Straight to Heaven

      Разве была у Феликса возможность отказаться? Хоть раз…              Когда мы влюбляемся, иногда мы неоправданно привязываемся к человеку.              Город, очевидно, совершенно не впечатлял Хёнджина, а Феликса не впечатляли попытки мужчины быть милым, словно ничего не произошло, лишний раз приобнять, за руку взять, игнорируя тот факт, что они оба достаточно известные, обладали тем, что можно терять, и посещали людные места.              Находиться в состоянии внутреннего конфликта, пытаясь распознать свои настоящие чувства и совладать с ними, давно стало чем-то привычным для Феликса.              Ему кажется, он что-то чувствует к Хёнджину. Этот мужчина определённо вызывает эмоции. Феликс пытается заглянуть в его незаинтересованное местными красотами лицо, но смущённо отворачивается, стоит поймать взгляд спокойных карих глаз.              Одно из лучших чувств в мире — это влюбиться в кого-то. Феликс всегда мечтал об этом: нечто ошеломляющее, захватывающее и возникает из ниоткуда. Всё оно было, вот только ощущалось как-то не так, как ожидалось. Не как любовь. Как минимум, не в её классическом представлении, не как в романах или дорамах, так и веяло нездоровой подоплёкой.              Но, опять же, влюблённость у каждого ощущается по-разному. Пока одни, возможно, влюблялись не раз и уже знают, каково это, другие могут быть не уверены, до последнего не понимать, любовь ли это или просто увлечение, симпатия или ещё что.              Так что чувствует Феликс? Эти три неожиданных слова от Хёнджина были приятными, сейчас, когда Феликс начинает обдумывать и переваривать ситуацию, если поверить в возможную искренность мужчины, слова отзываются чем-то мягким, тянувшим внутри, от них тепло. Так же, как и от широкой ладони Хёнджина: взял за руку и отказывается отпускать, время от времени широко размахивая вперёд-назад, стараясь выглядеть заметно беззаботно.              Было бы проще, если бы Хёнджин был плохим. От начала и до конца, абсолютно ужасным и по-настоящему жестоким человеком, наносил бы раны, но не пытался потом их залечить, оскорблял бы, но потом не пытался извиняться. Если бы он молчал и дальше. Ненавидеть гораздо проще, чем разбираться в себе и искать оправдания своим мыслям, словам и действиям. Своим чувствам.              Феликс не хочет безропотно угождать другим, делать всё, что бы от него ни потребовали.              Феликс не хочет наступать на горло собственным чувствам и эмоциям.              Феликс не хочет жертвовать собой. Но хочет получать внимание.              Не каждая проведённая с Хёнджином минута делает счастливым, но иногда с ним приятно проводить время. Даже сейчас, пока напряжение постепенно спадало, недавний разговор понемногу терял ту тяжесть, оставаясь неприятным послевкусием на языке, которое помогает перекрыть купленное Хёнджином пирожное.              Если он так легко отпускает неприятные ситуации за приятные мелочи в виде десертов, более дорогие подарки в виде украшений или одежды, делает ли это его продажным? Пожалуй, ведь у всех есть маленькая меркантильная жилка? Да и касается это только Хёнджина, Феликс уверен, что к другим людям он бы не был так снисходителен, не прощал бы так легко.              Хёнджин… Даже если большая часть времени с ним не приносит удовольствия, Феликс всё равно чувствует, что должен терпеть это, потому что… так надо. Кажется, Хёнджин относится к нему не так, как к другим людям, более живой, более настоящий. Желание быть с ним рядом слишком тяжело задушить, себя проще.              Что бы было, если бы Хёнджин согласился и просто заменил? Заменил на Чонина. Феликс бы каждый день видел это, понимал, что происходит, замечал бы все эти изменения, жесты, взгляды… Стало бы от этого больно? Или было бы плевать?              Вероятно, зависть бы присутствовала. Пошатнулась бы самооценка: как ни крути, а Хёнджин сказал слишком много красивых слов, слишком много комплиментов нашептал, чтобы легко перенести тот факт, что угрозы воплотились в реальность, была найдена замена.              Проводить время в одиночестве страшно, Феликс всё время избегал это любой ценой. Смогла бы работа, любовь фанатов, дружеские отношения с мемберами закрыть эту потребность во внимании и любви? Почему строить догадки о том, что могло произойти, так тяжело?              