Погоня за тенью.

Дверь кафе захлопнулась за Даниэлем, и колокольчик звякнул, но он этого уже не услышал. Чувствовал на себе взгляды, но не Юлиана, который остался внутри, напряжённый, как пружина. Это были взгляды других людей. Может, бармен, который его запомнил. Может, девушка у окна, которая случайно на него посмотрела. Или кто-то ещё, кто уже знал. Даниэль не обернулся, не должен был. Он подошёл к машине. Его движения были спокойными, будто боялся, что любое резкое движение выдаст его напряжение. Дверь открылась бесшумно, он сел за руль, и только когда замок щёлкнул, его пальцы вцепились в руль, выдавая то, что он скрывал. Двигатель завёлся тихо. Музыки не было, тишина, густая, как смола, заполнила салон. Машина тронулась, и улицы поплыли за окном. Асфальт казался мокрым, хотя дождя не было, мир вдруг потерял чёткость, стал размытым. Он чувствовал себя, как на воде, не оставляя следов. Но в голове был только Юлиан, его сжатые кулаки, его глаза, в которых горело что-то непонятное, но знакомое. Почему? Вопрос висел в воздухе, но ответа не было. Пальцы снова сжались на руле, нет, сейчас нельзя, сейчас другой фронт. Владислав, холодный и расчётливый. Эля, чьи карие глаза видели слишком много, Никита, ленивый и опасный, как спящая змея. Марта, которая никогда не говорит лишнего, но всегда знает больше, чем нужно. Максим, крепкий, как дуб, и непробиваемый его брат. Сердце сжалось, но Даниэль выдохнул и нажал на газ. Машина рванула вперёд, и городские огни растянулись в длинные нити. Он не оглядывался. Не мог себе позволить, но где-то внутри что-то дрогнуло, и это пугало больше, чем чужие взгляды или война, которая его ждала. В задней комнате клуба царила гнетущая атмосфера. Плотная бархатная штора, закрывающая вход, не пропускала звуки веселья из общего зала. Полумрак рассеивался лишь от тусклого света одинокой лампы, висящей над столом. Её желтоватый отблеск выхватывал из темноты детали: потрёпанные карты, капли конденсата на стаканах и микроскопические пылинки, танцующие в воздухе. Владислав уже был здесь. Он стоял, облокотившись о спинку дивана, и его массивная фигура отбрасывала длинную тень на стену. Его лицо было непроницаемым, но пальцы нервно постукивали по кожаному покрытию дивана — это был единственный признак его нетерпения. Остальные подошли через несколько минут, но эти минуты показались часами. Когда вошёл Даниэль, что-то неуловимо изменилось в воздухе. Он не сказал ни слова, лишь кивнул в сторону Владислава и сел рядом, опустившись на диван так, что пружины тихо скрипнули под его весом. Его лицо было закрыто, но в уголке глаза дёргался едва заметный нерв. Марта держала в руках планшет, её пальцы быстро скользили по экрану, но взгляд был пустым — она не читала, не анализировала, просто делала вид, чтобы не встречаться глазами с остальными. Максим пил энергетик, глотки были громкими и нарочитыми, будто он пытался заполнить тишину. Его челюсть была сжата, и когда банка опустела, он смял её в кулаке с хрустом, который прозвучал как выстрел. Иван копался в бумагах, но его движения были резкими и беспорядочными — он не искал ничего, просто не мог сидеть без дела. Его обычная ленивая ухмылка отсутствовала, вместо неё — напряжённая складка между бровей. Эля переписывалась с кем-то по телефону, её пальцы летали по экрану, но губы были плотно сжаты. Иногда она поглядывала на дверь, будто ждала кого-то, или боялась, что кто-то войдёт. Напряжение было тяжёлым. Не просто напряжённым — удушающим. Воздух казался густым, как будто его не хватало. Владислав наконец нарушил молчание, его голос разрезал тишину, как нож: — Ну что, будем решать проблему? Никто не ответил, но