Смерть, любовь и сигареты

— Сёко не вернулась с задания. Новость, озвученная Масамичи Ягой, прозвучала сродни грому среди ясного неба. Бывали, конечно, случаи, когда они все задерживались на заданиях по тем или иным причинам на пару-тройку дней. Случалось это редко, но очень метко. И, как правило, всегда заканчивалось триумфальным возвращением в родные края с фанфарами, вкусным ужином и горячей ванной. Они старались поддерживать друг друга и всячески проявляли заботу. Гето прекрасно справлялся с обязанностями повара-кондитера, Годжо выступал в роли не замолкающего радио, на котором круглосуточно играла самая популярная музыка, Сёко уделяла особое внимание физическим и душевным травмам. У них был странный, но весьма органичный симбиоз, в котором все трое прекрасно сосуществовали. И потеря такой важной и значимой части означала скоропостижную гибель всего союза. Они допускали мысль, что кто-то из них может не вернуться домой, но никто не верил в реальность такого исхода. — На твой коммуникатор, Сугуру, я отправлю координаты места, где в последний раз Сёко выходила со мной на связь, — говорит Яга, безжалостно сдавливая крохотные кнопочки на своем телефоне. Коммуникатор в кармане Жнеца откликается чередой тревожных вибраций. — Вы отправите его на поиски Сёко? — из ниоткуда появляется Сатору, который еще пару мгновений назад медленно стекал по деревянному стулу куда-то в подстолье. — А как же я? Через непропорционально широкие ноздри Яга резко выталкивает наружу воздух, и это выглядит как не очень умелая попытка сдуть надоедливого Купидона прочь из маленькой кухни. Он с ужасной неохотой отрывает свой тяжелый взгляд от экрана телефона-раскладушки, вперяется им в суетного мальчишку. Тот чувствует, как в особо чувствительных местах его роскошного тела ввинчиваются ржавые гвозди осуждения и нечаянно прикусывает язык. — Ты когда прекратишь перебивать? — почти по слогам проговаривает мужчина. Удовлетворившись скорбным, но все же не искренним, выражением на лице мальчишки, он снова возвращает взгляд к чему-то очень важному, что было запечатлено на его телефоне. — Пойдешь в помощь к Сугуру, потому что дело очень серьезное. И с вами пойдет еще Нанами. — Нанами? — удивленно переспрашивает Жнец. — Ого, Нанами Кенто, — кокетливо повторяет имя Купидон. Потому что иначе он просто не может. Потому что эти чертовы Жнецы, будто сошедшие со страниц глянцевого журнала о моде и вечной красоте, так и норовят вскружить ему голову. До ужаса не похожие друг на друга, но так чертовски похожие в этом холодном, слегка отрешенном взгляде на мир. У Годжо нет как такового любимого типажа — у него есть любимый взгляд. И взгляд этот, как назло, есть только у бессердечных Жнецов. И взгляд этот, как назло, направлен сейчас только на него одного. Нанами всегда выглядит так, как будто потратил несколько часов своей бесконечной жизни на подготовку к этим мимолетным мгновениям встречи. С иголочки одетый в стандартное облачение Жнеца с длинной накидкой он отличался от Гето лишь оттенком ткани — горький шоколад. Так идеально подходит под его пшеничного цвета волосы и молочную кожу. И, конечно же, под его холодные, с отблеском жестокости, глаза. — Хайбара тоже перестал выходить на связь, — вместо приветствия говорит он, а Сатору кажется, будто в его нежное сердце только что воткнули пару отравленных кинжалов. — Госпожа полагает, что это связано, и предложила свою помощь. — Здравствуй, Нанами, — тонких губ Сугуру едва касается улыбка, что встречает лишь тень, мелькнувшую в острых уголках плотно сомкнутого рта блондина. Но он будто и не чувствует всей этой разящей от новоприбывшего гостя ауры гнева и презрения, подходит ближе, тянется к нему рукой. — Здравствуй, Гето, — сквозь стиснутые зубы цедит Нанами и так по-солдатски резко стаскивает с плеча что-то ужасно тяжелое и до жути большое, завернутое в посеревшую от времени ткань. — Это тебе. Сугуру совсем не выглядит удивленным, а скорее наоборот — с безысходным смирением принимает предложенную ношу и устало взваливает ее себе на спину. Кенто ведет плечом, накрывает его ладонью и принимается усиленно разминать напрягшиеся мышцы. — Последнее сообщение от Юу я получил глубокой ночью, но прочитать смог, к сожалению, только утром, — Нанами достает из кармана накидки телефон, быстро перебирает по клавишам и перед тем, как показать текст сообщения, сам взглядом пробегается по нему. — К моменту, когда я увидел это, его телефон уже был выключен. — Склад на севере. Не ходи, — вслух читает короткое сообщение Сатору, хотя в этом не было совершенно никакой необходимости. Гето сверяется с данными на своем коммуникаторе и понимает, что след Сёко тоже обрывается где-то в промышленном районе на севере города. Все внутри него от ужаса медленно покрывается колючим льдом. — Вы молодцы, что поддерживаете связь по телефону, — надоедливой мухой жужжит над ухом обиженный голос Купидона, — а я вот страдаю, потому что эти две