Полина

Судьба тех Советских граждан, кто остался на земляных работах оказалась совершенно незавидной. Вставали — задолго до наступления рассвета, весь световой день проводили на тяжёлой работе, когда совсем уж стемнеет полностью, тьма наступит совершенно кромешная — немцы приказывали несчастным людям отправляться в бараки. Соблюдали гигиену с абсолютным трудом и едва ли: мылись ледяной водой из шланга. По очереди. Всем скопом.  Спали каким-то совершенно обморочным сном, какими-то коротенькими урывками, то и дело просыпаясь. Кормёжка была просто отвратительна и являла собой просто-напросто что-то наподобие супчика, но всё же — абсолютную бурду, где не было ни грамма мяса, да и запах лишь отдалённо напоминал собой съестной. Многие люди, особенно женщины, тяжело заболевали, а также — развелось полчища вшей. Сквозь время, на Советских людей действительно страшно было взглянуть: мужчины обросли густыми бородами, от них шёл крайне неприятный запах, одежда практически превратилась в клочья. Женщины являли собой отнюдь картину не лучше: немытые, донельзя исхудавшие и всклокоченные. Кроме Антонины Новиковой больше никто совершенно не понимал немецкий язык. Когда срок земляных работ практически подходил к концу, медленно, но верно, Франк Мюллер сызнова напомнил Гансу Кляйну о своём приказе. Делать было нечего. Скрепя сердце, Ганс созвал к своей палатке солдат Вермахта и стремительно произнёс по-настоящему роковые слова… Когда огромную толпу мужчин погнали на довольно-таки большое открытое пространство, некоторые из женщин громко заголосили. Все остальные стояли безмолвно, понурив головы, до крови кусая губы от совершеннейшего бессилия и безысходности.  Раздалась пронзительная и протяжная автоматная очередь и практически несколько десятков, прежде крепких, рослых мужчин, ничком рухнули друг на друга, словно марионетки, которым обрезали ниточки… Ганс Кляйн стоял сейчас чуть поодаль от места публичной казни, с непроницаемым, абсолютно равнодушным лицом, которое ничего не выражало. Ничегошеньки. Совсем.  Немецкий офицер отнюдь не опускал головы и не прятал своих красивых глаз, нет, он не предпринимал всех этих шагов. Напротив, Ганс желал самолично наблюдать за расстрелом Советских мужчин. В какой-то момент глаза молодого человека отчего-то сверкнули донельзя жестоким, можно сказать даже дьявольски страшным огнём…                          ***  Грозовое небо размеренным тёплым летним вечером по-особенному таинственно и имеет свой, какой-то донельзя неповторимый шарм. Томная и жаркая погода, на первый взгляд, совершеннейшим образом  ничегошеньки не предвещает, по крайней мере, ничего особенно серьёзного, как внезапно можно уловить краем взгляда стремительное и весьма неожиданное хаотичное движение мрачных туч, которые охватывают весь небесный периметр. Тут же, словно из ниоткуда, но появляется резкий ветер, обжигающий кожу своей холодной по сравнению с обычной летней температурой. Ещё мгновение спустя опасно сверкнёт и первая молния — она по-исполински величественна, потому её сопровождает гимном будоражащая сознание мелодия грома. Не менее величавые громовые раскаты будоражат кровь людей в течение всего периода, что длится данное природное явление. Зато какая тишь, да благодать наступает после завершения этой довольно-таки опасной стихии! Полина Орлова, зевая и потягиваясь, после размеренного, ничем не омраченного дневного сна, лениво показалась на крыльце уже такого привычного им с Таткой домишка Валентины Калашниковой. Слегка тяжёлый тягучий воздух после хорошего ливня, так отдавал непомерной духотой. Подают свой «голос» сверчки в высокой траве. Весело щебечут птицы: вот кто действительно рад окончанию сильной грозы. — Поль, обожди немного, я с тобой! — Татьяна Орлова проворно выскочила с крыльца дома, прямиком вслед за старшей сестрой. — Интересно, а где же сейчас Гришка… — подала красивый голосок Полина, задумчиво наклонив белокурую голову и игриво жуя травинку. — Опять ты заладила со своими партизанами! Как же мне это всё наскучило! — Ну в отличие от тебя, Татка, я не горю особым желанием сидеть сложа руки, пока наш доблестный народ проливает кровь за то, чтобы освободить нашу с тобой родную землю… — Забудь про это. Совсем выброси из головы. У тебя — малыш под сердцем. И сохранить его хрупкую душу, сейчас является твоим главнейшим приоритетом. Слышишь меня, сестра?