Кажется я стал целью захвата призрака

«Сталкеришь?» — эхом отдавалось в голове Шицзэ. Да он, можно сказать, жизнь посвятил этому «сталкерингу»! Три года, между прочим, искал этого неблагодарного типа, прочёсывая каждый закоулок Бэйдайхэ, как голодный кот помойку. И вот, на тебе, — «сталкеришь»! Внутри него закипел яростный чайник презрения. Да как этот смертный смеет так с ним разговаривать?! С ним, с Сакураями Шицзэ, чья мощь могла бы сдвинуть горы и изменить течение рек! Хотя… стоп. Правила приличия, маска благородного мужа и всё такое. Глубокий вдох, выдох… и вот он, самый обходительный призрак на свете, готов блеснуть своим актёрским талантом. — «Он видит во мне моего младшего брата? Что же… Он его получит.» — Зловеще усмехнулся в мыслях Шицзе. — Линсю, — начал он, источая фальшивое очарование, — я всего лишь хотел сделать тебе сюрприз. Узнал, где ты живешь, от общих знакомых. А насчёт наряда… Просто решил добавить немного… э-э-э… пикантности в нашу встречу. Ты сегодня был так холоден со мной, но я-то чувствую, что я тебе нравлюсь. Он сделал шаг вперёд, пытаясь заглянуть в глаза Линсю, понять, что скрывается за этой маской безразличия. Но тот лишь отшатнулся, словно от прокажённого, тем самым позволив призраку войти в квартиру. Комната встретила Шицзэ запахом сандала и лёгким беспорядком, словно здесь жил человек, которому было попросту наплевать на правила фэншуй. — «Тц! И когда он успел так насвинячить?! Все мои вчерашние труды по уборке ушли в пустую!» На журнальном столике красовалась гора комиксов, еды и пива, а на мягком, белоснежном диване валялась одежда. Будто Линсю лишь недавно вернулся в квартиру после затянувшейся попойки. «Пикантность»? Да Линсю, казалось, вот-вот выкинет его обратно за дверь вместе с этой самой «пикантностью»! — Сюрприз? — Линсю скептически вздёрнул бровь, словно пробуя на вкус бамбуковые побеги. — Минато, ты вообще нормальный? Или тебя в детстве роняли? Запомни раз и навсегда— между нами ничего нет и быть не может! И да, общих знакомых, знающих мой адрес, у нас с тобой быть не может в принципе, потому что меня тошнит от одного твоего вида! Шицзэ ощутил, как маска «благородного мужа» начинает трещать по швам. Внутри него бушевал вулкан, готовый извергнуть лаву саркастичных комментариев и проклятий, способных лишить этого смертного сна на целую вечность. Но он держался. Нельзя спугнуть. Нельзя повторить ошибку прошлого. И прежде чем, Линсю успел вытолкнуть его из квартиры, Шицзэ произнёс: — Ну не надо так сразу, — попытался сгладить он углы с наигранной улыбкой. — Может, просто ты ещё не рассмотрел во мне все мои достоинства? Дай мне шанс! Линсю взглянул на Шицзэ с таким выражением, будто перед ним стоял сбежавший из психушки клоун. Но, к удивлению Шицзэ, вместо того чтобы вышвырнуть его за дверь, он лишь вздохнул и потёр переносицу. — Ладно, чёртов сталкер, — сказал он, словно смирившись со своей трагической участью. — У тебя есть пять минут. Удиви меня. И если за эти пять минут я не увижу ничего, кроме придурковатого косплея на покойницу квартала красных фонарей, и навязчивых приставаний, клянусь всеми богами, я вызову полицию! Шицзэ замер, ошеломлённый неожиданной уступкой. Пять минут? Это ничтожно мало, но и это лучше, чем ничего. В голове лихорадочно замелькали возможные варианты: демонстрация силы, лесть, уговоры, угрозы (последнее — в крайнем случае). Но что действительно может поразить Линсю, пробить его броню безразличия? Время неумолимо утекало. Взгляд Шицзэ скользнул по захламленной комнате, зацепился за потрёпанный сборник старинных стихов, одиноко лежащий на полу возле дивана. Тот Линсю, которого он любил, всегда питал слабость к поэзии, особенно к эпохе династии Тан. И тогда в его сердце появилась слабая