бабки престарелые отказываются идти в ногу со временем и использовать блага технологического прогресса. И вот во что это выливается. — Юу и с телефоном умудрился попасть в передрягу, — отмахивается от него Сугуру. — Потому что это Юу. Он вечно куда-то влипает. Еще и Сёко с собой захватил, — Сатору требуется всего несколько секунд, чтобы узреть логическое завершение его гениальных умозаключений. — А может… — Нет, — в три голоса рубят его великолепную во всех смыслах мысль жестокие черствые сухари. Масамичи протягивает в сторону Сугуру увесистый мешочек. — Ваша Госпожа велела передать это. Что-то, что лежало внутри, при движении издавало характерный монетный звон. И как только Жнец развязал шелковые концы, на пол к ногам собравшихся упало несколько золотых монет. Он быстро пересчитывает их, заглядывает внутрь мешочка, считает оставшиеся монеты там. — …одиннадцать, двенадцать. Монет двенадцать. Это очень много. Мы справимся? — Нет другого варианта, Гето. Поэтому она и дала тебе это, — Нанами пальцем тычет тому за спину. А Сатору тычет локтем в бок, ехидно хихикая. — Я и не знал, что за такую работы ты берешь плату. — Это плата не нам, а Смерти, — почти закатывает глаза Нанами, — за каждую отнятую жизнь по чужой прихоти нужно вносить плату. Жертвуя чем-то, ты покрываешь нанесенный полотну Судьбы ущерб столь вероломным вторжением нашей Госпожи в привычный поток времени. — И чем же ты пожертвовал? — Не твоего ума дело, — отчеканивает Нанами. А у Сатору в голове уже мелькают картинки диафильма с весьма компрометирующим содержанием, где старуха Смерть наслаждается уязвленным положением своего покорного Жнеца и заставляет в полной мере отработать каждую золотую монетку, небрежно брошенную в холщевый мешочек. И впервые за всю свою жизнь искренне жалеет, что никогда не сможет оказаться на ее месте. — Я займусь организацией появления Госпожи Смерть в зале Судьбы, — вторгается в сладкие грезы замечтавшегося Купидона грубый голос Яги, буквально сдергивая того с небес на землю, — а вы постарайтесь все сделать в лучшем виде и вернуться с наименьшими потерями. — Может, мы вообще все идеально сделаем, и потерь никаких не будет, — обиженно дует губы Сатору. — Что ж вы в нас так не верите? Яга окатывает его многозначительным взглядом, лишь сильнее прибивая к земле. — Госпожа попросила о встрече с Судьбой? — изумленно вопрошает Сугуру. И изумление это становится последним гвоздем в крышке гроба, куда скоропостижно закатились радость и веселье Купидона. Дело мгновенно обрело тревожный оттенок. Яга тяжко вздыхает, разводит своими огромными руками. — Ей же надо будет как-то объясниться за дюжину отнятых жизней, — его холодный взгляд кочует от одного Жнеца к другому. Толстый палец попеременно утыкается в грудь каждого из них. — И я акцентирую ваше внимание на слове «отнятых». Не подведите меня. Сугуру ведет плечом, стараясь как можно удобнее разместить у себя за спиной непосильно тяжкую ношу, взваленную Нанами. Тот хоть и лишился груза, но все равно выглядит подавленным и разбитым. И Сатору прекрасно разделяет это его чувство. Хайбара Юу был самым младшим из них. Относился ко всем с наивным щенячьим восторгом, смотрел на мир огромными глазами, верил в сказки и беспрекословно выполнял указания старших. Видел в каждом из них что-то светлое и бесконечно прекрасное. Журил Сёко за сигареты, вечно трепал Кенто за волосы, когда тот начинал недовольно ворчать, заливисто смеялся над глупыми шутками Сатору. К Сугуру у него было особое отношение. Из-за слишком юного возраста распределители долго не могли решить, в ранг кого лучше поставить Юу, и какое-то время он был помощником Сугуру в его нелегком деле мрачного Жнеца. Гето старался не брать его на проводы, лишь поверхностно вводя в курс дела. И они вдвоем часто засиживались по вечерам в гостиной, обсуждая детали совершенного ритуала. Юу жадно впитывал информацию, закидывал Сугуру коварными вопросами, ответ на которые он порой находил не сразу. Они будто вместе обучались этому ремеслу, вместе совершенствовались и набирались опыта. Юу прекрасно знал работу Жнеца в теории, так ни разу не применив свои знания на практике. Но зато он стал отличной опорой для новенького Кенто, который общий язык только с ним и нашел. Уйдя с темной дороги служителя Смерти, он ступил на светлую тропу воспитанника Судьбы, но все равно постоянно возвращался в сумеречный мрак, желая ободрить, поддержать, поделиться своим светом с уставшими Жнецами. Он был отличным учеником Сёко, стал подающим большие надежды Ангелом-хранителем и превратился в тот самый лучик света в темном царстве для Нанами и Гето. Он знал, как тяжело им порой приходится, и всегда готов был подставить свое плечо для того, чтобы те могли на него опереться. Юу был важной частью их маленькой компании. Наверное, самой важной частью. Такой наивный и искренний в своих чувствах Ангел-хранитель просто обречен навлекать на себя множество бед. И это, к