взгляды медленно поднялись и встретились. Игра началась и отступать было некуда. В комнате было темно, но лампочка над столом тускло мерцала, отбрасывая неровные тени на лица присутствующих. В воздухе витал запах дешёвого кофе и влажной кожи – кто-то из них нервно потел. — Он был в кафе, — произнёс Владислав низким, почти подземным голосом, похожим на гул приближающегося поезда. Его холодные и острые глаза впились в Даниэля, словно пытаясь прочесть между строк то, что тот не сказал. Даниэль не дрогнул, но его пальцы незаметно сжались в кулаки на коленях. — Пока да, — ответил он коротко, чеканя каждый слог. Его взгляд скользнул по остальным, будто проверяя их реакцию. — Но ты знаешь, что спокойствие — только перед штормом. В его голосе не было страха, но была глухая готовность, как у зверя, прислушивающегося к далёкому вою ветра. Марта переложила планшет из одной руки в другую, её ногти постукивали по корпусу. — Тогда давай решим, что делать дальше, — её голос звучал ровно, но в нём дрожала тонкая нервная нить. — Ситуация нестабильная, и Юлиан, как бы он ни сопротивлялся, становится ключевой фигурой. Нам нужно понять, как действовать с ним — и с Виталием. Иван поднял голову, его обычно ленивый взгляд теперь был острым, сосредоточенным. — Есть мысль, — сказал он, отодвигая бумаги перед собой. — Мы всё ещё слишком много гадаем. Нам нужен тот, кто уже был с Виталием, ближе всех, до Юлиана, и кто смог вырваться. Максим хмыкнул, сжимая пустую банку энергетика так, что алюминий заскрипел в его мощных пальцах. — Кто-то такой был? — спросил он скептически, но в его глазах мелькнуло что-то — интерес? Надежда? Владислав медленно кивнул, его губы сжались в тонкую полоску. — Был, — он сделал паузу, давая слову повиснуть в воздухе. — Его зовут Никита. Тишина. Имя упало в комнату, как камень в воду, и круги пошли по лицам. Эля замерла, её пальцы застыли. — Тот самый? — её голос стал тише, почти шёпотом. — Который исчез в самом начале? — Да. — Владислав перевёл взгляд на каждого из них, взвешивая их реакции. — Он ушёл… или сбежал. И с тех пор не появлялся, но я кое-что о нём слышал, он жив, и у нас есть выход на него. Даниэль опустил взгляд, его веки дрогнули. Имя что-то всколыхнуло в нём — воспоминание? Сожаление? Владислав добавил, и его голос приобрёл окончательную твёрдость: — Я уже связался, он придёт, сегодня. Воздух сгустился. Где-то за стенами грохнула дверь, и все вздрогнули, кроме Владислава. Они знали — игра входила в новую фазу. И Никита, призрак из прошлого, был ключом. К спасению или гибели. Задняя дверь тихонько скрипнула. В тишине комнаты этот звук прозвучал как выстрел. Все вздрогнули, кроме Владислава, в проеме замерла высокая, поджарая фигура, похожая на голодного волка. Короткие, почти под ноль, волосы, резкие скулы, глубоко посаженные глаза с холодным, свинцовым взглядом, это был Никита. Он не спешил заходить, оценивая обстановку. Его пальцы слегка подрагивали от адреналина, потом он шагнул внутрь, и дверь захлопнулась за ним. Тишина, он медленно перевел взгляд с одного на другого. Владислав. Никита узнал его сразу по жесткой линии подбородка и холодным, как лезвие, глазам, ничего не изменилось. Даниэль. Взгляд Никиты задержался на нем чуть дольше, что-то мелькнуло в глазах Никиты — воспоминание? Сожаление? Ненависть? Остальных он только отметил краем глаза. — Я не думал, что вы меня позовете, — сказал Никита тихо, но с явной сталью в голосе. Владислав усмехнулся, но без веселья. — А мы не думали, что ты согласишься, — ответил он сухо, чеканя каждое слово. — Но вот мы здесь. Никита вздохнул, провел рукой по короткой щетине и сел на свободный стул. Его движения были