Погоня за тенью.

Темнота квартиры была почти абсолютной. Только мерцающий свет уличных фонарей, пробивавшийся сквозь полупрозрачные шторы, рисовал на стенах причудливые узоры. Юлиан стоял у окна, неподвижный, как статуя, его пальцы сжимали стакан с виски — лёд уже давно растаял, превратив напиток в мутноватую жидкость. Когда экран телефона вспыхнул холодным голубым светом, освещая его измождённое лицо, он даже не вздрогнул. Имя «Даниэль» горело на дисплее, словно обвинение. Юлиан наблюдал, как буквы пульсируют в такт звонку, считая вибрации. Три, четыре, пять. Он будто проверял, насколько хватит терпения у человека на том конце провода. На шестом гудке его пальцы наконец сомкнулись вокруг телефона. Движение было медленным, почти театральным, он поднёс аппарат к уху с таким видом, будто поднимал тяжёлый камень. — Приветствую, мой личный демон стабильности, — голос Юлиана звучал хрипло, в нём чувствовалась лёгкая простуда и что-то ещё — возможно, следы недавнего сна. — Ты чего, опять соскучился по моим нервным срывам? На том конце провода раздался мягкий выдох — не вздох раздражения, а скорее звук человека, который слишком хорошо знает эту игру и всё равно в неё играет. — Соскучился, скорее, по тебе без нервных срывов, — ответил Даниэль. Его голос был приглушённым, будто он говорил, прикрыв рот рукой. Юлиан усмехнулся. Звук получился странным — не его привычный резкий, почти язвительный смех, а что-то более тёплое и в то же время печальное. — Тогда ты не туда звонишь, — он сделал глоток тёплого виски, поморщился. — Он давно умер. Тишина между ними стала особенной — не неловкой, а скорее обжито-привычной, как старый диван, на котором знаешь каждую вмятину. Юлиан отвернулся к окну, наблюдая, как по стеклу стекают капли недавнего дождя. Они искрились в свете фонарей, напоминая чьи-то забытые слёзы. — Ты пил? — наконец спросил Даниэль. В его голосе не было осуждения — только знакомая Юлиану смесь заботы и усталости. — Определённо меньше, чем нужно, чтобы этот разговор стал приятным, — парировал Юлиан, но тут же смягчился: — Расслабься, я в норме. Ну, в своей норме. Он снова поднёс стакан к губам, но не сделал глотка — просто почувствовал запах, позволив алкогольным парам обжечь ноздри. Где-то внизу на улице загудел мотор, и жёлтый свет фар на мгновение осветил его лицо, выхватив из темноты глубокие тени под глазами и резче очертив скулы. — Ты поговорил с ними, — это был не вопрос, а констатация. Даниэль всегда умел читать между строк, даже когда строки были размазаны виски. Юлиан закрыл глаза. В висках пульсировала начинающаяся головная боль. — Мы все говорим с кем-то, дорогой мой. Вопрос — кто в итоге слушает? — он снова позволил себе эту лёгкость, эту игру слов, но на этот раз в его голосе прозвучала искренняя усталость. Не физическая — а та, что проникает глубоко в кости после слишком долгого пути. Тишина снова повисла между ними, но на этот раз она была другой — наполненной всем, что они не решались сказать вслух. Историями, которые слишком тяжело вспоминать. Словами, которые слишком больно произносить. Обещаниями, которые уже невозможно выполнить. И в этой тишине, среди теней опустевшей квартиры и голубого свечения экрана телефона, они оба понимали — что-то снова изменилось, что-то важное, что-то необратимое. Тишина между ними растянулась на несколько долгих секунд. Юлиан слышал ровное дыхание Даниэля в трубке — спокойное, выдержанное, как у человека, привыкшего ждать. За окном проехала машина, и на мгновение его лицо осветилось оранжевым светом фар, высветив глубокие тени под глазами. — Встретимся? — голос Даниэля прозвучал ровно, без давления, но в этой простоте была какая-то новая интонация. Юлиан медленно провёл пальцами по краю стакана, заставив стекло тихо зазвенеть. — Что, отчёт с Евгенией принёс плоды? — его губы искривились в усмешке. — Решили в тесном кругу добить пациента? — Нет. — Ответ прозвучал резко, как удар топора по дереву. — Хочу поговорить, без схем. — Даниэль сделал паузу, будто переступая через что-то внутри себя. — Без схем на схемах, просто ты и я. Юлиан замер. Его пальцы невольно сжали стакан крепче, он подошёл к столу, где лежал вейп — серебристый, холодный на ощупь. Долгий вдох, пар заполнил лёгкие, давая временное успокоение. Дым выдохнулся медленно, клубясь в воздухе перед лицом. Тишина снова повисла между ними, но теперь она была другой — более хрупкой, почти нежной. — Кафе. — наконец произнёс Юлиан. — Моё, через час. — Хорошо. — Если ты притащишь Алексея или кого-то ещё... — голос Юлиана внезапно приобрёл театральные нотки, — я сбегу через окно. И не потому что боюсь. — Он сделал ещё одну затяжку. — Просто хочется драматичности. — Один приду, — ответил Даниэль, и в его голосе впервые за весь разговор прозвучало что-то похожее на тепло. — Не играю сегодня. Юлиан усмехнулся, но на этот раз без привычной язвительности. Скорее, с какой-то странной лёгкостью, будто сбросив груз. — Значит, сегодня у нас... — он сделал паузу, — честный уровень сложности. — Сегодня — да. — Интересно. Ещё один вдох пара, ещё одно молчание. И вдруг, прежде чем нажать на красную кнопку, Юлиан тихо, почти шёпотом добавил: — Спасибо, что не звонил днём. Там было слишком тихо. — Голос его дрогнул, но тут же выровнялся. — Хоть ты звуком живого человека напомнил, что я ещё здесь. Щелчок. Экран погас, оставив его снова в темноте, Юлиан ещё несколько секунд стоял неподвижно, глядя на отражение своего лица в чёрном зеркале телефона. Потом резко встряхнул головой, отбросив со лба непослушную прядь волос, и направился к шкафу — выбирать одежду для этой странной, неожиданно важной встречи. За окном город продолжал жить своей жизнью, не подозревая, что где-то в его глубинах двое израненных мужчин готовятся к разговору, который, возможно, изменит всё. Или ничего не изменит, но они всё равно попробуют, сегодня, на честном уровне сложности.