сожалению, было чистой воды правдой. Он вечно попадал в какие-то передряги, шел на немыслимые жертвы и частенько получал нагоняй от Яги. «Не должен Ангел-хранитель так сильно вовлекаться в судьбу своих подопечных. Не прекратишь это делать — заберу все твои души и отдам Сёко» Сёко тоже была не в восторге от такой перспективы и всячески пыталась из мягкого Юу слепить что-то твердое и крепкое. Получалось довольно плохо, но она все равно не сдавалась, все чаще и чаще подключая к этому делу как Сугуру, так и Кенто. И если первый вынужден был немного отойти в тень, обремененный вниманием новоприбывшего Купидона, то второй почти прикипел к мальчишке, став с ним обособленной от остальных единицей. У них получился отличный дуэт, который работал так четко и слаженно, что все диву давались. Юу героически спасал людские жизни, а тех, кого уберечь не мог, без сомнения отдавал в руки Кенто. Идеальный тандем. И все шло, кажется, настолько хорошо, что рано или поздно должно было случиться что-то, что грозило разрушить это идеальное течение времени. Иначе же никак. Иначе жизнь станет слишком скучной. До озвученной северной части города ребята добираются без проблем. Замаскированные под простых смертных, они прекрасно сливались с толпой, став частью уставшего во всех смыслах общества. Они тоже устали. Смертельно устали. Люди вокруг говорили об абсолютной ерунде, спорили о каких-то пустяковых вещах, делились сплетнями и смеялись над откровенной чушью. Никому невдомек было, что рядом с ними оказались те, кто денно и нощно несет свою службу во благо сохранности баланса во Вселенной. Им глубоко плевать, если кто-то из этих служителей получит серьезное ранение или трагически погибнет. Они об этом даже никогда не узнают. А если и узнают, то ничего в их холодных душах не дрогнет. Они все, словно замерзшие куски мяса, холодные и жестокие. К себе-то порой не могут проникнуться сочувствием, а чего уж говорить о других… Однако среди этих ледяных глыб есть те, кто буквально горит желанием прикоснуться к этому потустороннему миру, в котором обитают всякие Ангелы, Жнецы и Купидоны. Они не способны разобрать, кто и чем занимается — да им это и не нужно. Их интересуют лишь крылья. Чарующие, великолепные крылья. Мягкие на ощупь, теплые и сверкающие на солнце. И безумно-безумно дорогие. На черном рынке торговцев периодически появляются объявления о покупке или продаже свежеприобретенных крыльев. Многие из тех, кто обладает этим редким аксессуаром, оказались жертвами бессердечных охотников. Люди научились вычислять среди себе подобных тех, кто лишь притворяется смертным существом. И будет счастье, если жертва сможет сохранить себе жизнь. Хотя… счастье ли это? Лишенный крыльев утрачивает и смысл своего существования. Бескрылый становится Падшим, но не в том смысле, какой был заложен в личности Люцифера. Уже не ангелы, но так и не ставшими людьми, создания обречены на безумие, потому что ни в одном из миров они не могут найти себе места. И они сходят с ума, теряют самих себя, превращаются в диких созданий, уподобляясь животным. Прячутся в тенях, теряются в лесах и мучительно долго страдают. Они не находятся под опекой Ангела-хранителя, по их душу не придет Жнец. По воле алчного человека они лишаются всего, становятся никому не нужны. Печальная судьба ждет того, кому не посчастливится встретиться с охотником. И будет лучше, если жизнь его прервется ровно в тот момент, когда холодное лезвие топора опустится на хрупкие косточки за его спиной. Эта смерть будет считаться милосердием. Сатору пробирает мелкая дрожь, когда его взгляд падает на широкие металлические двери, освещенные одинокой лампочкой, покрытой толстым слоем ржавчины и грязи. Тревога больно сжимает его нежное сердце, и он начинает сильно беспокоиться за пропавших ребят. И как бы он ни старался гнать прочь ужасные мысли — они все равно шипящими змеями обратно заползали в его голову. Но хуже этого было осознание того, что в кармане впереди идущего Жнеца лежал мешочек с дюжиной золотых монет. Значит ли это, что Смерть уже знает исход предстоящих событий? Связалась ли она с Судьбой, попросила ли она у той помощи? Попытались ли они переплести нити жизни тех, кто оказался здесь? Сатору чувствует, как его привычно легкая, почти невесомая походка становится все тяжелее и тяжелее с каждым шагом, как страх толстыми цепями обвивается вокруг его тела, тянет назад, вынуждает остановиться. И он останавливается. Замирает на месте, пустым взглядом вперяясь в покрытые кровью маленькие перья у себя под ногами. — Нам нужно ускориться, — звучит сиплый голос Кенто. Годжо поднимает на него свой взгляд и ужасается от того, как сильно исказилось привычно безразличное ко всему лицо. Строгие, беспристрастные черты заострились, вобрав в себя жестокость и злость. Он смотрит холодно и будто сквозь. Будто не видит перед собой никого, будто видит перед собой лишь дверь, к которой ведет дорога, окропленная кровью и