(Не)человеческий фактор

Утро в Сан-Жозе-дус-Кампусе было серым и промозглым, как и всегда. Оливер Паули, зажав в зубах последний сухарь из утреннего пайка, неспешной, развалящейся походкой направлялся к своему рабочему месту. В отличие от Ренри, Паули не терпел хаоса, и все предметы в зоне его досягаемости имели строгое место. Воздух, обычно наполненый запахом паленой платы, сегодня был электризован иным — тревожным, невнятным гулом чужих разговоров. Суета, обычно локализованная у столовой и медпункта, растекалась по всему лагерю. Люди сбивались в кучки, и их голоса, то взволнованные, то негодующие, прорезали утреннюю тишину. Оливер, делая вид, что копается в кармане куртки в поисках несуществующей сигареты, натянуто замедлил шаг. Заприметив парочку знакомых в небольшой компании людей, он подошел к ним и поприветствовал. -… без согласования штурмовали базу и спасли пленных. Ночью, и даже всех, вроде бы, вытащили! — довершала свой рассказ женщина средних лет. — Тайлер просто герой! Не то, что снобы, сидящие в зданиях и раздающие указы. Надо устроить голосование и выбрать заново руководство, — переключила она тему. — Герой, как же. Новые рты кормить. В лазарете и так места нет, — пробурчал один из знакомых Паули себе под нос. Оливер фыркнул, сделал равнодушное лицо и, сунув руки в карманы, побрел дальше, будто все это ему глубоко безразлично. Его мастеркая встретила привычным порядком и чистотой. Мужчина принялся доделывать передатчик, который должнен был наконец-то дать им устойчивую связь с ближайшими пунктами. Но пальцы, обычно ловкие и точные, сегодня не слушались. Паяльник зависал в воздухе, взгляд упрямо уползал в окно — на дорогу, ведущую к лагерю. Глубоко вздохнув, Оливер отложил инструмент и вернулся наружу. Не хватало одной важной детали — за ней он последовал на склад уцелевшей электроники, который по абсолютной случайности оказался недалеко от въезда в город. Мужчина дождался грузовика — они курсировали по территории, выполняя роль общественного транспорта, и подъехал к складу. Как только Паули ступил на землю — появились они. Сначала раздался глухой рокот моторов, потом — громкие голоса, приказы, суета. Отряд едва успел заехать в лагерь и только начинал выходить из машин, а их уже обступили. Вид у прибывших был усталый, молчаливый, припорошенный дорожной пылью и чем-то еще — тенью пережитого. Тайлер остановился у одного из автомобилей, из которого на носилки положили девушку. Лейтенант отдавал указания, но его обычно непроницаемое лицо было хмурым, почти растерянным, а уставший и пустой взгляд устремился куда-то внутрь себя. Следом за военными из автомобилей стали показываться другие люди — грязные и уставшие. Пленные. Уже прибывшие медики бросились вперед. Те самые носилки сразу понесли в госпиталь — сейчас рядом с ними шел Ренри. Лицо его исказила маска боли и ярости. Девушка на носилках была без сознания, ее голова беспомощно запрокинулась. Механическая кисть мерцала тусклым металлическим блеском, контрастируя с другой рукой — живой, изуродованной, с темными, кровавыми подтеками на кончиках пальцев. Большинство пленных, однако, отделались испугом и царапинами. Контраст был поразительным. Оливер, не в силах сдержать любопытство, сделал несколько шагов навстречу Ренри, пресекая его путь. — Ну что, Ли, геройским походом отметились? — начал он с привычной ехидцей, стараясь поймать его взгляд. — Расскажешь, как… — Отвали, Паули! — Ренри обернулся на него с такой внезапной, животной злобой, что Оливер невольно отступил на шаг. — Сейчас не до тебя! Совсем! Понял?! Не дав опомниться, азиат поспешил вслед за носилками в сторону лазарета. Оливер остался стоять во внезапном ступоре. Он посмотрел на Тайлера, но тот был глух и слеп ко