резкими и экономными, будто он берег энергию. — Ладно, — сказал он, сцепив руки в замок и опустив взгляд на стол. — Говорите, что хотите знать. Пауза. — Но только один раз, — добавил он, понизив голос до опасного тихого. — И не забывайте, кто я такой для Виталия… Еще пауза. — И кем перестал быть. Тишина в комнате стала еще гуще и тяжелее. Тусклый свет лампы дрожал, отбрасывая неровные тени на лица. Никита сидел ссутулившись, его плечи были напряжены, как у зверя, готового к прыжку. Взгляд упорно опущен в одну точку на столе, будто там он искал ответы на вопросы, которые еще не задали. Он молчал долго, слишком долго. И когда заговорил, его слова упали в тишину, как камни в болото. Голос Никиты звучал как ржавый гвоздь, вонзающийся в плоть. Он был хриплым и выжженным, словно пропитанным дымом и болью. — Хотите узнать, каким он был? — спросил Никита. Вопрос повис в воздухе, колючий, как проволока. Никита поднял глаза, и в них не было ни злости, ни слёз — только пустота, вытравленная изнутри. — Он был таким, каким вам казалось, что он не может быть, — произнёс он. Его пальцы сжались на столе, костяшки побелели. — Сначала всё правильно, — продолжил он. Губы искривились в подобии улыбки, но в ней не было ни капли тепла. — Он умён, уверен. Смотрит на тебя так, будто ты — единственный, кто ему интересен. Никита провёл рукой по лицу, будто стирая невидимую грязь. — И ты начинаешь думать, что ты… особенный. — А потом — приходит настоящий Виталий. Его голос сорвался, стал ниже, опаснее. — Холодный, точный, изворотливый. Каждое слово вбивалось в сознание, как гвоздь. — Он ломает тебя не грубо, он делает это вкусно, медленно. Чтобы ты сам захотел лечь под его ботинок. Марта отвела взгляд, её пальцы сжали планшет так, что экран затрещал. Максим потянулся за бутылкой воды, но не пил — просто держал её, будто якорь в этом море ужаса. Эля замерла, её дыхание стало слишком тихим, будто она боялась даже дышать. Только Владислав смотрел в глаза Никите — ровно, без дрожи, но в его взгляде читалось что-то тяжёлое, мрачное, будто он видел в этих словах отражение собственных кошмаров. Никита продолжал, его голос теперь звучал монотонно, будто он читал приговор. — Он бил меня, не каждый день, нет. Только когда считал нужным. Он коснулся рёбер, будто вспоминая боль. — Когда я начинал забывать, кто тут главный. Когда пытался спорить, или просто смотрел не туда. — Он угрожал, он молчал, он прикасался ко мне тогда, когда я не мог сказать «нет» — потому что знал, что потом мне будет хуже. Тишина повисла тяжёлым полотном, давящим, удушающим. Никита замолчал, его глаза уставились в одну точку, будто он видел там что-то, чего больше не мог вынести. А вокруг все понимали — это не просто исповедь. Это предупреждение и проклятие, в одном флаконе. Никита замолчал, его дыхание стало тяжёлым и прерывистым, словно каждое слово вырывало из него кусок плоти. Он провёл ладонью по лицу, стирая невидимую влагу, но тень боли оставалась в глубине его глаз. — Это… Он выдохнул, и в этом выдохе было столько усталости, что казалось, он несёт на плечах весь свой кошмар. — Он делал это так, чтобы я начал ждать, когда он снова станет «хорошим». Его губы дрогнули, искривившись в гримасе, которая не была улыбкой. — Он называл это «балансом». — А я называл это — адом с цветами. Голос сорвался, стал тише, горячее, будто раскалённый металл, прожигающий губы. — Потому что в тот момент, когда он обнимал, когда шептал, когда держал за шею и говорил, что я «его»… Он замолчал, его глаза закрылись на секунду, будто он видел эти мгновения перед собой. — …я хотел умереть и остаться, одновременно. Тишина, глубокая, тяжёлая, как провал