Полина

Днём ранее… Ганс Кляйн пребывал в своём кабинете, в тот момент, когда в недры помещения бесцеремонно чуть ли не ввалилась Антонина Новикова — переводчица. — Мой глубокоуважаемый начальник! Не хотели бы вы сейчас выпить со мной?.. — промурлыкала Советская девушка по-немецки. — Я редко выпиваю на службе, — холодно отрезал Ганс, смерив Антонину тяжёлым взглядом своих красивых бездонных глаз. — Да и к тому же, девочка… Совершенно бестактно предлагать такое своему начальству, по крайней мере, у нас в Вермахте, уж и не знаю, какие там в Красной Армии порядки… Последний раз я крепко употреблял алкоголь на собственной свадьбе, — лениво продолжил парень, в полной мере «смакуя» и наслаждаясь своими речами, предвкушая вполне ожидаемую будущую реакцию Тоньки. Однако реакция девушки оказалась отнюдь не такой, какой Ганс в красках рисовал её себе в своём воображении. — Ну сегодня же можно… — Отчего же сегодня можно?.. — таким же сухим тоном произнёс молодой немец — Жёнушка твоя законная… уехала… Однако, на этом самом моменте произошло совсем уж неожиданное: немецкий офицер в полной мере только в эту секунду заметил, что Антонина крайне сильно пошатывается… Ситуация осложнялась ещё и тем, что у Новиковой начал действительно сильно заплетаться язык, при каждом последующем произнесённом предложении. — Ганс… Я изнемогаю от того, что не могу тебе это сказать… Но сейчас… наверное, пришло время. Окончательно…Когда, наконец, Полины нет здесь… Ганс… Ты мне нравишься… как мужчина… И мне совершенно наплевать на то, что ты женат на этой… проклятой Польке…  — на этом самом моменте Новикова еле слышно, но всё же, отвратительным образом икнула. Кляйн в два шага подскочил к Советской девушке и отчего-то, со всего размаху, влепил ей звонкую пощёчину. Новикова тотчас же схватилась за пылающую щёку. — Я что-то сказала не так… — отчаянно утвердила она и от неожиданной сильной боли, на пунцовой щеке девушки сверкнула слезинка. — Кто тебя напоил?.. — ненавистно прошипел Ганс, моментально отшатываясь от Тони. — Твои же подчинённые… Немецкие солдаты… — поведала Антонина и вдруг, совсем неожиданным образом — громко и весьма горько рассмеялась. Затем — Тоня просто-напросто встала на колени… Встала на колени перед врагом, перед немцем. Девушка смотрела на немецкого офицера снизу-вверх, а тот, в свою очередь, на неё — снисходительно сверху-вниз. — Ганс… — начала Антонина шёпотом. — Сейчас моё состояние обязывает меня говорить тебе только правду. Лишь правду. Я люблю тебя… Я была опьянена тобой, как сейчас — этим проклятым пивом, с самой первой встречи, там, у колодца. Отчасти, именно поэтому я перешла на вашу сторону… На фашистк… — Заткнись, — грубейшим образом оборвал её Ганс.  — Заткнись…— повторил офицер Вермахта уже тише. — Не надо совершенно таких громких слов… — Я люблю тебя!.. — Встань… — И не подумаю… даже… — Встань!.. Ты мне просто омерзительна! Всегда была и будешь, слышишь?.. Слёзы катились по щекам Тоньки, но она не вытирала их. А Ганс продолжал смотреть на неё совершенно беспощадными и ничего не выражающими очами. — Не уходи, пожалуйста, — промолвила Новикова в поспешной манере, заметив, как немецкий офицер решительными и твёрдыми шагами устремляется к двери своего кабинета. — Ганс!.. Прошу тебя, не уходи от нашего разговора!.. Это же ведь совсем по-детски! Выслушай меня!.. — Я не желаю сейчас слушать твой пьяный бред! — громко рявкнул парень, а затем — распахнул настежь дверь и торопливо скрылся за ней. Но спустя секунду — вернулся, схватил крайне упирающуюся и сопротивляющуюся Новикову, с неимоверной мужской силой поднял её с колен, а затем — грубо потащил прямиком за собой.  