***

Кафе дышало ночной тишиной. Полумрак, приглушенный мягким светом бра над барной стойкой, окутывал пустые столики сизым покрывалом. За прилавком — только старый бариста Семён, сонно протиравший питчер. Он знал: когда Юлиан появлялся в такой час, лучше делать вид, что его нет. Музыка — какой-то джазовый стандарт — лилась едва слышно, словно доносилась из соседнего измерения, не смея нарушить хрупкое равновесие ночи. Юлиан сидел в своём углу у окна, где стекло отражало призрачные очертания пустого зала. Пальцы, тонкие и бледные, обхватывали фарфоровую чашку — кофе уже перестал дымиться, но он всё равно не пил, лишь впитывал тепло, будто пытаясь отогреть что-то внутри себя. Взгляд скользил по ночному городу за окном, где редкие огни мерцали, как сигнальные маяки потерянных кораблей. Звяканье колокольчика прозвучало неестественно громко в этой тишине. Юлиан даже не повернул головы — только веки дрогнули, выдав мгновенное напряжение. Шаги — тяжёлые, размеренные — приближались между пустых столиков. Знакомый ритм, знакомый запах — лёгкий шлейф кедрового одеколона и металла. Даниэль. Он остановился перед столом на секунду — массивная фигура, с лицом, изрезанным тенями от верхнего света. Без слов опустился в кресло напротив, с лёгким скрипом кожи. Его руки — широкие, в шрамах — легли на стол, не сжимаясь в кулаки, не нервничая, просто были, твёрдо, настояще. Между ними повисла пауза. Не неловкая — уважительная, как молчание у могилы старого врага. Как тишина перед рассветом после бессонной ночи, Юлиан наконец оторвал взгляд от окна, встретился глазами с Даниэлем. В его взгляде не было обычной насмешки — только усталое ожидание. Семён, не спрашивая, принёс вторую чашку — чёрный кофе, три куска сахара, как всегда. Поставил с тихим стуком фарфора о дерево и растворился в подсобке. Даниэль взял чашку, сделал первый глоток. Юлиан наблюдал, как его горло двигается, как тень скользит по челюстной линии. Когда чашка опустилась на блюдце, звук прозвучал как точка в конце длинного предложения. Теперь его очередь. Кофе в чашке Даниэля уже остывал, но он все равно делал медленные глотки, будто растягивая время перед неизбежным. Юлиан наблюдал за движением его сильных пальцев, обхватывающих фарфор — знакомый жест, который он видел сотни раз, но сейчас почему-то казавшийся новым. — Ну что, — голос Юлиана прозвучал приглушенно, с легкой хрипотцой недосыпа. Он хмыкнул, поднимая свою чашку с чаем. — Ты живой, уже повод поднимать тост. — Бледные губы искривились в полуулыбке. — Только я, блядь, чай выбрал, старею. Даниэль ответил улыбкой — не той широкой, открытой, что бывала раньше, а сдержанной, едва тронувшей уголки губ. Но в этом было что-то теплое, почти интимное. — А я пришел без сюрпризов. — Его пальцы слегка постучали по чашке. — Уже достижение. Юлиан откинулся на спинку кресла, изучая знакомое лицо напротив — морщины у глаз стали глубже, тени под ними темнее. Но взгляд... Взгляд остался тем же, таким же цепким, таким же... своим. — Удивительно, — протянул он. — Без группы поддержки, без Евгении с блокнотом, без Алексея с тоской в глазах. — Пауза. Глаза сузились. — Только ты, значит, сегодня у нас формат «один на один, без стульев и пыток». Даниэль наклонился чуть ближе, и на мгновение между ними сократилось расстояние — достаточно, чтобы Юлиан уловил знакомый запах его одеколона, смешанный с дымом и чем-то неуловимо «даниэлевским». — Сегодня без войны, — сказал Даниэль тихо. Юлиан замер. Его пальцы непроизвольно сжали чашку крепче. — Ты сейчас об этом или вообще? — спросил он, и в голосе впервые за вечер прозвучала не притворная легкость, а что-то настоящее, почти уязвимое. Даниэль не ответил. Просто взял чашку, сделал глоток — Юлиан видел, как двигается его кадык, как напрягаются мышцы шеи, знакомые до боли детали. Тишина между ними стала другой — не пустой, а наполненной всем, что они не решались сказать вслух все эти годы. Юлиан изучал его — каждую морщинку, каждое микродвижение. И вдруг поймал это — в том, как Даниэль смотрел на него, не моргая, как будто боясь, что он исчезнет. В этом взгляде было что-то странное, знакомое, лишнее. Что-то, чего не должно было быть между ними. Но что было, всегда было. Юлиан первым отвел взгляд, потянулся за сахарницей — нарочито небрежным движением, чтобы скрыть дрожь в пальцах. Их руки случайно соприкоснулись на секунду — достаточно, чтобы оба замерли, будто ток прошел между ними. Достаточно, чтобы понять — все эти годы, все схватки, все слова... Это никогда не было просто работой. Никогда. Кофе в чашке Даниэля давно остыл, образуя на поверхности маслянистую плёнку. Он не отрывал взгляда от Юлиана, наблюдая, как тот медленно вращает чайную ложку между пальцев — серебристый блик танцует по его острым скулам. — Ты. — Голос Юлиана внезапно потерял всю свою театральность, став низким, почти звериным. Он сузил глаза, и в этом взгляде вспыхнуло что-то дикое, первобытное. — Ты не просто смотришь, ты... наблюдаешь. Ложка с лёгким звоном упала на блюдце. В тишине кафе этот звук прозвучал как выстрел. Даниэль не дрогнул, но Юлиан заметил, как напряглись его плечи под тёмной тканью рубашки, как сжались челюстные мышцы. Не защита — скорее, собранность перед прыжком. — Ты и раньше смотрел, — продолжил Юлиан, откидываясь на спинку кресла. Его пальцы вытянулись, будто играя невидимыми клавишами по краю стола. — Только раньше — тише, я это помню. Он закинул голову назад, обнажая бледную шею с едва заметным пульсом у основания горла. Взгляд скользнул по потолку, потом медленно вернулся к Даниэлю. — Скажи... — Голос стал мягким, почти ласковым, но от этого только опаснее. — Давно ты начал? До всего этого? До Виталия, до «игры», до всей этой... — Он сделал небрежный жест рукой. — Чертовой кукольной постановки? Юлиан резко наклонился вперёд, сократив расстояние между ними вдвое. Его глаза — обычно мёртвые, как у дохлой рыбы — вдруг ожили, наполнившись странным блеском. — Сколько месяцев ты просто сидел в тени и изучал меня, как чертёж? Как схему? Как... — Губы искривились в улыбке без радости. — Лабораторную крысу? Даниэль не отвечал несколько секунд. Его пальцы медленно обхватили чашку, но он не сделал глотка — просто держал, будто ища опору. Когда он наконец поднял глаза, в них не было ни тени лжи. — С ноября. — Его голос звучал тихо, но каждое слово падало с весом. — Почти полгода назад. Он сделал паузу, глядя прямо перед собой — не в глаза Юлиану, а куда-то сквозь него, будто видя ту самую сцену из прошлого. — Ты тогда впервые вышел из клуба ночью один. — Даниэль говорил медленно, подбирая слова с необычной для него осторожностью. — Без охраны. Без... привычной маски. — Его пальцы непроизвольно сжали чашку крепче. — Просто шёл, медленно, усталый. В кафе внезапно стало тише — даже фоновый джаз будто притих. Юлиан не дышал, застыв в своей позе хищника, готового к прыжку. — И мне вдруг стало страшно, — продолжил Даниэль, и его голос впервые за вечер дрогнул. — Что ты... идёшь не домой. — Он наконец поднял глаза, встретившись взглядом с Юлианом. — А в никуда. Тишина, последовавшая за этими словами, была особого рода — тяжёлой, густой, как смола. Юлиан медленно откинулся назад, его лицо снова стало непроницаемым. Но в глазах — в этих всегда холодных глазах — что-то дрогнуло, как лёд под первым ударом весны. Тишина между ними растягивается, как резиновая лента на пределе прочности. Юлиан сидит неподвижно, лишь указательный палец медленно выстукивает непонятный ритм по фарфору чашки. В его глазах — целая буря, но лицо остается гладким, как поверхность озера перед штормом. — Романтично, — наконец произносит он, и губы искривляются в кривой усмешке, больше похожей на гримасу боли. — Почти как в тех паршивых французских фильмах,— Он поднимает глаза, и в них — не привычный холод, а что-то новое, почти уязвимое. — Следил за мной, молчал. А теперь сидишь тут... с глазами, полными значений. Даниэль делает глоток остывшего кофе, его кадык движется медленно, будто каждое движение дается с усилием. Когда он отвечает, в голосе нет ни тени насмешки — только странная нежность, которую он больше не пытается скрыть: — Не следил. — Его пальцы разжимают чашку, касаются стола — на дюйм ближе к Юлиану. — Просто... не мог перестать смотреть. — Губы дрогнули в полуулыбке. — Ты казался слишком живым, чтобы быть настоящим. Юлиан резко отворачивается к окну. В отражении стекла Даниэль видит, как его лицо искажается — на долю секунды, прежде чем снова стать маской. За окном ночной город мерцает, как расфокусированная фотография, и Юлиан смотрит туда, будто ища в этих огнях ответы на вопросы, которые не решается задать вслух. — Значит, ты всегда был рядом, — это не вопрос, а констатация. Голос звучит странно — будто из глубины колодца. Даниэль не спешит с ответом. Он тянется через стол, берет Юлианову чашку — чай уже холодный — и доливает из термоса горячей воды. Точные движения, ничего