Цветок для наёмницы ✨

Дверь захлопнулась за спиной Айи с глухим стуком, отсекая ее от мира криков и от мира мертвых. Она прислонилась к грубой, холодной древесине, и ее тело начала бить крупная, неудержимая дрожь. Это была не дрожь страха, а конвульсия системы, только что пережившей немыслимое напряжение. В ушах все еще стоял тихий, клокочущий хрип умирающей, а перед глазами плясали багровые цветы, распустившиеся на сером камне пола. Пальцы, от которых все еще исходил тонкий запах яда — железа и полыни — судорожно впились в ткань платья. — Дитя? Что произошло? — голос Тальи прозвучал из глубины комнаты, тревожный, вырванный из сна. Айя не могла ответить. Слова застряли в горле. Она сползла по двери на пол, обхватив колени руками, и уставилась в одну точку, где в полосе лунного света трепетала одинокая пылинка. Талья подошла ближе, ее босые ноги ступали бесшумно. Ее тень накрыла девочку целиком. — Айя? Поговори со мной. В этот момент снаружи донесся нарастающий гул. Не праздный вечерний гомон, а тревожный, рваный шум испуганной толпы. Чей-то пронзительный женский крик прорезал ночную тишину. Талья метнулась к окну, резким движением отдернула занавеску. — Стража! В трактире мертвые! — донеслось с улицы. Лицо Тальи окаменело. Взгляд метнулся от окна к неподвижной фигурке у двери. Ледяное, невозможное предчувствие сдавило ее сердце. Она подскочила к Айе, рывком подняла ее, почти швырнув на узкую кровать в углу. — Сиди здесь. Не выходи, — ее приказ прозвучал твердо. Она выскочила на улицу и помчалась к трактиру. Деревня гудела, как растревоженный улей. В дверях «Последнего Привала» Талья замерла, и волна тошноты подкатила к горлу. Картина внутри была гротескной скульптурой смерти. Четыре тела в черной униформе, застывшие в мучительных, вывернутых позах. Воздух был сладковато-тяжелым, пропитанным запахами рвоты, крови и страха. — Посторонитесь! Дорогу травнице! — кто-то втолкнул ее вперед. Талья на автомате опустилась на колени рядом с телом черноволосой воительницы. Пальцы профессионально нащупали холодную, уже восковую кожу на шее. Пульса не было. Зрачки, широкие и пустые, безразлично отражали пламя в очаге. Она подняла голову, обвела взглядом искаженные ужасом лица зевак. — Я ничем не могу помочь, — ее собственный голос прозвучал глухо и чуждо. — Они мертвы. — Айя пыталась им помочь, — всхлипнула Мариола, — но не смогла… — Бедное дитя, она и не могла им помочь… — механически покачала головой Талья. Ее взгляд упал на опрокинутый глиняный кувшин. Темно-красное вино тонкой струйкой пропитало пол. Что-то щелкнуло в ее сознании. Она потянулась, подняла тяжелый кувшин, поднесла к лицу. Сквозь терпкий аромат винограда пробивался едва уловимый, горько-сладкий запах. Запах ее ремесла, ее знаний, ее яда. Концентрированной, смертельный яд. Мир вокруг поплыл. Шум голосов превратился в гул прибоя. Перед ее внутренним взором встало мертвенно-бледное лицо Айи, ее дикие глаза и слова, сказанные чужим голосом: «Я убью их!». И пустое место в темном углу шкафчика, где стояла склянка без метки… — Унесите тела в ледник, — ее голос стал стальным. — До приезда городской стражи. Ничего не трогать. Она встала, не чувствуя ног, и, расталкивая толпу, побрела обратно к дому. Каждый шаг отдавался в висках тяжелым, мертвым колокольным звоном. Айя сидела на кровати, не шелохнувшись. Казалось, она даже не дышала. Талья закрыла за собой дверь, прислонилась к ней спиной. Глаза привыкли к полумраку, и она увидела его. На полу, рядом с ногами девочки, лежал маленький темный пузырек. Пустой. С тонким горлышком. Она медленно подошла, опустилась на корточки перед Айей. Пальцы, холодные и непослушные, подняли склянку. Легкая, пустая. Лишь капля маслянистой жидкости на дне издавала тот самый, безошибочный запах. — Айя, — ее шепот был похож на шелест сухих листьев. — О, Великая Матерь… Айя… Это ты? Девочка медленно подняла на нее взгляд. В ее темных, бездонных глазах не было ни страха, ни раскаяния, ни сожаления. Только выжженная дотла пустота, на дне которой тлел холодный уголек