Полина

Ганс Кляйн по-прежнему сохранял поистине гробовое молчание.  Немец долго молчал. Очень долго. И данный факт был абсолютно не удивителен: сейчас внутри немца всё «рушилось». Абсолютным образом всё, что он так долго строил. Ну или, по крайней мере — всецело предпринимал попытки построить… Немецкий офицер молчал так продолжительно, что Григорию Смирнову по-настоящему стало страшно. И не по себе. Всецело не по себе… И так страшно, так жутко Советскому парню не было ровным счётом никогда… У Гриши Смирнова в одночасье натурально пронеслась перед глазами вся его относительно недолгая жизнь — словно аккурат перед Смертью. А может-то и Смерть его была совсем не за горами… Этого Гриша совершенно не знал. Но догадывался. В полной мере догадывался: после его самых последних слов, в сердцах сказанных немецкому офицеру, абсолютно не последует совершеннейшем образом ничего хорошего… — Я тебе не верю, — наконец, сделал весьма странный вывод для всей ситуации Ганс.  — Я тебе, мразь, не верю. Не верю ни единому твоему слову, — повторил молодой немец уже на чистейшем русском, гораздо твёрже и поспешно добавил:  — Уж Она не могла… Нет, кто угодно, но только не она… — Шлюха твоя Орлова!.. — злобно выкрикивает Смирнов, после чего удавка на его шее затягивается ещё туже…  — А теперь… — тяжело выдыхает немец в ухо Советском партизану,  — Ты, ублюдок, расскажешь мне всё с самого начала… Вот прямо с первого дня появления моей жены в вашем лагере… А иначе — тебе будет очень и очень больно… А в конце — не только больно: я тебя просто убью, ты меня понял?… — Что?.. Жены?.. — только и смог шокированно прохрипеть Смирнов, проигнорировав прямую словесную угрозу в свой адрес. — Да, она моя законная жена. Заметь, тварь, всё произошло абсолютно на добровольной основе. Никто никого ничем не опаивал, как ты говоришь, а уж тем более — не принуждал ни к чему… Просто мы и вправду любим друг друга. Безумным образом.  И именно поэтому, сука, я ни на секунду не поверю, что она могла хоть на короткое мгновение предпочесть Мне тебя…  Ты просто блефуешь, ублюдок.   И в полной мере бесишься от того, что она выбрала не тебя: доблестного Советского Героя, а врага, немца… Меня. Хотя, знаешь, я тебя всецело понимаю: потерять такую Женщину…  Она действительно Божественна…  И на твоем месте я бы тоже рвал на себе волосы… — шёпотом промолвил немецкий офицер прямо в ухо Григорию Смирнову, совсем на русском языке и сызнова без единой грамматической или лексической ошибки. Гриша сглотнул и полностью уткнулся взором в пол ветхой избёнки: его план разозлить Ганса Кляйна сейчас просто трещал по швам. Вместо этого Гриша Смирнов напоролся на собственную шутку и в полной мере в этот самый момент рисковал в одночасье лишиться своей непутёвой жизни…  Право слово, Советский парень даже не имел и малейшего представления о том, что его у его бывшей одноклассницы, девушки которую он любил всем своим пылким юношеским сердцем, всё было, да и есть сейчас настолько серьёзно с молодым немецким офицером.  И на этом самом моменте Смирнов натурально ахнул…  Очень громко ахнул, потому что, наконец, до него в полной мере дошло…  В этот момент Ганс в сотый раз снял удавку с шеи Советского партизана, и, пользуясь случаем, Смирнов громко спросил: — Значит, это, всё-таки, твой ребёнок?.. — горько сглотнул Гриша. Ганс Кляйн, тем временем, по-настоящему торжествовал: он давно понял, что русский парень целиком и полностью блефовал, и его с русской супругой отношениям ничегошеньки не угрожает.  — Значит, мой. Да. Это и вправду только мой ребёнок. Я так понял, она заявилась к вам в лагерь уже беременная?..  Гриша снова ударился в полнейшем молчание, и сейчас с таким неподдельным интересом рассматривал носки своих сапог, будто никогда их раньше не видел. — Отвечай мне!.. Да или нет?.. — крикнул немец по-русски. — Да… — только и сумел пролепетать Смирнов. — Не слышу?!.. —  Да! Я пытался подбить клинья к ней! Пытался! Да!.. Это правда! Но она сразу заявила мне, что беременная и что ничерта у нас не будет!.. — Похоже на правду… Теперь вот похоже на правду… — размеренно проговорил немецкий офицер и также расслабленно выдохнул. — Увести его с глаз моих долой! Сейчас же! И запереть там же, где заперли остальных.  А Мюллер сам решит, что с ними всеми дальше делать, — велел Ганс Кляйн своим подчинённым.