Полина

В части Вермахта, в которой «обитали» Ганс Кляйн — немецкий офицер, его подчинённые рядовые солдаты и Тоня Новикова — Советская девушка-переводчик, окончательно и бесповоротно предавшая Родину, будни не отличались особым на то разнообразием. Ганс преисполнился донельзя огромной дозой удивления, когда однажды, тёплым летним утром, к ним в часть в очередной раз пожаловал Франк Мюллер — непосредственное и прямое начальство офицера Вермахта Кляйна. В части в это время шёл утренний приём пищи. Однако, уже издали завидев Мюллера, который сейчас величаво ступал огромными сапогами по скрипучему полу, Ганс рывком вскочил из-за стола, чуть было не перевернув собственную тарелку с едой и проворно выбежал навстречу начальству. — Рад приветствовать вас здесь, господин Мюллер, — почтительно произнёс парень, через силу нацепив на своё до безумия красивое лицо довольно вымученную улыбку. — И тебе не хворать, Кляйн, — в шутливой манере ответил ему Франк, однако Гансу это мнимое проявление юмора совершенно не пришлось по душе. Но разумеется, он совершенно не подал виду. А как же могло быть иначе?.. — Нужно подняться в твой кабинет, Ганс. Сейчас же. Вопрос не терпит отлагательств… — Случилось что-то срочное?… — Да не совсем. Мне бы просто хотелось поговорить с тобой, так сказать, без лишних ушей, — Франк крайне подозрительным взором обвел завтракающих за столом рядовых солдат Вермахта. — Разумеется. Я вас понял, господин Мюллер. Когда оба немца очутились в кабинете Ганса, тот торопливо и с некоторым трудом захлопнул очень скрипучую дверь. — Вот что, Кляйн. Я бы хотел узнать у тебя об этой Советской девчонке-переводчице. Хорошо ли она выполняет свои обязательства?.. — Разумеется, господин Мюллер. Совсем не жалуемся. Переводчик она просто отменный. — Только вот Родину с потрохами продала, — отвратительно и злобно ухмыльнулся Франк. — Это — личное дело каждого, господин Мюллер. — Согласен я с тобой, Ганс. Полностью. Семи пядей ты во лбу парень. Сказать совсем откровенно — очень мало встречал таких. Буквально по пальцам пересчитать… — Благодарю вас, господин Мюллер, — сдержанно ответил немецкий офицер. Антонина Новикова исправно служила немцам и скрупулезно выполняла каждое их приказание. Даже прихоти, в абсолютно известном смысле этого слова. А совсем скоро — сбылось роковое предположение молодого немецкого офицера: Тоня просто-напросто «пошла по рукам» солдат Вермахта…  Причём, на совершенно добровольной основе. Когда Ганс самолично узнал обо всём этом, парень совершенно не удивился. Да и не испытал каких-то особенных эмоций. Только лишь воспылал ещё большим отвращением и неприязнью к Советской девушке, которая так легко променяла свою Родину и девичью честь, да и остатки совести на иностранную форму, горячую воду и вкусные немецкие продукты, доставляемые в часть временами, в том числе — от обеспеченных родителей Кляйна. Складывалось такое впечатление, что терпение немецкого офицера окончательно лопнуло, когда Антонина («schmutziges Mädchen») как теперь называл её про себя Ганс, в один из вечеров бесцеремонно в буквальном смысле вломилась к нему в кабинет и предприняла очередную беззастенчивую попытку сблизиться с ним в эмоциональном плане. — Привет, — совершенно бессовестно, словно ничегошеньки и не происходило, начала Тонька. Ганс Кляйн в очередной раз не удостоил девушку ответом. Антонина Новикова подошла к письменному столу Кляйна и уселась на противоположный стул от неизменного кресла, в котором по обыкновению расположился немецкий офицер. — Я в чём-то провинилась перед тобой? Чем-то не угодила? В чём-то разочаровала тебя? — А ты сама не догадываешься?… — Ты о чём? — Твою мать. Хватит дурака валять! То, что тебя вся часть «имела» толпой, по-твоему — это нормально?.. Тоня тотчас же стыдливо опустила глаза. Напротив, сейчас Ганс просто-напросто сверлил несчастную девушку своим, довольно тяжёлым взглядом. Однако во взгляде Ганса не читалось и толики ревности или каких-либо подобных чувств. Только — сильнейшее отвращение, какое-то разочарование и неприязнь. — Скажи, теперь я окончательно противна тебе?… — Да, — твёрдо отрезал парень и отвёл взгляд. — Я правда не хотела, Ганс… — по щеке Антонины вдруг покатилась крупная слеза.  — Всё ты делала добровольно. Абсолютно добровольно, девочка. Знаешь, я скажу тебе только одно: ОНА бы так никогда не поступила… Она бы лучше предпочла верную смерть, чем позор такого рода… — Ты любишь её… — горько утвердила Тоня, и по щеке её скатилась вторая по счёту слеза. — Да, люблю, — стремительно перебил Антонину Ганс. — Люблю больше своей жалкой жизни. Она — единственная, кому удалось коснуться моего ледяного сердца. И растопить его. А тебя — отныне презираю. Отныне и навсегда. Она бы  ни за что на Свете не продала свою родную страну с потрохами. И не превратилась бы в проститутку, разом позорящую и очернявшую всех порядочных Советских девушек. Для Полины и таких чистых девушек, как она — смерть была бы предпочтительнее… — Я совсем ни на что не могу рассчитывать теперь, Ганс?.. — спросила Новикова чуть не плача. — Проститутки вызывают во мне лишь плохо скрываемое отвращение. С проститутками нужно только развлекаться, а затем — презирать их. Большего они совершенно не заслуживают.  Ты противна мне. И кроме отвращения и презрения я больше ничего сейчас не испытываю… Уходи, — выплюнул Ганс Кляйн отрывисто и рывком отвернулся от Антонины. Советская девушка, заливаясь горькими слезами, ушла, а Ганс наморщил лоб. На его поистине красивом лице нашла своё отражение глубокая печаль… Всё, что происходило с этой русской девчонкой — поистине теперь несчастной девушкой, ему не особо-то и нравилось. Однако как Ганс не старался, парень так и не смог вызвать внутри себя хоть капельку сочувствия по отношению к Антонине. Просто не смог. И всё тут. За обедом, так стремительно наступившем в немецкой части, Антонина уселась за стол прямо напротив Кляйна. Однако девушка совсем ничегошеньки не ела. Она даже не притронулась к своему мясному горячего супу, от тарелки с которым сейчас валил густой пар. Дождавшись, пока большая часть солдат Вермахта пообедает и уйдёт из столовой, и они с Гансом останутся совершенно наедине, девушка присела поближе к немецкому офицеру и начала практически умолять его о повторном разговоре. Однако сам Ганс лишь отмахнулся. Словно от назойливого насекомого. — Ешь, — приказал он, придвинув к девушке её нетронутую тарелку с супом. — Не хочу, — заупрямилась Тонька, глотая слёзы. — В таком случае, я вылью?.. Ты не против? — Делай что хочешь… — произнесла Антонина с горькой интонацией. Ганс лишь коротко кивнул, поднялся из-за стола и стремительно унёс нетронутую тарелку с жидкой пищей.  Антонина Новикова осталась безмолвно плакать за обеденным столом Вермахта.                           ***  После получения рокового известия из того самого письма, где Ганс сообщал своим родителям о том, что он встретил другую женщину на вражеской Советской земле, Эмма Вальтер совершенно не помнила, каким образом и как долго она добиралась до своей квартиры в самом центре Берлина. Девушка с трудом доковыляла до своего дивана и ничком рухнула на его поверхность. Казалось, что силы действительно сейчас покидают её. Эмма не знала, сколько конкретно времени она просто проплакала. Может, час. Возможно, два. А может — и всё пять. Внезапно, по прошествии действительно огромного количества времени, немку будто осенило. Утерев слёзы с лица, брюнетка решительно встала с диванной поверхности и направилась прямиком в собственную ванную комнату. Там фрау Вальтер заткнула пробкой дно ванны и открыла кран с горячей водой… Затем — она вернулась в комнату и достала из серванта новую, совершенно не начатую бутылку элитного вина. Торопливо откупорила её. Сделала огромный глоток прямо из горлышка. Немецкая девушка сбросила с себя всю одежду, оставшись в одном нижнем белье. Медленно залезла в ванну, вместе со злосчастной откупоренной бутылкой вина.  Там она сидела довольно долго, в горячей воде и хлебала вино. Слёзы сами лились у неё из глаз. Эмма размышляла о своей нелёгкой доле и, как она сама считала, огромной Любви к своему Гансу. Хотя отныне он больше не был её, а принадлежал какой-то «Советской вертихвостке». Фрау Вальтер было по-настоящему больно. Очень больно. Она и вправду страдала душевно. Эмма просидела в воде, по крайней мере, час уж точно. Действительно выплакав все глаза, немка приняла роковое и непоправимое для себя решение… И безвозвратное. Она вылезла из ванной, прошлёпала в комнату изящными босыми ножками и взяла что-то из платяного шкафа. Маленькое и блестящее. После этого, Эмма залезла обратно в воду.  Немка долго не могла решиться на этот роковой шаг. Она всё смотрела и смотрела в одну точку. Как тогда, после прочтения письма своего бывшего возлюбленного. Казалось, что молодая фрау Вальтер окончательно потеряла рассудок. Чуть погодя, уже остывшая вода в ванной, стремительно быстро окрасилась насыщенным алым цветом…