… — Да что за ерунда, — словно от назойливой мухи отмахнулась белокурая русская. — Родину защитить — вот сейчас что является главнейшим приоритетом. Нашим общим Советским приоритетом… Однако будто по жесточайшей иронии Судьбы, словно в подтверждение и всецело в поддержку речей Татьяны, у Полины в этот самый момент скрутило живот…  Не прошло и трёх секунд — как Советскую девушку внезапно, совершенно неожиданно и для неё, и для Татьяны, вытошнило, прямиком на высокие травяные заросли… — Ну вот. Что я говорила, — пророческим, даже каким-то наставническим тоном произнесла младшая Орлова. Полина вытерла рот тыльной стороной ладони и мрачно кивнув, разочарованно покачала головой, а затем поджала губы. — Пойдём в дом, Поль. Ну же. Ступай за мной. Тебе сейчас нельзя переохлаждаться в любом случае. Ещё ребеночку навредишь… — ласково и заботливо произнесла Татьяна и, обняв любимую сестру за плечи, медленно повела ту по направлению к крыльцу слегка захудалого домишки.      2 июля 1942 года, Берлин, Германия. Фрау Вальтер действительно ждала ответного письма от своего бывшего возлюбленного. Ждала буквально днями и ночами. За это время, что Эмма Вальтер провела в томительном ожидании хоть какой- нибудь весточки от своего любимого Ганса, женщина начала иметь и вправду большие проблемы с алкоголем… Она практически спилась. А затем — натурально впала в клиническую депрессию. Впрочем, зная особенности её крайне чувствительного, а в какой-то мере и сентиментального характера, данное событие покажется нашему читателю вполне предсказуемым и очевидным. Со своим любовником, человеком, который некогда носил статус лучшего друга Ганса Кляйна, фрау Вальтер окончательно разорвала отношения. Поэтому они больше и не виделись, с момента самого первого письма Фрау Вальтер к Гансу. На данный момент времени Эмма находилась почти на грани отчаяния. Женщина совсем перестала покидать свою квартиру в самом сердце Берлина. Всё, что она делала — это лишь топила своё отчаяние в крепких алкогольных напитках. Уже не в простецком лёгком вине. Эмма часами, нет, днями валялась на кровати, заливалась беззвучными рыданиями и поглощала коньяк действительно в немеренных количествах. Такое положение дел обстояло с тех самых пор, когда фрау Вальтер приказала своему любовнику больше не навещать её. Нет, право, она отнюдь не жалела о расставании с ним. Ведь тот, о ком она всецело думала, находился сейчас на территории Советского Союза. И могло произойти правда что угодно: Ганса могли взять в плен, да Господь — молодого человека могло уже давно не быть в живых… Однако в этом случае, её бы, Эмму оповестили. Непременно. Значит, Ганс, её ненаглядный Ганс — жив. И наверняка встретил какую-то недостойную женщину на чужой, нет, вражеской всей их нации земле… «Советскую шалаву, которая теперь, наверняка, каждый Божий день, крутит перед ним своим хвостом», — горько подумалось фрау Вальтер. Эмма ничегошеньки больше не делала, как уже было сказано выше: она лишь бесконтрольно употребляла крепкий алкоголь — пила каждый день, с утра и до поздней ночи. И плакала, свернувшись калачиком на своём широком диване. Иногда ей и вправду лезли в голову донельзя страшные мысли, но на данный отрезок времени, фрау Вальтер ещё хватало достаточно мужества, чтобы суметь отогнать их. В конце концов, Эмма решила попробовать «с чистого листа», ещё раз. Немка решила, что не будет отчаиваться: ведь истинных причин для этого шага ещё совсем нет. Она и правда с недюжинными усилиями, нехотя, но сходила в душ, чтобы хоть как-то нейтрализовать действие треклятого алкоголя, затем — собрала остатки воли в крепкий кулак, слегка шатаясь, уселась за письменный стол, разложила перед собой письменные принадлежности и начала неспешно писать красивым почерком с завитушками, примерно по несколько слов в минуту, поскольку разум её был всё ещё затуманен. Эмма совсем не имела представления, как ей можно начать своё второе по счёту любовное письмо к Гансу. Однако прямо в эту секунду, женщина лишь следовала под чутким руководством своего незрячего, однако по-настоящему любящего женского сердца.