лишнего, только когда чашка снова стоит перед Юлианом, он отвечает: — Старался быть. Пар от чая поднимается между ними, создавая мимолетную завесу. Юлиан не двигается, но его пальцы слегка дрожат, когда он берет чашку, Даниэль видит это, всегда видел. — А теперь? — Юлиан не смотрит на него, говорит в чашку, будто обращаясь к чайным листьям, а не к человеку напротив. Даниэль глубоко вдыхает. Его рука лежит на столе ладонью вверх — не жест капитуляции, а предложение, возможность. — А теперь — не хочу стоять за спиной. — Он произносит это просто, без пафоса. — Хочу идти рядом, если ты позволишь. Тишина. Кофе в чашке Даниэля давно остыл, где-то на кухне звякает посуда, музыка в кафе сменилась — теперь играет что-то медленное, меланхоличное, с хрипловатым саксофоном. Юлиан медленно поворачивает голову. Его взгляд — тяжелый, проникающий, будто способный видеть насквозь — останавливается на Даниэле, секунда, две, вечность. — Вот ты и начал играть по моим правилам, — наконец говорит он, и в голосе слышится странная смесь гордости и предостережения. Его рука поднимается, на мгновение задерживается в воздухе — почти касается Даниэлевой, но нет, отводится, сжимается в кулак, опускается на стол. — Теперь береги себя, Даниэль. — Глаза темные, бездонные. — Потому что я давно в игре, где выигрывает только тот, кто умеет умирать красиво. Время в кафе словно замедлилось до густой тягучести. Каждое движение Юлиана было обдуманным, точным – будто внутри него все сжалось в одну натянутую до предела струну, готовую лопнуть от малейшего прикосновения. Его пальцы медленно скользили по краю стола, оставляя едва заметные следы на покрытой конденсатом поверхности. Шаги официанта за стойкой, тихий перезвон ложек, мерцание неоновой вывески за окном – все звуки и движения будто пропускались через фильтр его напряженного внимания. Юлиан откинулся в кресле, приняв позу показной расслабленности. Его спина слегка опиралась о спинку, одна рука небрежно свисала через подлокотник, а пальцы другой продолжали свой медленный ритуальный танец по краю стола. Когда Даниэль, сделав последний глоток остывшего кофе, медленно отставил чашку с характерным стуком фарфора о дерево, Юлиан лишь хмыкнул – короткий, сухой звук, больше похожий на выдох. — Пойдем. Нам нужно кое-куда, — голос Даниэля был ровным, но в нем чувствовалась стальная основа, не допускающая возражений. Юлиан приподнял бровь – это движение, такое знакомое Даниэлю за годы их странного знакомства, всегда означало смесь скепсиса и любопытства. — Ты так говоришь, — начал он, растягивая слова, — как будто собираешься вести меня на заклание. Как жертвенного барашка. — Его губы искривились в усмешке, но глаза оставались серьезными, почти настороженными. Даниэль не моргнув выдержал этот взгляд. Его пальцы сложились в замок перед собой – твердые, покрытые мелкими шрамами костяшки, знакомые Юлиану до мельчайших деталей. — Если бы я хотел, — произнес он спокойно, делая ударение на каждом слове, — ты бы уже не пил чай. Пауза между ними растянулась на несколько ударов сердца. Где-то за стойкой упала ложка, ее металлический звон странным образом вписался в эту напряженную тишину. — Убедительно, — наконец проговорил Юлиан, медленно поднимаясь из-за стола. Его движения были плавными, как у большого хищника, сознающего свою силу даже в моменты кажущейся расслабленности. — Ладно. — Он накинул кожаную куртку одним привычным движением, и в этом жесте было что-то театральное, будто он играл роль самого себя. — С тобой хоть в Ад, — продолжил он, поправляя воротник, — особенно если в Аду есть молочный отдел. Хотя, — он бросил последний взгляд на недопитую чашку, — учитывая качество их латте, мы, возможно, уже там. Даниэль в ответ лишь покачал головой, но в уголках его глаз обозначились знакомые Юлиану морщинки – те самые, что появлялись, когда он пытался скрыть улыбку. Он встал, отодвинув стул с тихим скрипом, и сделал шаг к выходу, не проверяя, идет ли Юлиан за ним. Он знал – тот последует. Всегда следовал, даже когда делал вид, что сопротивляется. Юлиан задержался на мгновение, его взгляд скользнул по опустевшему кафе, по отражению в зеркальной стене, где их силуэты уже растворялись в полумраке. Потом он глубоко вдохнул – этот воздух, эту атмосферу, этот момент перед тем, как сделать шаг в неизвестность – и пошел за Даниэлем, в ночь, которая, он чувствовал, изменит все. Или ничего, но определенно будет стоить того, чтобы ее прожить.