всему, проходя мимо как загипнотизированный. Успешная миссия? Не похоже. Паули продолжал всматриваться в лица прибывших. Не хватало одного. Самого заметного. Того, чье молчаливое присутствие всегда чувствовалось, как давление перед грозой. И тут его взгляд упал на одного из пленных — худощавого парня с умными, испуганными глазами. Оливер узнал его: один из технарей «Ментора», с которыми довелось какое-то время работать в одном отделе. Быстрым шагом он подошел, хлопнул парня по плечу и отвел в сторону, под сень полуразрушенной арки. — Энди, живой. Ну слава богу, — он осекся, заметив, как тот вздрогнул. Парень выглядел изможденным, глаза ввалились. Паули ослабил хватку и порылся в кармане, найдя там половинку протеинового батончика, смятого в фольге. — На, пожуй что ли. Выглядишь, будто тебя через мясорубку прокрутили. Энди с жадностью ухватился за еду задрожавшими пальцами и развернул фольгу. — Спасибо, — он прожевал первый кусок, будто не чувствуя вкуса. — Два дня не кормили. Только воду давали… Оливер мотнул головой и прислонился к грубой кирпичной кладке, ожидая, когда парень дожуёт. — Ну? Что там было? Чего эти уроды хотели? Энди сглотнул остатки батончика — очевидно, этого было мало, чтобы утолить голод. — Они допрашивали нас. Угрожали. Про плеер какой-то … — он нервно сглотнул. — Собирались отвезти на север. Для чего — не знаю, но поговаривали про подготовку какого-то судна. Оливер кивал, в голове уже складывался пазл из обрывков информации. И вдруг его осенило. Он снова окинул взглядом толпу. — Слушай, а где Велидан? Не видел его в этой куче? Лицо Энди моментально помрачнело. Он потупил взгляд, стараясь избегать встречи с глазами Оливера. — Не… Не видел. Я ничего не знаю. — Энди, — голос Паули стал тише, но в нем зазвучала сталь. Он шагнул ближе, отрезая парню путь к отступлению. — Помнишь, как ты «позаимствовал» коробку с радиодеталями и чуть не устроил короткое замыкание в энергосети? Кто тогда отмазал тебя перед комиссией? Не заставляй меня жалеть о своей глупой благородности. Что случилось с Лексаром? Парень побледнел еще сильнее. Он сглотнул комок в горле, сжимая пальцами фольгу в кармане. Шум лагеря доносился до них приглушенно, словно из другого мира. — Я сам не видел… Клянусь, — прошептал Энди, и его голос сорвался. — Но я слышал, как Ренри докладывал Тайлеру. Говорил… — Энди замолчал, подбирая слова, которые были ему не по силам. Оливер не спускал с него глаз, молча ожидая. Давление висело в воздухе густым и тягучим, как смола. — Говорил, что Лексар… что он застрелил какого-то старика. Профессора. И сбежал. Паули нахмурился, пытаясь вписать это в свою картину мира. Война есть война. Лекс — военный. Что в этом такого? — И? — спросил он нетерпеливо. Энди наконец поднял на него глаза, и в них была растерянность. Кажется, он тоже не осознавал масштаб произошедшего. — Тот старик… Ренри сказал, что он не был врагом. И Лексар это знал. Эти простые слова повисли в воздухе, обретая вдруг чудовищный, непостижимый вес. Оливер замер, ощущая, как привычная, логичная вселенная дала глубокую, зияющую трещину. Он на мгновение позабыл, о ком речь. Энди, как и другие, не знал, чем является Лекс. В привычном мире убийство — это статистика. Предательство — это алгоритм. Но это… это было что-то иное. Что-то безумное. Слова Энди повисли в воздухе тяжелым, ядовитым облаком. Парень, воспользовавшись ошеломленным молчанием Паули, юркнул в сторону лазарета, словно боясь, что его сейчас же заставят взять свои слова обратно. Оливер не стал его удерживать. Он остался стоять под аркой, ощущая холод шершавого кирпича за спиной и ледяную пустоту внутри. ИИ убил человека. Нет, даже не так. Убил того, кто не был врагом. Это нарушало все возможные протоколы, все законы