Ослеплённый своей яростью, словно разъярённый носорог, Кляйн ворвался прямиком в комнату к рядовым солдатам, которые сейчас увлечённо играли в шашки, присланные прямиком из Германии одному солдату из всей честной компании. — Вы напоили её до тотального беспамятства?!.. — лишь вскричал офицер Вермахта. — Товарищ офицер… — загудели в ту же секунду множество голосов. Оглядевши комнатушку по сторонам, Ганс пришёл в тихий ужас: и тут и там, стояли жестяные кружки, наполненные различными спиртными напитками, в том числе — крепким самогоном, который обычно отнимался у жителей оккупированых деревень. Да и солдаты Вермахта сейчас были навеселе. Совершеннейшем образом пьяные. В усмерть. — Я спрашиваю, это вы её спаиваете?!.. — Нет, это не мы, — ответил самый смелый и юный мужской голосок. — А я так полагаю, Готфрид, ты очень сильно захотел заняться разминированием, м?!.. Или ещё какими-то донельзя интересными вещами в штрафной роте?!.. Показавший мнимую смелость немецкий солдат сразу же ощутимо понурил голову. — Я вас всех раскидаю по этим ротам!.. За пьянство на службе, в первую очередь! Всех, до единого!.. Ещё хоть одна провинность, одно лишнее слово в адрес меня, не видать вам больше нормальной службы, как своих ушей!.. Это понятно?!.. — Понятно… — разом кивнули солдаты, массово опустив глаза.                             *** Уже было крайне темно и достаточно поздно, поэтому Ганс Кляйн совершенно не заметил, как провалился в глубокий и размеренный сон. Пару раз, сквозь сладкий сон, немецкий офицер слышал какие-то крики на своём родном языке: женский голос, вперемежку с какими-то мужскими… Несмотря на это, сон парня был так силён, что он в полной мере не разбирал слов. И причём — крики эти доносились с улицы, со стороны окна в его кабинете. Однако Ганс не открыл глаз. Отнюдь: немец продолжал совершенно спокойно спать. Тишину и благодать осенний ночи пронзил громкий выстрел… А если уж быть совсем точными — два выстрела подряд: с задержкой ровно в две секунды. Ганс моментально проснулся: весь сон мгновенно сняло как рукой. Неужели, Красная Армия обнаружила, всё-таки, их постоянное пристанище?.. Нужно заметить, что прошло минут семь или восемь с последнего выстрела, а так же — с попыток Кляйна тотально прийти в себя и сообразить, что же произошло. Когда немецкий офицер второпях выбежал за пределы части, на улицу, в тотальную темноту, не использовав даже банальной спички при этом, чтобы осветить себе путь, Ганс действительно долго не мог понять: а что же, всё-таки, произошло и откуда производились выстрелы?.. Но благо, в кармане немецкой формы, у него часто лежал коробок спичек.  Мало ли. На всякий случай. На крайний случай. Вот сейчас как раз-таки и настал этот «крайний случай». Ганс торопливо чиркнул спичкой, и малюсенький огонёчек всё-таки дал какой-никакой, но свет. Жутко выл ветер. Вдалеке страшно лаяли собаки. Немецкий офицер встал аккурат под окном своего кабинета, находившемся на втором этаже здания.  И тут, взором молодого немца тотально завладело что-то, что лежало сейчас на ледяной земле… Бог ты мой!.. Это же человек! Кляйн поднёс горящую спичку к тому месту, где у лежащего на земле человека, по личным предположениям немецкого офицера, должно было располагаться лицо. И чуть не потерял дар речи.  Антонина Новикова.  В собственных кровавых разводах, которые уже частично успела впитать земля. Немец моментально упал на колени перед обездвиженным телом переводчицы Вермахта, предпринял попытку прощупать пульс. Поздно. Его уже не было… Как и не было абсолютно ни души возле бездыханного тела несчастной Советской девушки, которая просто отступилась на собственном жизненном пути. «Да и куда там будет пульс. Две пули… По-видимому, в упор», — подумалось молодому немцу с отчаянием. Ганс поднёс к уже слегка побелевшему от холода лицу Тони новую спичку и… до дичайшей боли стиснул свою левую руку в кулак, стараясь не закричать от переполнявшего его отчаяния. Молодой парень вновь огляделся по сторонам. Вторая спичка давно догорела, и ему пришлось сызнова использовать новую. Всё таким же образом, где-то там, вдалеке, жутко выли и лаяли собаки. Однако прямо в эту самую секунду, прямо за спиной у Кляйна раздался шорох… Офицер моментально направил слабый свет спички на источник этого самого шороха, и свет ударил прямо в лицо рядовому немецкому солдату… — Ты обязательно понесёшь наказание, Готфрид… — тяжело выдохнул молодой немецкий офицер, кивнув на бездыханное тело временной переводчицы Вермахта, однако отныне и навсегда — носившей это звание «посмертно».