***

Ночь была холодной, и фонари отбрасывали на асфальт длинные, дрожащие тени. Юлиан шел за Даниэлем, руки глубоко засунуты в карманы кожаной куртки, воротник поднят против ветра. Его шаги были ровными, но в каждом движении чувствовалась скрытая пружина – готовность в любой момент развернуться и исчезнуть в темноте. Когда за поворотом показалось здание полицейского участка, освещенное яркими прожекторами, Юлиан замер на мгновение. Его пальцы непроизвольно сжались в карманах, ногти впились в ладони. Лицо оставалось непроницаемым, но взгляд потемнел, стал тяжелым, как свинец. — О, — его голос прозвучал неестественно звонко в ночной тишине, — ну конечно. «Кое-куда». Как же я сразу не догадался. — Юлиан повернулся к Даниэлю, и его губы растянулись в улыбке, которая не достигала глаз. — Ты что, наконец-то решил сдать меня властям? Или это новый психологический эксперимент — посмотреть, как быстро я побегу? Даниэль не замедлил шаг. Его спина оставалась прямой, плечи — расправленными. Только пальцы правой руки слегка постукивали по бедру в такт шагам. — Если бы я хотел тебя сдать, — он говорил ровно, без эмоций, — ты бы проснулся в наручниках, в лучшем случае. Юлиан фыркнул, догоняя его парой длинных шагов. Его тень слилась с даниэлевой на асфальте. — Ах вот как! Значит, это благородный жест? — Голос его звучал сладко, ядовито. — Привести меня лично, дать шанс «чистосердечно во всем признаться»? Как трогательно. Я даже растроган, честное слово. Они подходили к входу. Даниэль наконец остановился и повернулся к Юлиану, его лицо было освещено резким светом фонарей — глубокие тени под скулами, морщины у глаз, которые стали заметнее за последние годы. — Ты всегда так говоришь, когда боишься, — заметил он спокойно. Юлиан замер. Его улыбка не дрогнула, но в глазах вспыхнуло что-то опасное. — Я? Боюсь? — Он рассмеялся, и этот звук был резким, как стекло под ногами. — Милый мой, я в таких местах завтракаю. Просто интересно — ты действительно думаешь, что здесь мне смогут что-то сделать? После всего? — Он сделал шаг ближе, и теперь их разделяли сантиметры. — Или ты надеешься, что я вдруг раскаюсь, упаду на колени и заплачу от счастья, что наконец-то «встал на путь истинный»? Даниэль не отступил. Его дыхание оставалось ровным, взгляд — спокойным. — Я привел тебя сюда, потому что здесь есть кое-что, что ты должен увидеть, лично. — Он слегка наклонил голову. — Ты можешь постоять тут, строить из себя остроумного циника, а можешь пойти со мной и наконец получить ответы, выбор за тобой. Юлиан замер. Его пальцы разжались, потом снова сомкнулись, он оглянулся на здание участка — бетонное, холодное, враждебное. Потом на Даниэля — твердого, непоколебимого, как скала. — Черт возьми, — наконец пробормотал он, снова надевая маску безразличия. — Ладно, веди, мой доблестный рыцарь правопорядка. Но если там будет хоть один идиот с диктофоном и праведным взором, я ухожу через окно, с церемонией. Даниэль лишь кивнул и повернулся к входу. Юлиан последовал за ним, сохраняя дистанцию в полшага. Его поза была расслабленной, но глаза — острыми, внимательными, сканирующими каждую деталь. Он не боялся, он никогда не боялся, но в глубине души, там, куда он редко заглядывал, шевелилось что-то похожее на... любопытство. Проклятое любопытство, которое всегда было его слабостью. Дверь захлопнулась за его спиной с глухим, окончательным звуком. И сразу же — тишина, не та напряженная, гнетущая, к которой он привык за годы игр и манипуляций. А странная, звенящая, будто воздух в комнате вдруг стал гуще, насыщеннее. Как перед ударом молнии, когда все живое замирает в предчувствии. Юлиан остановился на пороге, его пальцы непроизвольно сжались в карманах кожаной куртки. Он не моргнул, не сделал ни шага вперед — просто замер, впитывая картину перед собой всей кожей, каждым нервом. Комната. Освещенная холодным светом, доска с распечатками, испещренная красными нитями ассоциаций. Алексей стоял у доски, его массивная фигура отбрасывала тень на фотографии и документы. Руки скрещены на груди — привычная поза, но сегодня в ней было что-то новое, какая-то неестественная скованность. Владислав опирался о край стола, его пальцы нервно постукивали по поверхности. Привычная ироничная маска спала — лицо было серьезным, почти строгим. Евгения сидела с блокнотом, но не писала — лишь сжимала ручку так, что костяшки побелели. Ее брови были сведены в едва заметную складку — не гнев, нет, скорее... сосредоточенность. Максим и Эля стояли рядом. Он — с напряженными челюстными мышцами, она — с непривычно бледными губами. Оба смотрели на него не отрываясь, будто ожидая реакции. Марта сидела чуть в стороне, ее лицо — всегда такое читаемое — сегодня было гладким, как ледяная поверхность. Только легкое подрагивание века выдавало внутреннее напряжение. И Иван. Обычно такой незаметный, сливающийся с техникой, сегодня он стоял отдельно, его пальцы нервно перебирали петлю на кабеле. Взгляд — не на Юлиане, а на том, кто стоял в углу. Незнакомец. Юлиан почувствовал его раньше, чем разглядел. Присутствие, которое резало пространство, как нож. Мужчина стоял в тени, но не прятался — его поза была слишком спокойной, слишком... преднамеренной. Руки в карманах дорогого пальто, плечи расслаблены, но в этой кажущейся небрежности чувствовалась стальная основа. Юлиан медленно перевел взгляд с него на остальных, потом обратно. Его собственные глаза, обычно такие насмешливые, стали холодными, как арктический лед. Не агрессивными — нет. Но предельно собранными, будто все его существо в один момент сфокусировалось на этой фигуре в углу. Тишина в комнате стала плотной, как смола. Юлиан