Тяжелее только находиться на зыбкой почве, когда в любой момент ситуация может повернуться не в твою пользу, когда ты можешь не оправдать собственных ожиданий и разыграть худший сценарий.              Да. Возможность расстаться с Хёнджином пугает. Феликс боится своей реакции, боится, что, когда мужчина, наконец, уйдёт, это не пройдёт незаметно, это оставит на сердце раны. И одна лишь мысль о том, что он окажется настолько жалок, как предполагать и не мог, его убивает.              — Ты же принципиально не носишь то кольцо? — останавливаясь у дома, зажигая сигарету, спрашивает Хёнджин.              — Ношу, — коротко врёт Феликс и отчаянно хочет вырвать эту сигарету из пальцев мужчины. — Тётушка ненавидит курящих.              — Я же на улице, — Хёнджин затягивается поглубже, наслаждаясь едким табачным дымом. — Не вижу проблем, — медленно выдувает в противоположную от вновь начавшего волноваться парня сторону.              — Ей сорок пять, но она выглядит на тридцать, — зачем-то говорит Феликс, смотря, как бледно-серый дым рассеивается в вечерней темноте.              — Я бы даже сказал, на двадцать пять, — ухмыляется Хёнджин и вновь делает затяжку. — Мы почти ровесники, но она ничего не сказала насчёт того, что у её малыша Ёнбок-и есть настолько взрослый «друг»… Знаешь, интересная женщина.              — Вы не выглядите на свой возраст, — Феликс пинает мелкий камушек, отправляя за невысокий заборчик к подобию клумбы. И правда, неужели у неё не возникло вопросов совершенно? Но всё возвращается к тому, что она вообще впустила в дом абсолютного незнакомца, который вместо удостоверения личности использовал своё лицо, чтобы расположить. — Она очень умная женщина… обычно. У неё хорошее чувство юмора и вообще как человек она прекрасна…              — А ещё хозяйственная, заваривает просто чудесный чай. Последний раз нечто настолько вкусное пробовал во время отпуска на Шри-Ланке. Та высокая загорелая сингалка определённо знала, что делает.              — Готовит ещё вкусно, если бы не потащили в ресторан, то впечатлялись бы Ынбин ещё больше.              — Сравнимо с едой из ресторанов, мм, хотя бы с двумя звёздами Мишлен?              — Творит на все пять.              — Их всего три, — Хёнджин пропускает короткий смешок и выдувает последний поток дыма Феликсу в лицо, а пока парень закашливается, размахивая ладонью перед лицом, бросает окурок и тушит носком кроссовка. — Малыш, почему ты рекламируешь мне свою тётушку? Чего ты добиваешься?              Феликс отходит на шаг в сторону, потому что даже от рассеявшегося облака табачного дыма остался горький травянисто-древесный запах. Он и сам не знает зачем, вопреки собственному желанию, нахваливает Ынбин мужчине, в котором та заинтересована, что, с учётом наличия у неё шансов, опасно.              — Вы ей понравились.              — «Ты», — поправляет Хёнджин, не раз за прогулку настоявший вновь перейти на неформальный стиль общения, — и я это понял. Что теперь, предлагаешь стать твоим отцом? — Тон был скептическим, но атмосфера быстро меняется, когда мужчина ухмыляется и коротко играет бровями: — Хотя «папочка» звучит лучше, если хочешь…              — Дядей! — повышает голос, спешно перебивая, Феликс. — Тогда уж «дядей», если мы об этом… — Он окидывает мужчину взглядом, и вырывается невольное: — Хотя «аджосси» Вам так не подходит… Тебе! Тебе не подходит… Чёрт, — от этого внимательного взгляда, заинтересованно наблюдающего, Феликс только сильнее смущается, — без разницы…              — Ты говорил, что тётушка тебе как мама, — повёл плечом Хёнджин. — Так как смотришь, может…              — Она Вам нравится или нет? — уверенно перебивает Феликс, понемногу начиная ненавидеть самого себя, язва, эти нелепые дотошные расспросы, заставляющие сгорать со стыда. Зачем он, чёрт возьми, это творит? Это не то, что он хочет спросить… Не это он хочет сказать…              — Как твоя родственница, — отрезает Хёнджин. Феликс верит и чувствует облегчение. — Не как женщина, не как Ли Ынбин. Мы можем зайти? — короткий кивок в сторону подъезда, небольшой фонарь у которого своим жёлтым немигающим светом призывал войти. — Тут становится прохладно, мне не нравится, как у тебя открыто горло. Провинции, оказывается, пиздец леденеют к ночи.              Феликс несколько раз кивнул, следуя за мужчиной, который не дождался ответа.              