абсолютной уверенности. — Я отомстила, — голос Айи был ровным и тихим. — За маму. За сестру. За Санью. За всех. — Она замолчала, и вдруг ее лицо исказила страшная гримаса боли и неутоленной ярости и Айя закричала. — Но этого мало, Талья! Мало! Талья ахнула от этого крика, полного не детского горя, а взрослой, вечной ненависти. Она подалась вперед и обхватила девочку, прижимая к себе ее холодное, напряженное тело, пытаясь согреть, защитить, спрятать от всего мира и от нее самой. — О, дитя мое… что же ты натворила… — она гладила ее по волосам, но сама дрожала. — Они узнают. Рано или поздно. Что же ты наделала… Она отстранилась, вглядываясь в эти чужие, повзрослевшие за один час глаза. Потом, отточенным движением, встала, налила в кружку воды и капнула туда несколько капель густой настойки — крепкого снотворного. — Пей, — приказала она мягко, но не допуская возражений. Айя послушно выпила. Ее веки почти сразу отяжелели. Талья уложила ее в кровать и укрыла одеялом. И только тогда позволила себе рухнуть на стул у остывающего очага. Схватилась руками за голову, впиваясь пальцами в седые пряди. Тишина в доме давила, звенела в ушах. Перед глазами стояли искаженные агонией лица, пустой пузырек и пустые глаза Айи. Что делать? Сознаться? Это смертный приговор для обеих. Молчать? Ждать, когда петля затянется сама? Она посмотрела на спящую девочку. На ее лице, теперь таком безмятежном, не осталось и следа от ледяной решимости убийцы. Просто ребенок с душой, выжженной дотла. И Талья поняла. Ее долг — не судить. Ее долг — спасти. Тишина в доме стала тяжелой, как воздух перед грозой. Талья двигалась бесшумно, и каждый предмет, который она клала в плотную дорожную сумку, отзывался в сердце болью прощания. Теплый плащ Айи, сменные рубахи, шерстяные штаны. В отдельный мешочек — сушеные фрукты, вяленое мясо, лепешки. Быстрым, привычным движением она собрала маленькие свертки трав: кровоостанавливающие, жаропонижающие, сильный сонный корень. Достала из сундучка туго набитый кошель с монетами — все ее сбережения — и без колебаний уложила на дно. Последним легло письмо, написанное твердым почерком. Она села напротив кровати и ждала. Когда деревня погрузилась в самую глубокую тьму, она мягко коснулась плеча девочки. — Вставай, дитя. Айя, просыпайся. — Глаза Айи медленно открылись, мутные от сна. — Послушай меня, — голос Тальи был тихим. — Тебе четырнадцать. То, что ты сделала — убийство. Тебя будут искать. Тебе надо уйти. Сейчас. Я скажу, что ты сбежала когда, я спала. — Куда? — произнесла Айя, и ее голос сорвался. — В столицу. Найди постоялый двор «У Седого Орла». В районе торговцев. Спросишь Рианон. Она северянка, как и я. Наемница. — Талья протянула ей сумку. — Здесь все необходимое. И письмо для нее. Передай только ей в руки. Она научит тебя своему ремеслу. Тому, чему я уже не смогу. — А как же ты? — в голосе Айи зазвучала паника. — Я справлюсь… Ты — дочь степи. Твой мир — это дорога… Рианон в долгу передо мной. Она позаботится о тебе. А теперь иди. На восток. Все время на восток. Держись в стороне от главных трактов. Айя молча смотрела на нее, а потом подалась вперед и обвила руками шею травницы, вжавшись в нее так сильно, будто хотела навсегда впитать ее запах — дыма, трав и чего-то неуловимо родного. — Я буду скучать… — И я, дитя мое… дочь моя… — сказала Талья и смахнув слезу. — Это были лучшие два года в моей жизни… — Спасибо… матушка… — Произнесла Айя Слово повисло в воздухе, тихое и огромное. Талья снова обняла ее, коротко и сильно. — Иди. У трактира остались их кони. Думаю, если ты справилась с убийством, то и коня тебе не кто не помещает взять. Скачи до рассвета, потом укройся в лесу. Поняла? Айя кивнула. Она взвалила на плечо сумку и пошла к двери. На пороге она обернулась. — Прощай, матушка. И вышла в ночь. Дверь закрылась за ней. Талья осталась стоять в темноте, слушая, как удаляются шаги, растворяясь в тишине. Она осталась одна. В пустом доме. Но ее дитя, ее маленькая убийца, ее приемная дочь, была на пути в столицу Восточного королевства.