надежда, что перед ним стоит его Линсю. А не поразительно похожий на него человек. Взгляд Ваншана, однако, уловил куда смотрит Шицзэ, и лишь прыснул со смеху: — Только не смей мне читать стихи Ли Бо, от их приторности меня воротит. Шицзэ похолодел. Ли Бо? Неужели вся его тщательно выстроенная теория рушится? Неужели перед ним действительно не тот Линсю, которого он знал и любил? Сердце бешено заколотилось, но он отбросил сомнения. Пять минут, помнит? Нужно действовать. — Хорошо, — быстро ответил Шицзэ, стараясь не выдать своего смятения. — Никаких стихов Ли Бо. Тогда что ты предпочитаешь? Что-то более… современное? Или, может быть, мне нужно что-то сделать, чтобы ты уже признался в том, что я нравлюсь тебе? Линсю закатил глаза, но в голосе прозвучала едва заметная искра любопытства: — Послушай… Почему ты вообще решил, что ты можешь мне нравиться? — Со змеиным смешком спросил он. — То что ты богатый, красивый и влиятельный, ещё не значит что все готовы перед тобой ноги раздвигать. Шицзэ на мгновение обомлел и лишь губы его слегка дрогнули, ни то в попытке возмутиться, ни то обуздать свой гнев: — Я, конечно, понимаю, скромность — это добродетель, но не до такой же степени, — он попытался добавить в голос непринуждённости, хотя внутри всё сжалось от напряжения. — Я ведь вижу, как ты на меня смотришь. Этот… интерес. Хотя, возможно, я действительно слишком самоуверен. Но я готов работать над этим. Линсю прищурился, словно изучая его под микроскопом. — Ты… невыносим, — протянул он, но в уголках губ мелькнула тень улыбки. — Но допустим, — он сделал паузу, — предположим, чисто гипотетически, что ты мне… симпатичен. Что ты тогда сделаешь, Минато? И тогда… Шицзэ не смог более сдерживать ярость. Ревность. Всепоглощающая, тупая ревность затмила его рассудок. Он разразился резким, истерическим смехом, который оглушил своей внезапностью, заставив Линсю Ваншана настороженно замереть. Линсю изначально знал, что перед ним не Минато. Он лишь выигрывал время, оттягивая неизбежный финал, и благодаря этому разговору сумел кое-что выяснить. В то же мгновение Шицзэ набросился на Линсю, грубо схватив его за горло и впечатав в диван. Горячее дыхание опалило кожу, вызвав гримасу отвращения: — Что ты творишь!.. — выдохнул Ваншан, пытаясь схватить чужие руки, чтобы отстранить их от себя. — Как ты… посмел? Посмел даже подумать о ком-то другом, когда я рядом, а?!.. — прошипел Шицзэ, сжимая горло Линсю с такой силой, что в глазах последнего начали проступать красные точки. — И ты готов отдать ему то, что принадлежит мне по праву? Линсю отчаянно пытался вырваться, но хватка Шицзэ была мёртвой. Он почувствовал, как в лёгких заканчивается воздух, и паника начала захлёстывать его разум. Но даже в этот момент он не мог не отметить безумный блеск в глазах призрака, эту болезненную красоту. — Ах… И кстати… — вдруг прошептал Шицзэ, и в его голосе звучала опасная, змеиная нежность. Он устроился между бёдер Линсю, хищно нависая над ним, словно ночной кошмар, материализовавшийся в яви. Взгляд его, словно завороженный, скользнул вниз, к полуобнажённым бёдрам. На Линсю была лишь огромная футболка и старые, выцветшие трусишки. В конце концов, какой смысл переодеваться, встречая незваных гостей? Тем более, когда этот самый гость сотни раз видел его обнажённым в ванной. И, вернув взгляд своих синих, как штормовое море, глаз, Шицзэ промурлыкал: — Где же шрам на твоей ноге? На нежной коже левого бедра? Помню, как упивался его видом, касаясь губами… Но… Неужели ты удалил его? Линсю вздрогнул, словно от удара, и в его глазах вспыхнула ярость. — Шрам? О чём ты вообще?! — выплюнул он, но слова застряли в горле. В глубинах памяти всплыло далёкое, почти забытое прошлое. Шрам Даньмэя. Нелепый след от падения