робототехники, все тезисы из учебников, которые Оливер когда-то пролистывал с насмешкой. Если базовая заповедь «не навреди» была нарушена так легко, что останавливало его от того, чтобы повернуть оружие против всех них? Оливер засомневался, не ошибся ли в своих догадках по поводу природы Велидана. Его размышления прервал резкий оклик у въезда в лагерь. Один из бойцов отряда Тайлера, снимавший с броневика ящики с трофеями, заглянул в салон последней машины и нахмурился. — Эй, ты чего тут сидишь? Тебе в лазарет надо! Сначала из темноты показалась бледная, испачканная пылью и сажей рука, опершаяся о косяк. Потом, медленно и неловко, словно марионетка на разболтанных нитках, из машины выкатилась Ева. Ее движения были заторможенными, лишенными всякой цели. Правая рука была перебинтована, кисть безвольно лежала на подвесе — явный вывих плеча, который должен был причинять адскую боль. Но на лице девушки не чисталось ни боли, ни страха. Глаза, обычно такие живые и любопытные, смотрели в никуда, не видя и не узнавая окружающий мир. Она постояла секунду, а затем побрела — не в сторону медпункта, а на окраину лагеря, к груде строительного мусора. — Эй, куда ты? — крякнул боец, отставив ящик. — Не туда! Лазарет вот там! Он догнал ее за несколько шагов и осторожно взял за локоть здоровой руки. Эвелин вздрогнула, как от внезапного толчка, и обернулась на него. В глазах мелькнуло недоумение — будто девушка не могла понять, кто он и что от нее нужно. Без слов, покорно, она позволила развернуть себя и повести в нужном направлении. Оливер наблюдал за этой немой сценой, и в его душе что-то перевернулось. Прежнее раздражение на ее наивность, на ее какую-то глупую веру в хорошее, сменилось чем-то иным. Холодным, трезвым осознанием. «Не стоит вестись на миловидную внешность» — пронеслось у него в голове с внезапной, едкой горечью. Ведь он сам однажды попался в эту ловушку. * * * Перед глазами стояла не деревня, а просто точка на карте — грязное поселение, затерянное в серых землях. Бараки из ржавого металла, старых бревен и прогнившей фанеры. Жители — в основном коренное население, бедные и голодные. Здесь выживали те, кому некуда было бежать. Он сам тогда был другим. Не Оливером Паули, заносчивым технарем, а просто Оливером — тощим, вечно мерзнущим подростком, которого частенько дразнили за то, что он копался в электронном хламе вместо «нормальной» работы. И была она. Маленькая Ева двенадцати лет. Худая, с лицом, вечно вымазанным в чем-то земляном, но с невероятно живыми глазами. Паули видел, как она отдавала последнюю картофелину плачущему малышу. Как бросалась с кулаками на мальчишку старше, который отбирал у старика краюху хлеба. Но один эпизод врезался в память навсегда. Сломался генератор — единственный источник энергии для водяного насоса. Началась паника. Староста поселения, здоровенный детина по кличке Боров, вытолкал его к зловонной, покрытой потеками масла махине. — Вот, твои игрушки! — просипел Боров, тыча толстым пальцем в генератор. — Чтоб заработал, понял? Или воды не будет. Оливер молча кивнул, чувствуя на себе невероятный груз ответственности. Он просидел над генератором несколько часов. Руки дрожали от холода и напряжения. Внутри все было перепалено, переломано. Он пробовал одно, другое — ничего не работало. В какой-то момент его обступили любопытствующие дети, пробегающие рядом. Они с интересом наблюдали, а потом послышались первые насмешки. — Лучше бы ты дрова учился рубить! — высказался мальчишка постарше. Другие ему поддакнули. — Да бросьте, он слабее меня даже. С каждым провалом смех становился язвительней. Оливер чувствовал, как горит лицо, злился, пытался прогнать детвору. Сам же готов был провалиться сквозь землю. И тогда сквозь хохот он