По ту сторону врат: Мордрак

Театр стоял на самой окраине, где подземные тоннели смыкались с древними шахтами, давно заброшенными. Его фасад — обвалившийся, покрытый трещинами, словно лицо старика, изрезанного годами. Двери провисли на одной петле, как язык мертвеца. Крыша провалилась в нескольких местах, и через трещины свисали сталактиты, как когти гигантского зверя. Внутри — пустота. Пол был покрыт пылью, в которой отпечатались следы старых кресел, давно растащенных на дрова. На сцене — обломки декораций: кусок разрисованного полотна с улыбающимся клоуном, чьи глаза теперь были выцарапаны; сломанный трон из гипса; обугленный фонарь, когда-то освещавший комедии; рваный занавес; брошенная маска с кривой улыбкой. Леон сидел на краю сцены, спиной к стене, вытянув ноги. Меч лежал рядом, как верный пес, который никогда не предаст и не сломается. Парень молча работал над ранами. Сначала — бок. Там, где цепь врезалась в ребра, нож пронзил кожу, а еще раньше — разорвал Хрон. Он медленно, с хриплым стоном, снимал рубашку. Ткань прилипла к ранам. Он отдирал ее осторожно, но все равно каждый сантиметр вызывал боль. Кожа вокруг раны была синей, воспаленной, но по его меркам еще живой. Он полил порез жидкостью из глиняного пузырька, который дала девушка. Жжение вспыхнуло, как огонь в нервах. Он не вскрикнул. Только стиснул зубы, пальцы сжались в кулак. Потом — повязка. Чистая, но лишь по местным меркам. Он туго обмотал ее вокруг тела, дыша рывками. Девушка сидела напротив, на сломанной скамье. Она не смотрела на его страдания. Смотрела на нож. Маленький, с клинком, заточенным до бритвенной остроты. Она играла им — бросала в воздух, ловила за лезвие, водила обратной стороной по ладони, оставляя тонкие красные полосы, которые тут же исчезали. Ее движения были плавными, как у кошки, но в них чувствовалась странная, зыбкая энергия — как будто она вот-вот взорвется или рассмеется без причины. — Ты везде оставляешь кровь? — спросила она, не глядя на него. Леон не ответил. Просто смазывал рану на боку. Мазь пахла чем-то кислым, с горьким оттенком. Боль утихла, но не исчезла. — Этот город… — продолжила она, — не любит чужаков. Особенно таких, как ты. С глазами, как у зверя. С пустотой внутри. — она наконец посмотрела на него. — Зачем ты пришел? Он помолчал. Закрыл глаза, собираясь с мыслями. Потом открыл. Леон не ответил сразу. Он перешел к руке. Там, где нож зверолюда рассек мышцу. Кровь уже запеклась. Он смыл ее грязной тряпкой, смоченной в том же зелье. Опять — жжение. Он моргнул, но не остановился. — Отдохнуть, — сказал Леон. — Разве это противоестественно? Девушка засмеялась. Не громко. Хрипло. Как будто внутри у нее что-то треснуло. — Ты говоришь почти как человек, — сказала она. — И я почти верю тебе. Он посмотрел на нее. В ее глазах — насмешка, но в голосе не было жестокости. Вместо нее слышалось что-то странное, как будто она видит его насквозь. — Почему ты помогла мне? — спросил он. Она не ответила. Только бросила нож. Он воткнулся в дерево у его ног и затрепетал, как бы предупреждая Леона о чем-то. Потом девушка встала. Медленно, без лишней спешки, и подошла. Присела перед ним. Колени — по бокам от его ног. Лицо — в десяти сантиметрах от его собственного. Она смотрела. Не моргая. Ее дыхание — теплое, с легким запахом железа, как будто она жевала кровь. Ее седые волосы упали вперед, как занавес. Красные глаза — огромные в полумраке — светились еще сильнее. Зрачки — узкие, как у кошки — сосредоточились только на нем. Девушка приблизилась… И еще ближе. Почти касалась губами его лба. Потом — щеки. Потом — уха. Двигалась медленно. Плавно. Как хищник, изучающий добычу. Она провела носом по его скуле. Вдохнула. — Ты пахнешь пеплом, — прошептала она. — И страхом. И смертью. И жизнью… Но это все не твое. Чужое. Как будто ты несешь их вместо кого-то другого. Он не шевелился и не отстранялся. Даже не напрягался. Просто сидел и чувствовал, как ее дыхание касается кожи. Как ее пальцы, легкие, как паутина, касаются его шрамов на руках. Как она изучает его, словно археолог — древний артефакт. — Ты не боишься меня, — сказала она. — Даже сейчас. Почему? — А я должен? — задал он ответный вопрос. Линда отстранилась. Резко, как будто ее ударили. Потом рассмеялась. Громко. Смех разнесся по пустому театру, отражался от стен, как эхо безумия. — Я пока не могу сказать тебе, почему помогла, — сказала она, вставая. — Может, потому