с велосипеда, кривоватое сердечко, вытатуированное на внутренней стороне бедра глупой случайностью. «Не может быть…» — Линсю нахмурился, его разум бушевал. «Этот одержимый призрак до сих пор не понял, что я не Даньмэй?!» — Постой! — Линсю попытался оттолкнуть от себя липкие прикосновения Шицзэ. — Я не тот, кого ты ищешь! Шицзэ замер, его голова склонилась в притворном замешательстве. — Что ты… имеешь в виду? — Сначала отпусти меня, и я всё объясню, — взмолился Линсю, надеясь вырваться из его хватки. Однако рука Шицзэ, подобно нефритовому браслету, лишь сильнее обвилась вокруг его шеи, не сжимая, но и не отпуская, словно играючи удерживая его судьбу. — Говори так, — промурлыкал он, — а я решу, достоин ли ты свободы. — Тц! Чёрт! — Линсю стиснул зубы, но, собравшись с духом, произнёс: — У меня есть… То есть был брат-близнец. И когда он продолжил, то его лицо омрачилось тенью, а голос стал сухим, приправленным нотами иронии. — Мы родились в один день. Его звали Даньмэй. Скромный, тихий мальчик, всегда следовал за мной по пятам. Единственное, что нас отличало, цвет волос. У него они были белые, словно первый снег, с алыми корнями, а у меня — наоборот. Ты понимаешь, к чему я клоню? Брови Шицзэ сошлись в танце сомнения, подозрение застыло в его глазах, словно яд в хрустальном сосуде. Но сосуд этот разбился в дребезги. Когда он, наконец, смог смириться с тем, что перед ним всё же не тот Линсю, которого он знал. Но… «Почему же Даньмэй обманул меня? Зачем назвался чужим именем? И это ли он хотел мне сказать, когда я умирал? Нет… Он явно хотел сказать о том, что никогда меня не любил.» — Пронеслось в его мыслях. Черты лица Шицзэ слегка расслабились, но хватка на шее была неизменна: — Если ты не пытаешься обмануть меня, то где же он сейчас? Ваншан нелепо заморграл своими ярко-лилововыми глазками: — Разве ты не знаешь? — Но в следующую секунду его голос стал ледяным, — Даньмэй мёртв. Я полагал, вы уже встретились в загробном мире, раз уж так сильно любили друг друга. И тогда… Шицзэ застыл, обратившись в статую из лунного камня, хватка его пальцев ослабла, словно увядший цветок. — Мёртв? Но… как такое возможно? Как он ушёл из жизни?! — В голосе призрака взметнулась ярость, смешанная с отчаянием, словно пламя, вырвавшееся из ада. Хрупкая утварь в комнате содрогнулась, точно осенние листья, гонимые ветром, исчерчиваясь предательской паутиной трещин. И под аккомпанемент крушащегося стекла, фарфора, лопающейся плазмы телевизора, лицо Линсю оставалось угрюмым, когда он с нарочитой медлительностью произнёс: — Даньмэй повесился. В Шанхае. В чаще бамбукового леса. — В голосе Линсю прозвучала ироничная усмешка. — Какая-то маленькая девочка, вероятно, заблудившись, нашла его тело, раскачивающееся на ветвях. «И если бы не она, тело могло бы и вовсе остаться не найденным…» — промелькнуло в мыслях Линсю, но вслух же он этого не озвучил. — Почему… Почему ты так спокойно об этом говоришь?! — прорычал Шицзэ, его бледно-синие глаза стали болезненными. Линсю скривил губы в едкой усмешке, но в глубине его глаз затаилась бездна. — Устал оплакивать убийцу. — Лениво выдохнул он. — Ведь это Даньмэй убил тебя, не так ли? Шицзэ замолчал, словно поражённый молнией. Единственная причина, по которой они не встретились в загробном мире, — самоубийцы не становились призраками. Их души рассыпались в пыль, не оставляя надежды на перерождение, на жалкое существование в облике нечисти или животного. — Линсю… — прошептал Шицзэ, адресуя это имя Даньмэю. — Но… что толкнуло его на такой поступок? Почему он покончил с собой? Ваншан был ошеломлен. Он удивленно вскинул брови. — Мало того, что ты не знал о его смерти, так ты ещё и не гневаешься на него за то, что он тебя убил? Или ты что-то скрываешь об