернусь к ней. И кстати, её алкогольная зависимость вновь одержала неоспоримую победу над здравым смыслом. Боже, как же я виноват перед Вашим сыном… — Ну так, напиши ему письмо. Прямиком на Восточный фронт. Я просто уверен: Ганс действительно очень высоко оценит такой смелый шаг от тебя, — вновь приветливо улыбнулся почтенный Герр, совершив внушительный глоток молока из своего стакана. Молодой немец совершенно не успел ничего ответить на это: в этот самый момент он, абсолютно впервые в своей жизни увидел юную и нежную Полину Орлову, которая как раз именно сейчас переступила порог немецкой столовой, однако, заметив Ричарда, испуганно остановилась, прямо в дверном проёме. Ричард внимательным образом осмотрел действительно очень и очень красивую и юную блондинку с головы до ног, и отчего-то, прямо в ту же самую секунду, сердце немца бешено забилось… — Здравствуй, Polina! — довольно бодрым тоном воскликнула мать Ганса. — Ну что же ты застыла в дверном проёме, скорее проходи к нам!  Девушка, отрешённо кивнув, довольно-таки робко просеменила к обеденному столу и поспешила занять за ним собственное место. Всё это время бывший Лучший друг Ганса Кляйна совершенно не сводил с русской девушки своих глаз. Разумеется, Ричард всецело подметил и тот неоспоримый факт, что Полина Орлова сейчас находилась в довольно «интересном» положении. И, конечно же, молодой немец целиком и полностью понял и то, кто именно является будущим отцом. Именно поэтому Ричард поспешил сказать твёрдое «нет» своей, так быстро и совершенно внезапно зародившейся симпатии к русской Орловой, до последнего убеждая самого себя в том, что чужие законные жёны ему абсолютно без надобности. Что же касается самой Полины: она в упор, специально сейчас не замечала крайне заинтересованного взгляда молодого гостя, который тот адресовал непосредственно ей, Полине. Девушка для самой себя решила окончательно и бесповоротно: лично для неё отныне и навсегда на Свете существует лишь один Мужчина. И это — Ганс Кляйн, её законный немецкий муж…