стоял неподвижно, его тень, удлинённая резким светом ламп, ложилась на стены, будто пытаясь охватить всех присутствующих. В воздухе витал запах кофе, бумаги и чего-то ещё — озонного, электрического, как перед грозой. — А у нас что сегодня, праздник? — его голос прозвучал сухо, без единой нотки дрожи. Каждое слово было отточенным, как лезвие. В нём не было страха — только холодная, выверенная до миллиметра броня, натянутая до предела. Алексей сделал шаг вперёд, его массивная фигура перекрыла часть света: — Юлиан... — он начал спокойно, но Юлиан резко поднял руку — чёткий, отсекающий жест. — Кто он? — вопрос прозвучал тихо, но с такой интенсивностью, что у Марты непроизвольно дёрнулось плечо. Юлиан не смотрел на Алексея, его глаза, суженные до щелочек, были прикованы к незнакомцу. Зрачки расширились, вбирая каждый микродвижение мужчины в углу. Пауза растянулась на три удара сердца. Владислав первым не выдержал напряжения: — Это Никита. — Он провёл рукой по лицу, будто стирая усталость. — Он... связной, работал под прикрытием. — Ты его не знаешь, и это, поверь, не было личным. Юлиан усмехнулся — только уголком губ, едва заметно. Но в глазах вспыхнуло что-то опасное. — Всё, что я не знаю, — произнёс он, растягивая слова, — становится личным очень быстро, особенно в моём доме. Незнакомец — Никита — медленно кивнул. Его движения были плавными, почти гипнотическими. Когда он заговорил, голос звучал глухо, будто доносился из-под земли: — Я не против. Понимаю твою реакцию. — Он сделал паузу, изучая Юлиана так же пристально. — Но сегодня не о нас. Юлиан резко перевёл взгляд на Даниэля. Его пальцы сжались в кулаки, потом разжались — сознательное усилие контроля. — Ты, значит, решил привести меня на спектакль, — голос стал сладким, ядовитым, — где я узнаю, что знаю меньше всех? Мило. Даниэль не отвёл взгляда. Его глаза были тёмными, непроницаемыми. — Нет. — Коротко, как удар. — Я решил, что ты должен быть здесь, когда мы начнём действовать. — Он сделал шаг вперёд, сокращая дистанцию. — Иначе будет поздно, для всех. Юлиан медленно обвёл взглядом комнату — Алексей с напряжёнными плечами, Евгения, сжимающая блокнот так, что пальцы побелели, Иван, нервно перебирающий провода. Каждую деталь, каждую микрореакцию он впитывал, анализировал, раскладывал по полочкам. Он не сел. Не сделал ни шага вперёд, просто стоял, как скала посреди бушующего моря. И только одно было очевидно — он пока не ушёл, значит, всё ещё слушает. — Я был с ним... до тебя. Голос Никиты прозвучал неожиданно громко в этой тишине. Юлиан не обернулся сразу — только плечи слегка напряглись под тонкой тканью рубашки. — С Виталием, — продолжил Никита. Его голос был ровным, но в нём появились глухие, хриплые нотки — как шорох песка по старой ране. — Не как наёмник, не как "люди". — Он сделал паузу, будто переступая через боль. — А как ты. Теперь Юлиан медленно повернул голову. Его глаза встретились с глазами Никиты — и в этой точке будто вспыхнула искра. — Как кто-то, кого он выбрал. — Никита не моргнул, выдерживая взгляд. — На время. Комната замерла. Даже дыхание Эли стало неслышным, Юлиан стоял совершенно неподвижно, только его зрачки расширились, вбирая в себя этого человека, его слова, их страшный смысл. — На время, — повторил он тихо, и в этих двух словах прозвучала целая вселенная боли, гнева и... понимания. И тогда что-то в атмосфере сдвинулось. Не сломалось — просто изменило свою структуру. Юлиан сделал шаг вперёд, его тень накрыла половину стола. Поворот Юлиана был медленным, почти церемониальным. Казалось, воздух в комнате сгустился, сопротивляясь каждому его движению. Когда он наконец повернулся лицом к Никите, выражение его лица было гладким, как ледяная поверхность озера в декабре. Но глаза... Глаза выдавали все. В них бушевала метель — холодная, безжалостная, знакомая всем, кто когда-либо сталкивался с Виталием. Только теперь этот ледяной взгляд принадлежал Юлиану, и это пугало больше всего. Потому что за этим льдом можно было разглядеть что-то человеческое — боль, превращенную в смертоносное оружие. — Ты прошел через это? — его голос звучал тихо, почти ласково, но каждое слово было как удар тонкого лезвия между ребер. — Все эти... красивые слова? — Он сделал шаг вперед, и тень от его фигуры накрыла Никиту. — Маниакальная забота, которая душит сильнее удавки? — Еще шаг. Теперь их разделял только стол. — Прикосновения, за которыми всегда спрятан нож? Никита не ответил сразу. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах вспыхнуло что-то — признание? Понимание? Он медленно поднял руки, повернул ладонями вверх. На внутренней стороне запястий — тонкие белые шрамы, почти невидимые, если не знать, куда смотреть. Юлиан замер. Его дыхание стало чуть громче, чуть быстрее, он перевел взгляд на остальных — на Алексея с его сжатыми кулаками, на Евгению, которая не могла скрыть дрожь в руках, на Ивана, смотрящего в пол. Их молчание было красноречивее любых слов, они знали, все это время знали. Шаг назад. Еще один, Юлиан чувствовал, как стена касается его плеч — он даже не осознал, что отступал. Его голос, когда он заговорил, звучал странно отстраненно, будто доносился из другого конца туннеля: — Вот и хорошо. — Он кивнул, больше самому себе, чем кому-то еще. — Тогда вам всем уже нечего мне говорить, я ухожу. Поворот, два шага к двери, три. Его пальцы уже обхватили холодную металлическую ручку, когда раздался голос: — Он не такой, как ты думаешь. Никита не кричал, не умолял. Просто констатировал факт, но в этих словах была какая-то отчаянная убежденность. Юлиан остановился, не обернулся сразу. Стоял неподвижно, его спина напряжена под