в бездну. Потом Никита поднял глаза, и в них горело что-то невыносимое. — И знаете, в чём самое страшное? Он посмотрел на каждого, будто проверяя, готовы ли они услышать правду. — Я скучал по нему, даже после того как сбежал. Марта вздрогнула, её пальцы сжали край стола так, что суставы побелели. — Потому что он делает тебя зависимым. Никита протянул руку, повертел её перед лицом, будто разглядывая невидимые цепи. — Не от тела. — От него самого. Его голос стал шёпотом, полным отвращения и тоски. — От того, кем он становится в момент, когда становится «заботливым». Тишина снова накрыла комнату, но теперь она была другой — насыщенной, густой, как кровь. Все понимали — это не просто история. Владислав замер, тяжело дыша, будто каждое слово давило на грудь. — Юлиан?.. — сказал он с отчаянием. Никита не сразу ответил. Он опустил взгляд и сжал кулаки, словно борясь с воспоминаниями. Потом кивнул. — Та же схема, только глубже. Пауза, глубокая, смертельная. — Он уже слишком близко. Никита поднял глаза, в них читалось понимание — горькое и безжалостное. — Он уже прощает удары, ищет объяснения, думает, что всё ещё контролирует. — Но это точка, откуда уже не вернуться. Даниэль сидел, опустив голову, плечи напряжены, мышцы дрожали от сдерживаемой ярости. Только сейчас он начал понимать, что за маской язв и закрытости Юлиана скрывается не борьба, а капкан. — Если мы его не вытащим сейчас — он не вернётся, — тихо сказал Никита, каждое слово резало, как лезвие. — Он не сможет выбраться. Тишина, глубокая, давящая. — Я должен был умереть, чтобы освободиться, — прошептал Никита, его голос дрогнул, но не сломался. — Но повезло, я просто исчез. Он посмотрел на всех, взгляд тяжёлый, с предостережением. — Вы думали, он просто жесток? — Нет. Его губы искривились в горькой улыбке. — Он… лепит из лома нужных ему людей. — Затем держит их, как свою тень. Тишина снова легла на комнату, густая и тяжёлая, как саван. Никита посмотрел на Владислава, глаза холодные, но в них читалась жалость. — У вас мало времени. — И если вы думаете, что Юлиан сможет переиграть Виталия… — …значит, вы не знаете, как играет Виталий. Последние слова повисли в воздухе, как приговор. И все понимали — это не просто предупреждение. Даниэль сидел, застывший в неестественной неподвижности. Его поза напоминала сломанный механизм — внешне целый, но с заклинившими шестернями внутри. Воздух вокруг него казался гуще, плотнее, будто пропитанный свинцом откровений. Губы его были плотно сжаты, образуя белую линию напряжения. Дыхание — поверхностное, почти незаметное, будто он боялся, что любой глубокий вдох разорвет что-то важное внутри. Глаза, обычно такие живые и острые, теперь смотрели сквозь окружающих, сквозь стены, в какую-то пустую точку пространства, где висели не произнесенные вслух мысли. Его руки медленно сжались в кулаки. Так медленно, будто каждое движение давалось с невероятным усилием. Ногти — те самые, что час назад впивались в кожу Юлиана, когда тот шатался от боли, — теперь врезались в его собственные ладони. Но эта боль казалась далекой, незначительной по сравнению с тем, что происходило внутри. В ушах стоял гул. Слова Никиты, уже замолчавшего, продолжали звучать в его голове, каждое — как удар колокола, отдающийся где-то в глубине грудной клетки. Они находили отклик в воспоминаниях, которые он так старательно игнорировал все это время. Юлиан, резко вздрагивающий при неожиданном прикосновении. Юлиан, замирающий на секунду, когда кто-то повышал голос. Юлиан, чьи шутки становились все более язвительными по мере того, как росла его усталость. Юлиан, который смотрел на него глазами, кричащими «Не оставляй», но так и не