усыпанная перьями. — Раз Госпожа распорядилась их всех убить, — не оборачиваясь, говорит Сугуру, — я не смею перечить ей и приведу в исполнение полученный приказ. Трепыхающееся сердце в груди Купидона покрывается инеем от таких жестоких слов. Мягкий, согревающий образ бесконечно доброго и чуткого Жнеца, рушится у него на глазах, обрастая колючими ветвями ненависти и злости. Он не узнает того, кто предстал перед ним. Чужак пугает его, и ему хочется от отчаяния закричать, но он сильнее сжимает челюсть, скрипя зубами, идет следом за этим знакомым незнакомцем. И все это он делает лишь для того, чтобы за кровавой чертой увидеть свою собственную жестокость. В одном из помещений склада они обнаруживают крылья и того, кто посмел их забрать себе. Гето, так опрометчиво поддавшись собственным эмоциям, ринулся осматривать находку на факт принадлежности крыльев одному из пропавших друзей, и даже не заметил, как жуткая тень упала на его сгорбленную спину. Нанами очень некстати решил проверить соседнее помещение, оставив растерянного Купидона в одиночестве перед страшным выбором: жизнь человека или жизнь близкого друга. А выбор разве не очевиден? Сатору из воздуха выхватывает свой великолепный лук, материализует в руке серебряную стрелу и прицельным выстрелом попадает в бок мерзкой твари, которую и человеком-то нельзя назвать. Она визжит как свинья, роняет себе на ногу тесак, отшатывается назад и заваливается на спину. Рукой смахивает со стола все хирургические инструменты, разбивает пузырьки с мутной жидкостью. Воздух мгновенно наполняется сладковатым запахом хлороформа, который призван успокоить и расслабить. Но Сатору в ярости, гнев течет в его венах, наполняя каждую клеточку его тела жгучей ненавистью. Он снова и снова достает из пустоты серебряную стрелу и вонзает ее в грудь мясника. На грязном фартуке расплывается кровавое пятно в форме сердца, а раскрытый рот наполняется розовой пеной. Теперь он больше походит на игольницу, чем на человека. Игольницу, полную сладкой любви. Сатору снова натягивает тетиву, готовясь вонзить еще одну стрелу в грудь своей жертвы, но холодное касание к руке действует отрезвляюще и он останавливается. — Он уже мертв, — констатирует факт Сугуру и слегка сжимает пальцы, безмолвно прося Купидона опустить свой лук. Тот подчиняется, расслабляет руки, опускает плечи. Смотрит на то, что сотворил, и не чувствует ничего, кроме отвращения. Гето выуживает из кармана сверкающую монетку, бросает под ноги мясника. Та сначала покрывается ржавчиной, а затем и вовсе чернеет. Плата за смерть зачтена. Они стараются идти как можно тише, аккуратно переступая через застывшие сгустки крови и массивные детали какого-то промышленного механизма. Заброшенный склад стал отличным местом для обитания столь мерзких и отвратительных тварей. И чем дальше они заходили, тем сильнее становилось чувство тревоги. За жизни тех, кто был здесь заточен, и за свои собственные. Годжо отстает от жнецов на пару шагов, стараясь идти по следам Гето. Просто боится, что если отклонится хоть на миллиметр от этой своеобразной тропы, потеряется и останется в этих жутких стенах навечно. — А почему вы не проводили душу? — решает немного разрядить обстановку он. Потому что слышит, как трещат натянутые до предела нервы. — Ее встретит Смерть лично, — не оборачиваясь отвечает Сугуру. — Каждого умершего здесь Смерть встретит лично. — И я им не завидую, — дополняет Кенто. Подмороженную снизу дверь приходится открывать вдвоем. Треск примерзшего льда эхом уносится прочь по пустым помещениям, грозя принести с собой дурные вести. Нанами жестом приказывает Гето отступить, сам обеими руками хватается за металлический рычаг и всем телом отклоняется назад. Дверь с мерзким скрипом открывается, и Сугуру едва ли успевает отвернуть Сатору, который как ребенок до чертиков любопытный и везде сует свой острый нос. Из раскрытой щели сыплются обмороженные куски чего-то, что когда-то было частью человека. И не одного. — Какая мерзость, — рычит Кенто, отпрыгивая назад. Сугуру для надежности кладет обе ладони на глаза Сатору, и с прискорбием понимает, что сделать это не так-то просто. Три пары любопытных глаз. И целая вертлявая юла в придачу. — Что там? — спрашивает Купидон, пальцами цепляясь за запястья Жнеца. — Тебе лучше этого не видеть, — отвечает тот и с силой выталкивает друга из комнаты, стараясь лишний раз не наступить на волочащиеся по полу крылья. — Я не маленький, — огрызается блондин, — могу сам решить, на что смотреть, а на что не смотреть. — Поверь мне, ты не хочешь этого видеть. Сугуру с таким нажимом говорит «не», что Сатору не видит иного выхода, кроме как подчиниться. И когда он оставляет попытки освободиться от рук друга, те сами собой чудесным образом оставляют в покое его прекрасное личико. И вернувшись в реальность, полную ржавого металла, деревянных опилок и гор пыли, он хочет снова спрятаться в заботливых руках Жнеца. — Слышите? — резко