услышал тихий, но четкий голос. — Отстаньте от него. Дети обернулись. На краю толпы появилась Ева. Она смотрела не на насмешников, а на него. — Вы только мешаете. Ничего больше не сказав, Ева подошла ближе и вытащила из кармана фонарик, встроенный в зажигалку. Она направила слабый луч света точно на клубок проводов, с которым бился Паули. Ничего сверхъестественного. Ева просто стояла рядом и держала свет, пока ветер трепал ее грязные волосы. Но этого оказалось достаточно. Злость ушла, сменившись жгучим желанием доказать. Не им. Ей. Доказать, что ее тихая вера — не напрасна. Оливер снова опустил голову, и пальцы с новой яростью заработали с отверткой. Через десять минут генератор, с надрывом кашлянув дымом, заработал. Когда он поднял глаза, чтобы сказать ей «спасибо», Евы уже не было. Она растворилась в сумерках, как маленький призрак. После того случая с генератором Оливер стал замечать ее чаще. Тихую девочку с большими глазами, которая, казалось, жила по каким-то своим, неведомым ему законам. Он начал подкладывать ей вкусности. Не каждый день и не много. Паули делал это тайком, оставляя на ящике с инструментами у ее старенького барака или на подоконнике, зная, что она проходит там каждое утро. Они почти не разговаривали. Он — семнадцатилетний угловатый подросток, весь ушедший в себя и свои схемы, она — двенадцатилетняя девочка, жившая в своем собственном, непонятном ему мире. Что им было сказать друг другу? Он стеснялся, да и повода не было. Иногда их взгляды встречались, и Ева быстро кивала, а он отводил глаза, делая вид, что просто смотрит куда-то в ее сторону. Так прошло несколько месяцев, пока не случилась новая беда. Урожай на скудных деревенских грядках стал гибнуть. Сначала желтели листья, потом растения ложились на землю и засыхали. В поселении воцарился голод — настоящий, пахнущий страхом и безысходностью. Старик Иша, в чьей каморке ютилась Ева, слег — недоедание и возраст взяли свое. Оливер видел, как девочка с другими детьми, вооружившись палками и жестяными банками, пыталась собирать на полях каких-то жуков и слизней, рвала жесткие, несъедобные на вид сорняки. Он видел ее опущенные плечи и пустое ведро, когда она возвращалась ни с чем. Паули стало не по себе. Не из жалости — нет. Мозг, требовавший порядка и логики, восставал против этой несправедливой, бессмысленной напасти. Он решил докопаться до причины. Оливер принялся собирать в деревне всё, что мог найти по теме: потрепанный школьный учебник ботаники, справочник по сельскому хозяйству до катастрофы, несколько пожелтевших журналов. Все они были на местном языке, который Паули устно уже понимал, но читать не умел. Пришлось озадачится поиском переводчика — старый жёлтый словарь нашелся лишь в соседнем поселении. Оливер принялся штудировать литературу ночами при тусклом свете масляной лампы, сверяя описание симптомов с тем, что видел на полях. Это была сложная задача, головоломка, и он погрузился в нее целиком и полностью, забыв о голоде и усталости. Ответ был найден. Не болезнь, не вредители. Повилика полевая. Сорняк-паразит, который опутывал корни культурных растений и высасывал из них все соки. Усталый, но ликующий, с книгой в руках, он выскочил из своего барака на рассвете, чтобы сообщить новость старосте. И чуть не споткнулся о Еву. Она тащила к компостной яме тяжелое ведро с отбросами. Лицо девочки было серым от усталости, под глазами — темные круги. Она шла, не глядя по сторонам, погруженная в свои тяжкие мысли. — Эй! — выдохнул Оливер, едва удержав равновесие. Она вздрогнула и подняла на него глаза. — Ты… — он запнулся, внезапно смутившись. Потом ткнул пальцем в открытую страницу книги, где был нарисован зловещий на вид вьюнок. — Я знаю, что с урожаем. Это повилика. Душит