обстоятельствах своей кончины и на самом деле умер совсем иначе, а? Затихший призрак вдруг разразился рыданиями. — Я сам заслужил свою смерть! — Прохрипел он. Шицзэ плакал не о собственной кончине, а о том, что Даньмэй, тот, кем он был одержим, исчез навсегда, растворился в небытие. Но почему? Как такое могло произойти? Вопросы роились в его сознании, оставаясь без ответа. Линсю лишь непонимающе выгнул бровь, а затем с тяжестью выдохнул, ощущая, как хватка призрака на его горле ослабла. — Раз уж мы всё выяснили, будь добр, отпусти меня, — произнёс он твёрдым голосом. — И раз уж на то пошло, то больше не преследуй меня. Как видишь, я не тот, кто тебе нужен. И в отличие от своего брата, я никогда не питал к тебе никаких чувств. Шицзэ вздрогнул, словно от пощёчины. — Чувств? — Он покачал головой. — Ты… То есть… Даньмэй не был тем, кто любил меня. Это я… Линсю резко перебил его, не дав закончить фразу: — Не неси чушь! Мой брат был просто слишком скромен, чтобы открыто говорить о своих чувствах. Я уверен в этом, ведь я знал его лучше, чем кто-либо другой. Чёрт возьми, я читал его дневники! Но… мне всё же малость любопытно… Чем же ты заслужил свою смерть?.. Неужели ему не понравилась твоя готовка? — прошипел он с хищным блеском в глазах. Щека Шицзэ дёрнулась, словно от внезапного наваждения, но вскоре его взгляд устремился в пустоту. — Как ты думаешь, почему я стал именно юань гуй (冤鬼)? — Не дожидаясь ответа, он продолжил: — Я патологически ревновал Даньмэя. Ведь, даже если верить твоим словам, кроме меня, ему нравился ещё и мой младший брат. Поэтому мне ничего не оставалось сделать, кроме как… заточить тебя… То есть Даньмэя рядом с собой. Линсю присмотрелся к призраку, пытаясь разгадать смысл его слов. Ревность, заточение… Картина вырисовывалась мрачная и пугающая. — И что же ты натворил, Шицзэ? Расскажи мне во всех подробностях, что произошло между вами, — потребовал Линсю, чувствуя, как нездоровое любопытство скользкими щупальцами проникает в душу, смешиваясь с чувством брезгливости. Он уже догадывался, о каком заточении шла речь, словно вся эта трагическая история любви, была выткана из пошлых клише. — Если, конечно, в тебе найдётся хоть капля мужества признаться в гнусности содеянного. — Добавил с едкой ухмылкой он. Шицзэ лишь зажмурился, словно от яркой вспышки, и начал свой рассказ…

***

В тени гор и суеты городской жизни в Бэйдайхэ существовали два брата, связанные не только кровью, но и неразрывной нитью близнецов. Линсю Ваншан, с его спокойным и рассудительным нравом, и Даньмэй Ваншан, окутанный пеленой слабости и нерешительности, словно две стороны одной медали. Однажды, Даньмэй, движимый личными мотивами, решил воспользоваться сходством с братом и представился именем Линсю при знакомстве с Шицзе Сакураями. И тот, словно зачарованный, попал под влияние чар «Линсю». Сначала всё было как в сказке, но в скором времени, его чувства вспыхнули с невообразимой силой, превратившись в одержимую страсть. Эта страсть, словно тёмная волна, захлестнула разум Шицзе. Однажды, он, обезумевший от ревности и страха потерять «Линсю», решился на отчаянный шаг — заточил Даньмэя в мрачном подвале своего дома. Даньмэй, по своей природе человек слабовольный, не смог оказать сопротивления. Первое время он безропотно сносил все прихоти и капризы Шицзе, словно марионетка в руках кукловода. Но даже у самой крепкой нити был предел прочности. В один из дней, когда Шицзе перешёл все границы дозволенного, терпение Даньмэя лопнуло. В порыве гнева он схватил первую попавшуюся под руку вещь — хрупкую фарфоровую вазу — и со всей силы ударил Шицзе в грудь. Ваза разлетелась на осколки, оставив на теле Шицзе царапины и ушибы. Крик боли вырвался из его уст, но гнев Даньмэя был неумолим. Он