останавливается Нанами. Ребята следуют его примеру и тоже замирают на месте. Звенящую тишину безжалостно топчут несколько пар огромных ботинок. — Пять… нет, шесть человек, — под нос бормочет Жнец, — двое прихрамывают, у троих в руках что-то тяжелое. Доски или… обломки трубы… Сугуру хватает обоих блондинчиков за шкирку и тащит в ближайшее подсобное помещение. Сначала утрамбовывает сверкающие во тьме крылья, следом пихает сопротивляющегося Купидона и запечатывает этот своеобразный бутерброд ворчащим Жнецом. — Сейчас проверим твои слова, — рычит он, сбрасывая с плеча свою тяжкую ношу. Сатору был убежден, что является самым высоким парнем в общежитии, едва ли уступая в росте монструозному Яге, но сейчас ему едва ли удавалось выглянуть из-за плеча Кенто, что каким-то образом не только в росте прибавил, но и в ширине плеч. Сквозь маленькую щелочку между сгибом шеи блондина и хаотичным скоплением собственных перьев, он видит, как Сугуру аккуратно, непозволительно нежно и бережно разматывает слои серой ткани, за которой, к его удивлению являются очертания гигантского лабриса. Двусторонний боевой топор с выбитыми на сверкающем металле рунами и ассиметричными полотнами выглядел совершенно, абсолютно, на миллион процентов неподъемным. Сугуру растирает замерзшие ладони, делает пару глубоких вдохов. Он преклоняет перед оружием колено, склоняется над ним. Скованные мелкой дрожью пальцы едва касаются деревянной рукоятки, невесомо скользят от основания к хвосту. — Прошу, стань моим, — еле слышно шепчет он, оборачивая пальцы вокруг самого тонкого участка на рукоятке. А Сатору нервно сглатывает слюну. Табун мурашек, возникших от лицезрения столь интимного момента, бездумно кочует по его телу, то тут, то там разжигая очаги вожделения, подогревая замерзшую кровь и размораживая застывшие чувства. Непослушные пальцы невольно сжимают жесткую ткань накидки на спине Жнеца, и тот замечает это, тактично кашляет в кулак, как бы давая понять Купидону, что это немного не подходящее место для того, чтобы явить всему миру свои вспыхнувшие чувства. — Побудьте здесь, — приказывает Сугуру, взваливая на плечо топор. Он тяжелый настолько, что мальчишка едва ли удерживается на ногах. — А вдруг на тебя со спины нападут, — протестует Сатору, пальцами снова цепляясь за живой барьер перед собой. — Не стоит, — дергает за свою несчастную накидку Кенто, тем самым вынуждая Купидона оставить эту попытку проследовать за своим другом, — он справится сам. И Годжо не остается ничего, кроме как изумленно наблюдать за тем, как Гето с видом умелого мясника вскрывает грудные клетки, рубит конечности, отсекает в два удара голову от тела. Лабрис в его руках лежит так крепко и надежно, будто не весит ни грамма, будто действует не по указке хозяина, а по своей собственной воле. В момент, когда не очень удачным ударом Гето рассекает кожу на бедре одного из здоровяков, Купидон испуганно зажмуривается и прячет голову за спиной Нанами, и это становится его спасением от риска получения порции горячей крови себе на лицо. — И с каких это пор Смерть дает в аренду вам свое оружие? — криво усмехается он, с отвращением стирая стекающую по плечу Нанами кровь. А затем случайно замечает, как Гето только с четвертой попытки удается перерубить сухожилия на шее одного из самых здоровых мужиков, и это тоже вызывает у него приступ отвращения, смешанный с тошнотой. — Так с того момента, как Гето стал ее… Нанами осекается, почувствовав спиной колючее непонимание. — Только не говори мне, что ты не знаешь. — Не знаю чего? — Сатору каким-то образом удается высунуть свою беловласую лохматую голову и заглянуть в глаза Нанами. Всеми своими шестью глазами. — Так он тебе не сказал, — обреченно стонет Жнец, бросая в сторону другого Жнеца осуждающий взгляд. — Неловкая ситуация получается. — Ты специально время тянешь? — взрывается Сатору. Сугуру отсчитывает нужное количество монет, бросает себе под ноги. Их постигает та же участь, что первую монетку, — они все становятся угольно черные. Он заглядывает в мешочек, испачканными в крови пальцами перебирает оставшиеся там монетки. — Осталось четверо, предлагаю ускориться, — говорит он, рукавом накидки небрежно вытирая кровь с лица. Нанами подается вперед, освобождая от плена не столько себя, сколько Купидона, искреннее надеясь, что это как-то сместит фокус его внимания. Но жгучий взгляд аквамариновых глаз продолжает сверлить в нем дымящиеся дыры, и он понимает, что пути к отступлению нет совсем. Чертов Гето тоже, как назло, уже ушел вперед. — Скоро на него возложат другие обязанности, и он будет новой Смертью, — понизив голос, говорит Нанами. — А пока он преемник Госпожи, ему иногда даются ее привилегии. Очень жаль, что эту новость тебе сказал я, а не он. Жнец бросает в сторону Купидона виноватый взгляд и спешит как можно скорее присоединиться к своему напарнику. — Да, очень жаль, — еле слышно шепчет Сатору. Он плетется следом за Жнецами, злобно зыркая в