произнесший этих слов вслух. Даниэль ощутил, как что-то холодное и тяжелое опускается в его желудке. Он всегда списывал это на характер, на усталость. На последствия их опасной жизни, он находил объяснения, потому что не хотел видеть правду. Потому что правда означала, что он уже давно должен был что-то заметить, должен был понять, должен был... Теперь картина сложилась с жестокой четкостью. Как пазл, собранный из осколков стекла, каждый из которых резал пальцы при прикосновении. Как мозаика, нарисованная кровью, которую он так долго отказывался разглядеть. Его челюсть сжалась так сильно, что зубы скрипнули. В глазах вспыхнуло что-то дикое, животное — ярость, направленная не на Виталия, не на ситуацию, а на самого себя, за слепоту, за то, что видел, но не хотел понимать. Он вдруг резко вдохнул, как человек, всплывающий после долгого нахождения под водой. Его взгляд наконец сфокусировался, но теперь в нем читалось нечто новое — холодная, беспощадная решимость. Правда была ужасна. Но теперь, когда она раскрылась перед ним во всей своей чудовищной ясности, оставался только один вопрос. Стул с грохотом отъехал назад, его металлические ножки прочертили царапины на потертом полу. Скрип, резкий и нервный, заставил всех вздрогнуть — даже Владислава, который уже открыл рот, чтобы что-то сказать. Но Даниэль резко вскинул руку — жест, полный такой неистовой решимости, что слова застряли у всех в горле. Его ладонь, дрожащая от напряжения, медленно провела по лицу, будто пытаясь стереть усталость, сомнения, слепоту последних месяцев. Когда он заговорил, голос звучал чужим — низким, надтреснутым, будто пробивающимся сквозь толщу лет: — Он делает это снова. — Пауза. Глубже вдох. — Снова. — Еще пауза, и последнее слово прозвучало как приговор: — С ним. С Юлианом. Поворот к Никите был резким, почти болезненным. Глаза Даниэля горели странным светом — смесью ярости, стыда и какой-то новой, страшной ясности: — Ты прав. — Каждое слово давалось с усилием, будто вытаскивалось из самой глубины. — Я это видел, я... знал, я просто не хотел в это верить. Его пальцы сжались в кулаки, костяшки побелели. — Потому что если поверить — значит признать, что это не просто игра между двумя сильными людьми. — Голос сорвался на полтона выше. — Что это не власть, не ревность, это... — Он замолчал, ища слово, и нашел самое страшное: — Излом. Три шага к окну — тяжелых, неуверенных, будто земля колебалась под ногами. За стеклом светало — серый, больной рассвет большого города, пропитанный выхлопами и безысходностью. Но внутри комнаты, внутри Даниэля, была только ночь — черная, беспросветная, полная теней. — Он ломает его так, что даже сам Юлиан этого не замечает. — Слова лились теперь ровно, методично, как приговор. — А потом начнет винить себя. Он будет бороться, а потом просить прощения, он станет защищать его... — Взгляд на Никиту. — ...как ты защищал. Потом голос, тихий, но наполненный такой стальной решимостью, что у всех по спине пробежали мурашки: — Я не дам ему пройти через это. Резкий поворот к комнате. Глаза — два уголька в бледном лице. — Я не позволю. — Удар кулаком по подоконнику, глухой стук. — Я... не допущу, чтобы он стал следующим трофеем, куклой, сломленным отражением Виталия. Глаза блестели — может, от усталости, может, от сдержанных слез, а может, от нового понимания, которое жгло изнутри. — Он доверился мне. — Простое предложение, но сказанное с такой нежностью, что все невольно переглянулись. — Он — мой выбор. — Пауза. — Теперь и навсегда. В последних словах звучала не просто решимость — клятва. Такая, которую дают только один раз в жизни, которую нельзя нарушить, не перестав быть собой.