Должны ли слова Хёнджина принести облегчение? Но они определённо это сделали.              Только потеряв кого-то, можно в полной мере ощутить, как человек был дорог, как по-настоящему относишься к нему. Феликс не хочет испытывать судьбу, пускай и здорово противоречит самому себе, мысли о потенциальном расставании сжимают грудную клетку, а о том, что придётся «начинать всё сначала» и забыть то, что было «до», спать одному или быть абсолютно самостоятельным, ощутимо ранят. Это не свобода, а одиночество. В атмосфере спешки, беспокойства и натянутых обнажённых нервов Феликс всё больше задумывается о том, что боится потерять Хёнджина, от которого, вероятно, зависит больше, чем думал.              Ынбин, вернувшаяся раньше, чем предупреждала и ожидала, как никогда рада, что двое нашли общий язык, а точнее, Феликс перестал быть обиженным капризным ребёнком, метающим неоправданные искры недовольства и агрессии. С удовольствием строит глазки этому «другу-коллеге», случайно касается и немного флиртует, но получает не более чем тёплое как к родственнице Феликса и учтивое как к женщине отношение. А если Хёнджин ещё несколько раз использует это «аджумма», от которого Ынбин таки выворачивало, то и вовсе упадёт в глазах: как жаль, что этого самодовольного, но такого нахального красавца нельзя побить полотенцем, как младшенького…              И отказ от домашней стряпни сразу от двоих ранит женское сердце, плюёт в душу, но женщина не позволяет нижнему веку раздражённо дёргаться в ответ на отринутую заботу, только желает добрых снов и немного жалеет, что всем подготовила спальные места.              — Почему ты живёшь с тётушкой? — не может не спросить Хёнджин, словно и не наводил справки.              — Потому что мои родители умерли, — негромко отвечает Феликс.              Это уже не так важно: было в далёком детстве, он их лица-то благодаря фотографиям в семейном альбоме не забыл, так что нет смысла грустить и морально закапывать себя, тем более когда у тебя есть человек, успешно заменивший их обоих.              — Извини, — неловко сказал Хёнджин, почувствовав себя неуютно. Это был предельно очевидный ответ, но всё равно дёрнуло спросить.              — Всё в порядке, — выдыхает Феликс, — у меня есть Бин-а, так что всё в порядке. Хотя, — он замирает, но решает продолжить, — возможно, из-за того, что Ынбин была постоянно занята, у меня осталась… дыра.              — Что за «дыра»? — заинтересованно подпирает голову Хёнджин. — Поднимайся ко мне.              — Недолюбили меня в детстве, господин Хван, — огрызается Феликс и отворачивается на другой бок, чтобы больше мужчина не разглядывал эмоции на лице. — Спите, пожалуйста, я предпочитаю спать на полу.              Феликс догадывался, откуда такая тяга к вниманию, потребность в безусловной любви, какую с излишком получают айдолы, просто сам для себя до последнего признавать не хотел. Он кривится, беззвучно губами приговаривая «блять», не будь Хёнджина рядом, то постучался бы головой о пол, на который вынудили спуститься, а теперь с него вынуждают подниматься: надо же было выпалить подобную херню, да ещё и в самой нелепой и жалкой форме — «недолюбили», блять, его! Что может быть хуже…              Отчасти Феликс надеялся на понимание, позволил себе небольшой откровение, раз уж такой располагающий вечер. Вдруг что-то снизойдёт и Хёнджин осознает, что безусловно ничтожную игрушку он себе выбрал, дешёвую и глупую, с хрупкой душевной организацией — должна же совесть проснуться от понимания, что за жалкое создание рядом? Должны начать скрестись угрызения, должно дойти, что нельзя играть с его чувствами. Феликс надеется на это как никогда.              — Я тогда сам спущусь к тебе.              — Вам нельзя, в Вашем возрасте опасно.              — Ты уже вынуждаешь меня, — кровать скрипит, прогибаясь под весом мужчины, пока тот свешивает ноги на пол.              Но оборона держится стойко: Феликс не то спящим притворяется, не то мёртвым — не дышит и даже не моргает, лежит без движения и зажмурившись. Не слишком натуральная инсценировка, но и в темноте, куда свет от окна почти не достаёт, не разглядеть изъянов актёрского мастерства.              Но планы резко меняются, когда рядом прилетает подушка, своим краем задевая затылок и намекая, что намерения мужчины как всегда серьёзны.              — Хорошо, — резко принимает сидячее положение Феликс и сжимает подушку Хёнджина в руках. — Но Вам будет тесно и неудобно, а если столкнёте меня на пол, я как проснусь, сразу в участок и заявлю о насилии.              — Я даже пойду с тобой и сдамся с поличным, — отшучивается мужчина, ловя отправленную ему подушку, и возвращается на кровать. — Всегда было интересно, каков процесс.              — Никогда не были в зале суда? — скептически спрашивает Феликс, кладя свою подушку на край кровати у изголовья, и, когда тянется за одеялом, Хёнджин машет рукой, намекая, что хватит и одного. — Очень сомневаюсь.              — Был, конечно, — довольно отвечает Хёнджин, приподнимая край одеяла, пока Феликс пристраивается рядом, — но не на месте обвиняемого.              — Удивительно, — выдыхает Феликс, недовольно ворочаясь, пытаясь пристроиться, но всё выходит слишком близко к мужчине. — Мне уже неудобно, господин Хван.              — Не капризничай, — вздыхает мужчина, укладывая руку на талию Феликса. — Я видел, как вы всей группой спали на том узеньком диванчике.              — Скажите, пожалуйста, что у Вас за аккаунт, чтобы я заблокировал его с официальной страницы.              То была вынужденная мера — все мемберы были подзаёбаны, сна не видели несколько дней и улеглись в перерыв: Феликс у спинки, Джисон с краю — Чонина зажало между, а Сынмин на добром слове держался, умудряясь спать крепче всех, на относительно узкой спинке оказавшегося вместительным дивана. А здесь Хёнджин. Он слишком близко. С таким сердцебиением заснуть невозможно, с приятной тяжестью руки на боку, которая лежала так комфортно и привычно, будто заняла законное, созданное для неё место.              — Ты милый, Ёнбок-а.              Повисает короткое молчание, которое вскоре нарушает решительное:              — Доброй ночи.              Но Хёнджин так просто засыпать не намерен.              — Я тебя люблю.              Это и есть тот момент? Ночь и правда более подходящее время? Хёнджин надеется, что Феликс зазевается, уставший за день, утомлённый внеплановой прогулкой и плотным ужином, а, засыпая, согласится на всё, что угодно?              — Я рад, что Вы, господин Хван, всё ещё можете испытывать такое светлое чувство, как любовь, — вполголоса отвечает Феликс, сам не понимая, язвит ли.              — Просто «Хёнджин», — просит мужчина, рукой вынуждая парня пододвинуться ближе. — Ты же согласился попробовать начать с начала.              От этого касания сердце Феликса замирает, а следом срывается на бешеный ритм; он смущается, потому что уверен — это определённо слышно в полной тишине комнаты.              — Хёнджин… — шёпотом повторяет Феликс и чувствует, как мужчина рядом зашевелился. — Что ты от меня хочешь?              — Тебя, — не задумываясь, отвечает Хёнджин, лёгким движением проведя по спине, — всего и целиком.              — Я и правда тебе нравлюсь?              — Я сказал, что люблю тебя, — поправляет Хёнджин, уверенный, что в его формулировке больше значения и искренности. — Встречайся со мной. Нормально, не как с секс-партнёром или со спонсором.              — Отказываешься меня спонсировать, так понимаю, — Феликс утыкается в грудь мужчины, пряча совершенно нелепую улыбку. Завтра ему будет за себя стыдно.              — Хоть сейчас отдам свою чёрную карту и организую сольный дебют, — обещает Хёнджин, продолжая поглаживать спину Феликса, пальцами очерчивая позвонки.              — Давай не будем лишать людей сна, — выдыхает Феликс, — и нас тоже.              — Так ты согласен?              Феликс хочет верить, что надежда в голосе ему не показалась. Он прижимается ближе, наслаждаясь теплом мужчины.              — Я никогда не мог тебе отказать, — Феликс втягивает слабый запах знакомого парфюма. — И этот раз — не исключение.              Аромат насыщенного тёмного рома кажется сладким и таким же роскошным, как мужчина, на котором он остался, свежие древесные ноты кедра разбавляют кремовые ванильные. Чувственное сочетание притягивает, призывает уткнуться ближе и вдохнуть, расслабляя.              Теперь Феликс уверен, что дом — это не место, а один конкретный человек, которого покидать, что бы ни срывалось с губ, на самом деле желания нет.       

«Если бы ты только знал, как сильно я нуждаюсь в тебе»