спину своего друга. А друга ли? Не то, чтобы Сатору как-то задел факт того, что от него пытались скрыть столь важную новость. Это же и не его дело, оно его никак не касается, оно никак не повлияет на его жизнь. Никак. Совершенно никак. И перспектива остаться в одиночестве не висит над ним дамокловым мечом, и риск умереть от неразделенной любви не стоит перед ним, и нет никакого страха остаться навечно забытым. Чертов Гето очень скоро станет Госпожой Смертью, погрязнет в своих важных делах и совсем забудет о надоедливом Купидоне, что донимал его своей глупой любовью. Это нисколько не цепляет. И больно от этих мыслей не становится. В поле зрения Сатору на удивление попадает не только широкая спина провинившегося перед ним Жнеца, но и жуткого вида клетки, расставленные по обеим сторонам этого длинного коридора. Пара серых лампочек тускло светит где-то под самым потолком, едва ли касаясь ржавых прутьев. Но так даже лучше. Мрак скрадывает настоящий ужас, которым все здесь было покрыто. Под ногами шелестят опилки, и Сатору хочется верить, что это именно опилки. Потому что от мысли, что он наступает на перья, становится нестерпимо больно. Тревога давит на виски всех. Сатору сглатывает обиду, посчитав ее не столь важной в данную минуту, собирает фокус внимания на шевелящемся ворохе мусора, лежащем в одной из клеток. По мере приближения становится понятно, что это вовсе не мусор. — Наконец-то мы тебя нашли, — бежит вперед Сугуру, разрубает пополам замок, тянет тяжелые прутья на себя, раскрывая маленькую клетку. Заплаканная Сёко бросается ему на шею, всем телом содрогается от очередного приступа истерики, но боится даже пискнуть от страха. Или у нее просто не осталось никаких сил. В складках темной накидки она прячет свое лицо, вытирая о жесткую ткань горькие слезы. Сугуру крепко прижимает ее к себе, давая понять, что теперь она в безопасности. — Они увели Хайбару, — бормочет она, пальцем указывая на дверь. — Он должен быть там. Сатору бросается в указанном направлении, стараясь не замечать кровавого следа, что тянулся по полу, но дверь распахивается раньше, чем тот успел бы коснуться ржавой ручки, и в проходе появляется еще один монстр. А в руках этого монстра трепыхались маленькие крылышки. Позади Годжо слышит такой грохот, будто крыша здания только что обвалилась, и на периферии зрения всего на мгновение мелькает тень. Сугуру с голыми руками набрасывается на чудовище в шкуре человека, пальцами хватается за сальную голову, ногами обвивается вокруг пояса. Ожившее воплощение мерзости не удерживается на ногах, бросает в сторону крылья, руками хватается за тело впавшего в безумие Жнеца. Они вместе валятся обратно в темную комнату, и на свету остаются только дергающиеся кривые ноги. Истошный крик монстра захлебывается в крови и превращается в мерзкий хрип. На шум сбегается оставшаяся троица уродов, и Нанами приходится приложить немало усилий, чтобы оторвать от земли боевой топор своей Госпожи. Одним замахом он разрубает поперек двух самых тощих, а в третьего Годжо вонзает столько стрел, что на его груди даже места свободного не остается. Хрип, доносящийся из другой комнаты, наконец, стихает, и наступает абсолютная и всепоглощающая тишина. Сатору не удерживается на ногах и медленно оседает на пол. Кенто не удерживает топор и бросает его. Тот втыкается в блестящий от крови пол, почти полностью погрузившись в него своим большим полотном. Ладони Жнеца дымятся от полученных ожогов. — Бремя Смерти не каждый сможет вынести, — горько усмехается он. Сёко, едва ли отошедшая от шока, на четвереньках ползет в сторону треклятой двери. Парни не сразу соображают, что к чему, довольно запоздало спохватываются и подрываются следом за ней. Узкий проем освещается мигающей лампой и десятком мониторов, которые показывают статику. На залитый кровью пол сыплются искры и черные перья. Сатору подбирает одно из них, задумчиво прокручивает его меж пальцев, и иссиня-черный цвет в этом голубоватом свечении начинает отливать тревожным фиолетовым. Он убирает руку от лица, переводит взгляд вглубь комнаты и видит, как Сугуру, нависший над изувеченным телом монстра, небрежно вытирает руки о его фартук. На блестящем полу виднеется призрачное отражение черных крыльев. Это пугает его настолько, что он готов разразиться истошным криком и разрыдаться. — Хайбара, ты как? — холодным вихрем проносится мимо Купидона девчонка, снова окатывая того безмолвным осуждением. Сатору, к своему стыду, только сейчас замечает стол, на котором сидел растерянный мальчишка. Сёко порывается помочь ему спуститься вниз, заводит руку ему за спину и в ужасе отшатывается назад. Не веря в случившееся, она пятится до тех пор, пока спиной не вжимается в грудь застывшего на месте Жнеца. Сугуру кладет руки ей на плечи, с силой надавливает на них, приказывая прийти в себя. Нанами, подходя ближе к Хайбаре, случайно толкает плечом Годжо. — Юу, твои крылья… Мальчишка заводит руку себе за