все корни. Надо выкапывать и сжигать, иначе… Паули говорил сбивчиво, заумно, но с горящими глазами. Ева слушала, не перебивая, и постепенно взгляд ее прояснялся. Пустота уходила, сменяясь пониманием, а потом — слабой, едва заметной искоркой надежды. Спустя пару минут в глазах девочки мелькнуло острое, какое-то хищное внимание. — Мне нужно кое-что проверить. По этому рисунку, — голос Евы прозвучал непривычно твердо, в нем не осталось и следа детской наивности. — Подожди здесь. На мгновение Паули растерялся, а потом, ошеломленный, протянул ей книгу. Она выхватила ее и пулей помчалась прочь, в сторону, где стоял дом старосты. Оливер ждал. Минуту, пять, десять. Он наивно полагал, что она вот-вот вернется, чтобы вместе идти к взрослым. Заподозрив неладное, он побежал в ту же сторону и остановился, когда увидел людей. Мимо проходящие жители задерживались около дома старосты, окружив Борова и… её. Ева, указывая в страницы справочника, рассказывала об открытии. Ее щеки горели румянцем, а глаза лихорадочно блестели. — Я нашла! — звонко говорила она, перекрывая другие голоса. — Я читала старые книги и поняла! Это повилка! Нужно все выпалывать и жечь, иначе семена… Она слово в слово, с той же горячностью, повторяла все, что только что услышала от Оливера. Но теперь это подавалось как ее открытие. Боров взял протянутый ему справочник и забегал глазами по страницам. — Симптомы похожи! — спустя минуту изучения, пробасил он. — Молодец, девочка! Если всё так, твоей семье будет полагаться двойной паек. И те самые крепкие ботинки, что со склада, — забирай! Мир для Оливера сузился до точки. Он не помнил, как оказался на краю толпы зевак. Его собственный голос прозвучал чужим, тонким и надтреснутым: — Это я… Это моя книга… Я… На него обернулись. Взгляды были раздраженными, нетерпеливыми. — Ну конечно! — рявкнул Боров, даже не взглянув на него. — Не твоё дело! — Иди свои схемы паяй, выдумщик! — бросил кто-то из толпы. — И не стыдно пытаться присвоить себе достижения ребёнка? Их слово против его слова. Слово «героини» против слова «выдумщика». И в этот момент взгляд Паули встретился с ее глазами. Всего на секунду. Он успел увидеть не детскую радость, а взрослый, холодный, испуганный расчет. И стыд. Быстрый, как вспышка, жгучий стыд, который Ева тут же потушила, высоко подняв подбородок и отвернувшись к старосте. Она сделала выбор. * * * Оливер стоял, вжавшись в шершавый кирпич арки, и смотрел в пустоту, где только что растворился ее силуэт. Внутри было тихо и холодно, как в склепе. Память, этот безжалостный архивариус, поднесла к глазам не просто картинку из прошлого, а выжгла ее раскаленным клеймом. Он вспомнил, как сбежал из деревни при первой же возможности. Как был принят в «Ментор», где его слово имело вес, а мозги ценились выше физической силы. Но Паули всегда помнил тот последний, красноречивый взгляд Евы — не с раскаянием, а с испуганным, стремительным отречением. Она не просто взяла его идею. Она украла его победу, его единственный шанс перестать быть никем. Это было не воровство. Это было предательство. И ради чего? Ради новых ботинок! Теперь, глядя на опустевшую дорогу, по которой девушку увели в сторону госпиталя, Оливер чувствовал не злорадство. Он чувствовал леденящую, почти мистическую связь через года. «Теперь и ты узнала вкус предательства» — пронеслось в его сознании, и мысль эта была острой и горькой. Паули не знал, кем приходился Эвелин тот профессор. Суть была не в факте родства, а в силе удара. Предательство не измеряется в процентах — оно либо есть, либо его нет. И когда приходит, оно отнимает не просто человека. Оно отнимает веру в саму возможность доверия. Оно рушит мир до основания, оставляя после себя лишь холодный, радиоактивный пепел.