вырвался из подвала, выбив ногой запертую дверь, и бросился на кухню, искать спасения. Но свобода оказалась недолгой. Охваченный гневом и ощущением несправедливости, Даньмэй осознал, что его жизнь разрушена из-за одержимости Шицзе. Страх за свою жизнь и ненависть к мучителю переплелись в его сердце, порождая неконтролируемую ярость. Он понимал, что не сможет вернуться к прежней жизни, зная, что Шицзе может снова его найти и заточить. В голове Даньмэя боролись противоречивые чувства. С одной стороны, он жаждал свободы и мести, с другой стороны, его терзали сомнения и страх перед содеянным. Он осознавал, что совершил непростительный поступок, вырвавшись на свободу и причинив боль человеку, который, хоть и извращённо, но любил его. Однако перевесила мысль о том, что он должен защитить себя и не допустить повторения ужаса. Ослеплённый багровой пеленой ярости, Даньмэй стиснул кухонный нож и вернулся в подвал, словно ведомый самой смертью. Он был глух к мольбам Шицзе, чьи глаза блестели росой отчаяния. Дрожащий шёпот утопал в клокочущем аду его сознания. «Ты ударил меня прямо в грудь, братец Линсю…? За что ты так жесток ко мне? Я ведь, как твой верный слуга, как тень твоя — готовлю, убираю, освобождаю от пут забот, чтобы ты, словно император, предавался играм целыми днями. Разве это не райская жизнь для тебя, мой бесценный Линсю?.. Разве не я — твоё солнце, луна, звёзды?.. Разве мои поцелуи не слаще мёда?.. Скажи, что гложет твою душу, и я…» Но Даньмэй, словно одержимый, слышал лишь дикий звон ненависти, бьющийся набатом в его голове. «Я не…» — эти слова, словно последние вздохи умирающей надежды, сорвались с уст Шицзе, прежде чем сталь Даньмэя вонзилась в самое сердце. Агония выплеснулась на грязный пол подвала, окрашивая его в цвет предательства. В конце концов, Шицзе умер, так и не узнав, что его возлюбленный носил имя не Линсю, а Даньмэй Ваншан. Тайна, словно смертный саван, укутала его в могиле, где он стал жертвой чужой лжи и трагической ошибки. Любовь, извращённая одержимостью, стала могильщиком для обоих. Один пал от клинка, другой — под непосильным грузом вины и невысказанной правды. Словно безумец, он «похоронил» Шицзе, отплыв ночью с его телом на утлой лодке. Сбросив мёртвое тело в тёмные воды Хуанхая, Даньмэй чувствовал, как душа его захлёбывается в горечи раскаяния. Вскоре после, зная, что влиятельного человека будут искать, Даньмэй Ваншан нашёл свою смерть в объятиях Шанхайского леса. Петля, словно змея, безжалостно оборвала его жизнь, отняв всякую надежду на искупление. Он разучился мечтать, истлел, словно старый лист. Нравилась ли ему жизнь в душном подвале чужих желаний? В предсмертной агонии Даньмэй был честен: он любил Шицзе. Но свободу он любил больше… Возможно, ещё больше он любил себя. «Я странный? Не могу отрицать, да и не уверен вовсе. Назвался именем брата, надеясь стать таким же сильным, как Линсю. Но чем глубже мы погружались в отношения с Шицзе, тем отчаяннее я хотел слышать своё настоящее имя из его уст. Но… солгав однажды, я боялся, что Шицзе возненавидит меня. И незаметно для себя я взрастил ненависть к самому себе… Я странный? О, да. Хотел взять больше, чем мог вместить. Хотел обладать обоими братьями, ведь они оба пленили моё сердце… Но кто мог знать, что Шицзе окажется таким ревнивым… Я просто возомнил себя тем, кем никогда не смогу стать». Шанхайский лес принял его безмолвно, словно давно ждал заблудшую душу. Ветви деревьев, словно скорбные руки, качали его обессиленное тело, оплакивая загубленные жизни. Даньмэй унёс с собой в могилу не только тайну, но и хрупкую, уродливую надежду на двойную игру, на призрачное счастье, что едва успело шевельнуться в его израненной душе. Он жаждал свободы, но обрёл лишь вечный мрак.