спину, пальцами ощупывая пустоту. — Не переживай, Кенто, — кривит искусанные в кровь губы он. — Главное, что я остался жив. Из зала с клетками начинает доноситься голос, который сыплет проклятьями на тех, кто посмел ворваться в их секретное логово. Сугуру, лицо которого совершенно черное от злости, мягко отодвигает в сторону Сатору, загородившего ему проход. — Да ты же совсем пацан, — рычит мужчина, — я от тебя мокрого места не оставлю, меж пальцев разотру так, чтобы кости твои смешались с кровью, а потом по стене размажу… Жнец с легкостью вытаскивает лабрис, с силой опускает острый конец рукоятки на пол, да так, что там образовывается огромная трещина. А за спиной мужчины появляется бледная лошадь. С натянутой на скелет кожей, со спутанной гривой, с темными провалами вместо глаз. Раздутыми ноздрями она выталкивает из себя смердящий воздух, что на корне языка оседает противным привкусом разложившейся плоти. Вестник погибели, несущий на своей костлявой спине Смерть, резко встает на дыбы, перебирает копытами по воздуху, ржанием своим закладывает уши растерянного бедолаги. Тот прижимает к ним ладони, и сквозь пальцы начинает сочиться горячая кровь. Конь срывается с места и несется сквозь сгорбившееся тело своей жертвы, оставив вместо крепкого здоровяка лишь иссохшее тело старика, что упало замертво. А лошадь, поравнявшись со Жнецом, обращается невысокой женщиной, облаченной в длинное темное платье, у ног окутанное густым туманом. Серебристые волосы ее ниспадают с плеч, закрывают лицо, холодной водой текут по оголенной спине и жуткими спиралями закручиваются на грязном полу. Гето и подошедший к нему Нанами не сговариваясь одновременно клонят головы. Сатору понимает, что сама Смерть предстала перед ним. И… он представлял ее иначе. — Ты зачем ее призвал? — шепчет Нанами. — Не призывал я ее, она сама явилась, — так же шепотом отвечает Гето. А Смерть вальяжно идет мимо изувеченных тел, ловко перепрыгивая через разбросанные конечности и умудряясь не испачкаться в чужой крови. — Не думала я, что вы настолько жестоки, — оглядываясь по сторонам, говорит она, а затем обращает взор в сторону Гето. — Спешу поздравить тебя с новым приобретением. Как ощущения? — Странные, — откликается Сугуру. По нему видно, что он совсем не хочет разговаривать на эту тему, косится в сторону Хайбары и Сёко, мнется на месте. Смерть улавливает этот взгляд, поворачивается лицом к Ангелам-хранителям. — Лучше бы ты умер, дитя мое, — говорит она, глядя в глаза Юу. — Госпожа, — заступается Нанами. — Знаю, это звучит жестоко, но порой лучше упокоиться в смерти, чем всю жизнь провести в мучениях, — сокрушенно качает головой она, совершенно ни капельки не сопереживая развернувшейся здесь трагедии. — Лишенный крыльев он теперь главная жертва охотников за головами. На черном рынке его фотография будет появляться чаще, чем предложения о продаже контрафакта. — Мы будем его защищать, — вклинивается Сатору. — Он будет жить в общежитии. Холодный взгляд Смерти острым лезвием вонзается в кирпичную стену в паре сантиметров от лохматой головы Купидона. — В качестве кого? Прислуги? Ведь теперь он годен лишь для того, чтобы вытирать пыль с полок и подавать Говорящему чай, — она брезгливо дергает плечами, демонстративно отворачиваясь от глупца, что посмел ей дерзить. — Не думаю, что Яга нуждается в обслуге. В спертом воздухе чувствуется электрическое напряжение, и Сугуру спешит усмирить надвигающуюся бурю. — Да плевать, в качестве кого он там будет, — закипает блондин, — главное, что он будет жить! — Сатору, остынь, — рука ложится на костлявое плечо, но Годжо грубо сбрасывает ее и злобно зыркает в сторону друга. — С тобой мы потом поговорим. Гето растерянно хлопает глазами. — О чем? Годжо недобро щурит свои глаза. — О твоем карьерном росте. Жнец воровато бросает взгляд в сторону своей Госпожи, но та увлечена разговором с Сёко и Юу. — Нанами мне все рассказал, — голос Купидона проваливается в ядовитое шипение. — Прости, Гето, я не знал… — Все нормально, Нанами, — отвечает тот и протягивает в его сторону топор. — Помоги лучше разобраться с этим. — Конечно, — в руках Нанами уже появилась белоснежная ткань, на которую и ложится испачканное в крови оружие. Сам Жнец отводит Купидона немного в сторону. — Я не мог подобрать подходящий момент, чтобы рассказать, но я обязательно рассказал бы. — Когда? В последний день своего пребывания в качестве Жнеца? Да, это был бы самый лучший момент. Сугуру устало трет переносицу, и от защекотавшего нос сладковатого запаха крови понимает, что только растер грязь по лицу. Руки, испачканные по локоть, прячет за спиной, дабы не коснуться ими чего-нибудь еще. Или кого-нибудь. — Я понимаю, ты шокирован… — Я не шокирован, я в ярости, — всплескивает своими руками Сатору. Ведет плечами, и крылья за его спиной начинают угрожающе хлопать по воздуху. Так он подкрепляет свои слова действиями. — Человек, которого я считаю самым важным и близким