тонкой тканью рубашки. В воздухе повисло напряжение — такое плотное, что казалось, его можно разрезать ножом. Секунда. Две, казалось, время замедлилось до предела. За его спиной Никита продолжал, теперь уже тише, но с той же неумолимостью: — Ты думаешь, он просто монстр? Это было бы слишком просто. — Глубокий вдох. — Он хуже, он заставляет тебя поверить, что монстр — это ты. Юлиан медленно повернулся. Его лицо было бледным в холодном свете ламп, глаза — огромными, почти черными. Когда он заговорил, голос звучал чужим: — Поздравляю. — Губы искривились в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку. — Ты только что произнес самую ненужную правду в моей жизни. Время словно остановилось. Юлиан двигался медленно, как в кошмаре, где каждое движение давалось с трудом. Его глаза, еще недавно полные боли, теперь были пусты — два осколка льда, отразившие холодный свет ламп. Он подошел к Никите. Не стремительно, а плавно, почти грациозно, как хищник, каждый его шаг был почти бесшумным, но все равно отдавался глухим эхом. — Я знаю, каким он может быть, — сказал Юлиан мягко, почти ласково, но в его голосе звучала смертельная угроза. Он остановился в полушаге от Никиты, нарушая его личное пространство. — Он еще не знает, что вы все здесь... Юлиан оглядел комнату ледяным взглядом, и каждый, кто встретился с ним глазами, напрягся: Алексей, сжимающий кулаки так сильно, что костяшки побелели. Евгения, впившаяся пальцами в блокнот, оставив вмятины на обложке. Владислав, застывший в неестественной позе, готовый броситься вперед или назад. Иван, в глазах которого мелькнул страх — он знал, на что способен разъяренный Юлиан. — ...решили сыграть со мной, — закончил Юлиан, и его слова прозвучали особенно ядовито. Он наклонился ближе к Никите. Его дыхание коснулось лица мужчины. — Но если я скажу ему? — Юлиан приподнял бровь, его голос был театрально-холодным. — Если я просто подойду и шепну — кто, где и что? — Он сделал паузу, изучая реакцию. — Сколько из вас останется в живых? Один? Двое? Никита не отступил, но Юлиан заметил, как его зрачки расширились. Это его позабавило. С преувеличенной театральностью Юлиан перевел взгляд на Алексея и улыбнулся. — Ты точно не выживешь, дружище, — сказал он почти с сожалением. — Он всегда считал тебя слишком прямолинейным, а Виталий не любит, когда его не понимают с полуслова. Алексей напрягся, его массивная фигура стала еще больше. Юлиан рассмеялся — сухим, коротким звуком, похожим на треск ломающейся кости. В комнате воцарилась тишина. Даже дыхание присутствующих стало неслышным. Юлиан казался центром вселенной, вокруг которого все вращалось. Его пальцы постукивали по бедру в такт тиканью часов на стене — единственному звуку, нарушающему гнетущую тишину. Юлиан снова посмотрел на Никиту, и на мгновение в его глазах мелькнуло что-то почти человеческое. — Ты прав, — сказал он обыденным голосом. — Он не просто монстр, он гораздо хуже. — Но знаешь, что самое смешное? — Его губы искривились в улыбке. — Вы думаете, что спасаете меня, а на самом деле... — он сделал шаг назад, разведя руками, — вы подписали себе смертный приговор, даже не осознав этого. Юлиан стоял спиной к ним, его пальцы сжимали дверную ручку так, что костяшки побелели. Когда он наконец обернулся, в его глазах не было ни ярости, ни страха — только холодная, расчетливая пустота, страшнее любого гнева. — А ты... — его голос был мягким, почти задушевным, будто он говорил с близким другом, — ты особенно должен понимать. — Он сделал шаг к Никите, его ботинки гулко стучали по полу. — Он любит порядок, чистоту линий, безупречную симметрию. — Еще шаг, теперь их разделяли сантиметры. — А вы... Вы тут устроили хаос. В его словах не было крика, не было даже повышения тона. Только ровная, ледяная угроза, обволакивающая, как ядовитый газ. Юлиан медленно провел пальцем по краю стола, собирая невидимую пыль. — Так что, если вы не прекратите играть в героев... — Он поднял палец, изображая телефонную трубку у уха. — Один звонок, всего один. — Его губы растянулись в улыбке, лишенной всякой теплоты. — И он соберет вас всех, в аккуратный ряд, по номерам, как хороших солдатиков. В углу комнаты Иван непроизвольно сглотнул. Евгения замерла, ее рука застыла в воздухе, будто она хотела что-то сказать, но передумала. Алексей напрягся, его массивные плечи подались вперед в готовности к действию. Юлиан заметил это и усмехнулся. Его взгляд скользнул по лицам, останавливаясь на каждом на мгновение дольше необходимого, словно ставя невидимые галочки в каком-то внутреннем списке. Затем он снова посмотрел на Николая, и в его глазах вспыхнуло что-то странное — не злорадство, нет, что-то более сложное. — А ты... — Юлиан покачал головой, — видимо, даже тогда будешь думать, что это ради любви. Ради чего-то высокого и благородного. — Он фыркнул. — Как трогательно, почти до слез. В этот момент резкий, пронзительный звонок разорвал напряженную тишину. Звук исходил из кармана Юлиана — металлический, безжалостный, как сигнал тревоги. Все в комнате вздрогнули, даже сам Юлиан на мгновение замер, его пальцы непроизвольно сжались. Он медленно, почти театрально, достал телефон. Экран светился в полумраке комнаты, освещая его лицо снизу, создавая жутковатую игру теней. На дисплее — неизвестный номер, но все в комнате знали. Юлиан поднял глаза на Никиту. Его губы снова растянулись в той же кривой ухмылке, но теперь в ней читалось что-то новое — не триумф, нет, скорее горькое подтверждение какой-то старой истины. — Ну что, — прошептал он, поднимая телефон, чтобы все видели экран, — похоже, кто-то уже знает. Вопрос — кто первый сделает шаг? Его палец замер