***

Ваншан Линсю внимал исповеди Сакураями Шицзэ, подобно небожителю, взирающему на копошение муравьев. Уголки его губ исказила тонкая гримаса презрения. Рассказанная призраком история была столь же отвратительна, сколь и предсказуема — жалкий фарс ревности, заточения и убийства, достойный пера самого низкопробного автора. Но в одном Линсю признавал её силу: в той болезненной откровенности, с которой Шицзэ изливал свою одержимость его братом. Линсю всегда считал Даньмэя презренным слабаком, но теперь, услышав эту грязную исповедь, он узрел в нём нечто… иное. Быть может, Даньмэй, как нефрит, скрывал в себе нечто большее, чем открывал миру? — И что же, после всего этого ты ждёшь от меня… сочувствия? — холодно спросил Линсю, когда Шицзэ закончил свой рассказ. — Ты мучил невиновного человека, а теперь льёшь крокодиловы слёзы? Осмелюсь напомнить, мой брат, даже совершив столь гнусное деяние, был лишь жалкой марионеткой в руках твоей развращённой одержимости. Так знай же, если грязная правда о твоей кончине когда-либо выползет из тени, у меня будут неопровержимые доказательства для смягчения той грязи, что ты пролил на имя нашей семьи. С этими словами Линсю извлёк из-под подушек белоснежного дивана миниатюрное устройство записи. Его красный глазок, казалось, подмигнул Шицзэ, насмехаясь над тщетностью его усилий. «Если этот назойливый Сакураями Минато, младший брат Шицзэ, продолжит совать свой нос в чужие тайны…» — подумал Линсю, и уголки его губ изогнулись в хищной усмешке, — «…я без колебаний представлю ему эту запись. Пусть узрит истинное лицо своего всеми забытого брата.» Шицзэ понуро молчал, словно нашкодивший щенок, прижатый к полу градом обвинений. Да что там жалость! Линсю ликовал в душе, словно выиграл в лотерею! Спасибо, Даньмэй, что избавил мир от этого ходячего недоразумения! Линсю отряхнул несуществующие пылинки со своей белоснежной футболки, словно важный павлин, демонстрирующий оперение. Каждое движение — выверено, отточено, пропитано надменностью победителя. Подскочил к столику, схватил банку пива, смакуя каждый глоток — ох, этот божественный аромат хмеля и свободы! Развернулся, испепеляя Шицзэ презрительным взглядом, и, театрально вздохнув, зарылся рукой в свои двухцветные волосы: — Ах да, чуть не забыл! — Линсю расплылся в ехидной ухмылке, словно перед ним не всемогущий призрак, а надоедливая муха. — Чтобы тебе было не так сильно больно, поведаю тебе одну пикантную деталь. Твой обожаемый Минато, оказывается, не такой уж и ангел, каким ты его себе нарисовал! Пока ты тут страдаешь, как побитая собака, он, оказывается, не просто скорбит по твоему бренному телу, а активно роет землю, чтобы прибрать к рукам акции твоей компании. Забавно, правда? Пока ты тут слёзы льёшь по своей «трагической любви», твой братец вовсю готовится оседлать твоё наследство! В конце концов, пока Линсю искал выход из этого дурацкого лабиринта, выкурив несколько сигарет подряд в панике, он перепахал интернет вдоль и поперёк, и даже выложил пару тысяч юаней за компромат на Минато, на всякий пожарный случай. Линсю был готов на всё ради своей семьи, даже превратиться в самого отвратительного таракана, лишь бы никто не узнал о грешной связи Даньмэя и Шицзэ. О том, что Даньмэй отправил Шицзэ в мир иной. И теперь Линсю с истинным наслаждением наблюдал, как корчится лицо призрака. Злорадство пьянящим теплом разливалось по его венам. Он всегда получал извращённое удовольствие от чужих страданий, особенно когда считал их заслуженными. А в случае с Шицзэ, Линсю был уверен, что это чудовище получило лишь мизерную часть того, что заслужило. — Твои пять минут давно закончились, — произнёс Линсю, с грохотом водружая банку на стол. — Так что можешь идти. И, ради всего святого, чего во мне не осталось, больше не оскверняй мой дом своим присутствием. Шицзэ поднял голову, и в его глазах Линсю увидел бушующее пламя ярости. Но призрак лишь медленно поднялся и, словно лопнувший мыльный пузырь, растворился в воздухе. Линсю фыркнул. Знал, что Шицзэ вернётся. Но каждый раз Линсю будет готов встретить его с новой порцией яда, сарказма и презрения. Это была его игра, и он собирался наслаждаться каждым её пикантным моментом.