***

Глухой гудок разорвал тишину спальни. Даниэль вздрогнул, сон мгновенно развеялся, оставив после себя лишь липкое ощущение тревоги. Он провёл ладонью по лицу, смахивая остатки сна, и потянулся к телефону на тумбочке. Экран слепил глаза, отбрасывая синеватый свет на стены знакомой спальни. — Алло? — голос звучал хрипло, пропитанный сном. Тишина в трубке, только тяжёлое дыхание. Даниэль приподнялся на локте, брови сдвинулись. — ...Привет, Данил, это я, Алексей. Сердце пропустило удар. Пальцы непроизвольно сжали телефон. Он не ожидал этого звонка, хотя... может быть, где-то в глубине души, ждал. — ...Привет, — выдохнул он наконец, чувствуя, как в горле пересыхает. — Не волнуйся, я не собираюсь устраивать допрос, просто... Хочу понять. Даниэль сел на кровати, спустив босые ноги на прохладный паркет. За окном ещё темно, только первые проблески рассвета окрашивали небо в грязно-серый цвет. — Понять что? — спросил он, стараясь держать голос ровным. Глубокий вздох в трубке, Алексей собирался с мыслями. — Ты же не дурак, ты же видел, как он меняется. За последние месяцы, до всего этого, я же вижу, как ты смотришь на него. Даниэль замер, в голове всплывали образы — Юлиан, резко отстраняющийся от случайного прикосновения. Юлиан, чьи шутки становились всё острее, как бритва, направленная на себя. — Видел, — тихо признался он. — Он стал... жёстче, замкнутее, реже смеялся, а потом будто и вовсе начал закрываться, даже если был рядом кто-то свой. Свои же слова обожгли горло, он сжимал телефон так, что пальцы занемели. — Я тоже это видел. — Голос Алексея звучал приглушённо, будто он говорил сквозь зубы. — С тобой он... другой, мягче, прислушивается. Даниэль хмыкнул, но в этом звуке не было радости — только горечь и усталость. — Он язвит, спорит, испытывает на прочность. — Но не отталкивает, — настойчиво продолжил Алексей. — Он хоть с кем-то остаётся живым, хоть немного... и этот кто-то ты. Даниэль встал с кровати, подошёл к окну. На улице было пусто, только фонарь мигал, как больной глаз. Он чувствовал, как сердце бьётся где-то в горле. — Почему ты мне это говоришь? — спросил он, уже зная ответ, боясь его. Долгая пауза, потом усталый вздох. — Потому что, если он продолжит падать, ты, возможно, единственный, кто сможет его удержать. — Голос Алексея дрогнул. — И если ты действительно небезразличен к нему, пойми, что это не игра. Он из тех, кто не просит помощи, даже когда тонет, я прошёл через это с Виталием... слишком поздно. Лёд пробежал по спине. Даниэль закрыл глаза. — Ты не хочешь, чтобы он стал как Виталий? — спросил он прямо, без предисловий. Тишина, потом шёпот, полный боли: — Он уже на этом пути. — Алексей сделал паузу. — Но у него ещё есть шанс свернуть. И только ты, похоже, остался тем ориентиром, который он ещё не уничтожил. Даниэль почувствовал, как что-то сжимается в груди. Он смотрел в окно, но видел только Юлиана — его глаза в тот момент, когда он в последний раз отвернулся. — Я не знаю, что он чувствует, Алексей, — наконец сказал он, и голос его звучал сломленным. — Он сам не знает, но если ты прав... Я постараюсь, я не обещаю, но я рядом. Тихий выдох в трубке. Облегчение? Надежда? — Этого достаточно. Перед тем как положить трубку, Алексей добавил что-то, что заставило Даниэля сжать зубы: — Береги его. Даже если он сам не просит. Щелчок, тишина. Даниэль опустил телефон. За окном светало, где-то там, в этом городе, был Юлиан. И теперь Даниэль знал — он не может больше отворачиваться. Даже если это будет больно, даже если это будет последнее, что он сделает.