над экраном. В комнате стало так тихо, что было слышно, как капает вода из крана на кухне. Даже дыхание замерло. Все понимали — следующий момент определит, останется ли кто-то из них в живых к утру. Экран телефона мерцает в полумраке, освещая резкие скулы Юлиана снизу. Имя скрыто – просто пустая строка и номер, но он знает. Знает по тому, как воздух в комнате вдруг стал гуще, по тому, как у Алексея напряглись плечи, как Никита едва заметно замер. Его взгляд медленно поднимается – проходит мимо Алексея, скользит по Никите – и останавливается на Даниэле. Этот взгляд – не вопрос, не обвинение, это что-то гораздо более опасное: проверка, подозрение, острое как бритва. И под ним – слой чего-то живого, незащищенного, что пробивается сквозь ледяную маску. Боль, которую он не может скрыть, как ни старается. Он не спрашивает вслух, не нужно. Этот взговор глаз говорит громче любых слов: Ты знал, все это время знал. Даниэль встречает его взгляд. Не отводит глаз, в его карих глазах нет оправданий – только тихая готовность принять любой вердикт. Юлиан подносит телефон к уху. Даже не глядя на экран, он уже знает, чья тишина ждет на другом конце провода. — Говори. Всего полсекунды, но она тянется вечностью. В комнате слышно, как капает вода из крана на кухне, как у Ивана прерывисто дрожит дыхание. — Ты долго молчал, Ю. — Голос Виталия мягкий, почти ласковый, но в этой мягкости – что-то хищное. — Я уже начал скучать. — Легкий смешок, теплый, как прикосновение ножа к горлу. — Или... ты решил проверить, насколько я терпелив? Юлиан закрывает глаза на мгновение. Его пальцы сжимают телефон чуть крепче, когда он открывает глаза снова, его взгляд скользит по комнате: Даниэль, стоящий неподвижно, но в его позе – готовность в любой момент броситься вперед. Алексей, сжавший кулаки так, что тремор проходит по всей его массивной фигуре. Никита – новый, чужой, но в его глазах понимание, слишком глубокое для случайного знакомого. Но Юлиан не задает вопросов, не кричит, не обвиняет, он просто слушает. Каждое слово, каждый оттенок в голосе Виталия – все это он впитывает, анализирует, раскладывает по полочкам. — Терпение – не твоя сильная сторона, — наконец отвечает он. Голос ровный, почти безэмоциональный, но те, кто знает его давно, слышат легкое дрожание под поверхностью. — Я просто... проверял кое-что. На другом конце провода – тишина. Потом – мягкий вздох. — И что же ты выяснил, мой мальчик? — Виталий растягивает слова, как всегда, когда играет в свою любимую игру. — Нашел то, что искал? Юлиан смотрит на Даниэля. На его пальцы, слегка сжатые в кулаки, на едва заметную дрожь в уголке губ. — Да, — говорит он тихо. — Нашел. В комнате становится так тихо, что слышно, как у Евгении падает ручка на пол. — Тогда приходи, — голос Виталия звучит почти нежно. — Мы многое должны обсудить, наедине. Юлиан медленно опускает телефон, не кладет трубку – просто опускает. Его глаза снова встречаются с Даниэлевыми. В этом взгляде – все, что он не может сказать вслух. Все страхи, все сомнения, всю ту боль, что копилась годами. Но когда он снова подносит телефон к уху, его голос звучит ровно и холодно: — Я уже в пути. Тишина в комнате стала абсолютной. Даже часы на стене, обычно такие громкие, будто перестали тикать. Юлиан стоял неподвижно, телефон все еще прижат к уху, но разговор явно закончился. Все присутствующие могли видеть, как изменилось его тело: плечи стали чуть более округлыми, дыхание — чуть более прерывистым, пальцы левой руки слегка дрожали, прежде чем сжались в кулак. Он медленно опустил телефон, не сводя глаз с пола перед собой. Казалось, он взвешивал каждую молекулу воздуха, каждую пылинку в этом помещении, прежде чем сделать движение. Когда он наконец поднял голову, его глаза были пустыми — не холодными, не горячими, просто... пустыми. Как у человека, который только что получил смертельный диагноз и еще не решил, стоит ли бороться. Шаг, еще один, его шаги были бесшумными, но каждый отдавался в груди у присутствующих, как удары колокола. Он шел к двери, и в его движениях была странная грация — не уверенность, а скорее обреченность хищника, идущего в капкан. Никто не осмелился заговорить. Даже Алексей, всегда такой решительный, лишь сжал челюсть, но остался на месте. Евгения прикусила губу до крови, но не произнесла ни звука. Иван замер, словно надеясь стать невидимым. Только Даниэль. Только он осмелился сделать шаг вперед. Не физический — нет, он остался на месте, но его взгляд — этот пронзительный, неумолимый взгляд — остановил Юлиана лучше любых слов. Юлиан обернулся. Их глаза встретились через всю комнату, и в этом взгляде пронеслась целая буря эмоций. Юлиан не сказал ничего. Ему не нужно было, его взгляд сказал все за него, и Даниэль... Даниэль выдержал этот взгляд. Не оправдывался, не отрицал. Просто принял его, со всей болью, со всем гневом, со всем тем невысказанным, что висело между ними. Юлиан снова направился к двери. Его рука уже лежала на ручке, когда он бросил через плечо: — Не мешайте мне. — Голос звучал странно — не угрожающе, а почти устало. — Иначе он узнает всё, и займется вами. — Его губы искривились в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку. — По-своему, без кофе. Щелчок двери прозвучал громче любого выстрела. И вот он ушел, оставив после себя комнату, наполненную неразрешенными вопросами, невысказанными обвинениями и тем странным чувством, что что-то важное только что изменилось навсегда. А телефон на столе продолжал молчать, черный экран отражая бледные лица тех, кто остался. Тех, кто теперь точно знал — игра вступила в новую фазу, и ставки стали выше, чем кто-либо мог представить.