что ты сражался. Может, потому что мне нравится запах крови. А может… — она наклонила голову, улыбнулась, растягивая шрам на губе. —Потому что мне просто было скучно. А ты — интересный. Она подошла к ножу, выдернула его из дерева. Провела лезвием по губам. А потом отошла, давая Леону закончить перевязку. Он закончил. Завязал последнюю повязку на бедре, натянул рубашку обратно, хотя ткань все еще липла к ранам. Дыхание выровнялось. Боль не ушла, но стала фоном — как шум подземных вод, который слышишь, только когда замолкаешь. Девушка стояла у края сцены. Уже не играла с ножом, не улыбалась. Просто смотрела куда-то в сторону. Ее пальцы слегка подрагивали, а красные глаза — будто горели изнутри. — Как ты нашел этот город? — спросила она. Голос — тише, чем раньше. Почти шепот. — Кто привел тебя в эту дыру? Леон поднял глаза. Помолчал. Провел ладонью по лицу, стирая пыль, пот, кровь. Его желтые глаза блестели в полумраке, зрачки — узкие, как лезвия. Потом сказал: — Я встретил отряд. Недалеко, в пустошах. Они были в доспехах с белыми пятнами на плечах. Как… лапки. Белые, кошачьи. И они… — он помолчал, не стал говорить о пустотнике. Девушка замерла. Даже дыхание остановилось. — Что? — переспросила она. — Ты сказал… «белая кошачья лапка»? Вместо ответа, Леон медленно, с усилием, достал из-под рубашки кулон: маленький, вырезанный вручную и уже изрядно потертый, в форме кошачьей лапки из светлого дерева. Он держал его на ладони, как святыню. Как последнее, что осталось. Девушка замерла. Она не засмеялась. Не сказала вообще ни слова. Только подошла. Медленно. Каждый шаг — как удар по тишине. Ее дыхание стало громче. Руки, обычно такие спокойные, дрогнули. Она опустилась на колени перед ним и прикоснулась к кулону. Осторожно, будто боялась, что он рассыплется. Ее пальцы провели по резьбе. По шероховатостям. По следам времени. — Теперь понятно почему ты поставил акцент на их символ. Ты… хранишь это? — прошептала она. — Ты — пустой. Ничего не чувствуешь. Ничего не помнишь. А этот кусок дерева… ты бережешь его? Леон кивнул. Молча. Тогда девушка подняла глаза. Ее щеки вдруг запылали. Не от жара. От чего-то другого. Кровь прилила к лицу. Глаза стали еще ярче. Она смотрела на него, как будто впервые видела. Не на тело, не на раны, не на меч, а на него. Она вдруг схватила его за плечи. Сильно. Пальцы впились в кожу сквозь ткань. Он не отстранился. Не сопротивлялся. — Теперь я решила. Ты — мой, — сказала она, громко, четко, как приговор. —  Я — твой? — переспросил Леон с недоверием. — Была одна женщина, которая пыталась меня убедить, что я принадлежу ей, как вещь. Она приблизилась. Лицо — в сантиметре от его лица. Ее дыхание — горячее. Глаза, полные безумия, блеснули красным свечением, но не жестокости. Не от лжи. От чего-то иного. Что-то, что балансирует на грани между одержимостью и… привязанностью. — Забудь ее, — прошептала она. — Я не знаю, кто ты был, но я знаю, кем ты можешь стать. Не спрашивай почему — просто знаю. И если кто-то попробует отнять тебя — я вырву ему сердце и съем его перед тобой. Она отстранилась. Резко. Встала, все еще придерживая руку Леона. Она в последний раз провела пальцем по кулону, потом положила обратно к нему на ладонь. Закрыла его пальцы. — Не теряй его, — сказала она. — Иначе я отниму и его навсегда. Она отошла. Села на прежнее место. Достала нож, но не играла им. Просто держала. Смотрела в темноту. Леон сидел и смотрел на нее. Не понимал почему сердце билось сильнее, но чувствовал, как что-то внутри него дрогнуло. Нечто давно забытое. Что-то, что напоминало страх. Или надежду. Он не знал, что означает этот кулон. Девушка знала, но не говорила. Возможно, она знала намного больше, чем должна, но сейчас это не важно. Важно только то, что он — пустой, а кулон — с ним. Что он ее сохранил. — Я не знаю, кто ты, — сказал он. — Нет, — улыбнулась она. Шрам на губе растянулся. — Но ты скоро узнаешь. А пока… — она выдавила из себя хриплый смешок. — Ты мой. Впрочем, ты мог бы сначала назвать мне свое имя. — Леон, — ответил он. Кратко, как и всегда. — Интересное имя, но тебе совсем не подходит, Пустышка, — она улыбнулась. — Так и буду тебя называть — «Пустышка». Моя Пустышка. А мое — Линда, — девушка наклонила голову и махнула рукой, будто только сейчас поприветствовав его. — Прямо как у старухи. Или у чудовища. Так они и встретились. Даже не подозревая, что они сделают друг с другом в будущем…