для меня, решил, что можно умолчать о столь кардинальных переменах в своей жизни. — Я не… — Ты не мог подобрать момент, я понял, — мелькает пятерня перед лицом брюнета, приказывая ему замолчать. Сам обладатель этот пятерни принимается расхаживать из стороны в сторону, словно маятник у старинных часов. — Но ты мог бы просто прийти утром на кухню и как бы невзначай бросить слова о том, что станешь новой Смертью. Или вечером в перерывах между скучными фильмами сообщить нам с Сёко эту весть. Гето знает: то, что он сейчас скажет, вызовет новый приступ ярости, но он не может этого не сказать. — Сёко знала… — Отлично! — ожидаемо взрывается Сатору. — Сёко тоже знала! Просто замечательно. — Прости. — Хватит извиняться! — голос срывается на крик, и это привлекает внимание всех присутствующих. Сатору окидывает их взглядом, тушуется и почти шепотом говорит: — Извините. Он хватает под локоть Сугуру и отводит его еще дальше, глубже погружает их обоих в липкий, холодный мрак складского помещения. Совершено не располагающая к разговору обстановка, но в этом же нет его вины. Вина есть только на одном единственном человеке. Человеке, который с видом побитой собаки сейчас топчется на месте, вызывая лишь сочувствие и желание обнять и прижать к своей груди… Так. Стоп. Никакой жалости и сочувствия. Никаких объятий. Ярость и злость. Он — само воплощение ярости и злости. — Я ужасно, просто катастрофически сильно зол на тебя, — уже не так ядовито рычит он. — И успокаиваться я буду так же катастрофически медленно. — Да, я понимаю, — отвечает Гето так, будто добровольно и сознательно сыплет на свою бедную голову серый пепел. — Будут моменты, когда я не захочу разговаривать с тобой или вообще видеть тебя. — Это я тоже понимаю. — Я буду выплескивать на тебя свою злость и обиду, буду пытаться задеть за живое. — И это я… — Не перебивай, пожалуйста. — Хорошо, — кивает той самой, щедро посыпанной пеплом, головой Гето. — И я… Он терпеливо молчит, покорно выполняя приказ своего друга. — Я… Он все еще хранит молчание. — Я забыл, о чем говорил, — сдается Сатору. — О том, что ты будешь выплескивать на меня… — Да, точно, — хватается за утерянную ниточку своего повествования блондин, и для надежности пару раз оборачивает ее вокруг своего запястья. — Я буду выплескивать на тебя гнев, буду специально выводить тебя на эмоции, чтобы ты почувствовал то же, что чувствую сейчас я. Но все это я буду делать не с желанием как-то оттолкнуть тебя, а просто потому что мне очень обидно и больно. Он опускает голову и старается заглянуть в янтарные глаза своего нерадивого друга, словно старается взглядом показать свою глубокую обиду и печаль. Ну самая настоящая королева драмы. — Все-таки мне придется смириться с мыслью, что очень скоро я потеряю тебя, — а теперь возводит свой прекрасный взор к небесам, что скрываются под этим мерзким потолком заброшенного склада. Гето больше не в силах видеть этот театр одного актера и тоже закатывает глаза. — Так говоришь, как будто я съеду от вас на следующей неделе, — скрестив руки на груди, ворчит он. — А что, разве не так? — Нет, конечно. Все не так просто, как тебе кажется. Потребуются годы, чтобы научиться справляться с ношей Смерти. Мне еще столько предстоит узнать, стольким вещам обучиться… Да и Госпожа пока не планирует отходить от дел. — Зачем же тогда она вообще задалась целью воспитать себе преемника, если великолепно себя чувствует, — говорит Сатору и, отклонившись в сторону, добавляет: — и выглядит так же великолепно. — Таковы правила. Трон Смерти не должен пустовать. И чтобы на ее месте не оказался неопытный юнец, необходимо как можно раньше найти наследника. — А почему не Нанами? Без обид, но на мой взгляд он больше подходит для этой роли. Сугуру искренне старается проглотить вставшую поперек горла обиду. — На этот вопрос у меня нет ответа, — жмет плечами он. — Таково решение Госпожи. — Хочешь, я ей скажу, что сделать из тебя госпожу Смерть — это очень плохая идея? — Не стоит, к словам Купидонов она не прислушивается. Сатору давится обидой. 1:1 — Ох, прошу прощения, что вашему королевскому смертельному величеству приходится общаться с дурачком, который только стрелами в людей бросается. Не хочешь съехать с общежития и найти апартаменты получше? А то вдруг грязи простолюдинской нахватаешься, и голубая кровь станет красной. Сугуру легонько толкает Сатору в плечо. — Прекрати, я же знаю, что без меня вы там совсем плесенью покроетесь от тоски. — Да, и ослепнем, потому что не сможем видеть солнцеликого тебя, — Сатору машет руками перед лицом, будто уже лишился зрения. — Кстати, как мне к тебе теперь обращаться? Господин «первый-кандидат-на-должность-Смерти»? Или «Будущая Смерть»? Или я могу просто называть тебя Господином и при встрече целовать руку? Он вытягивает губы трубочкой и слегка подается вперед, явно вознамерившись продемонстрировать сказанное им ранее. Сугуру отшатывается в сторону, рукой отпихивает от себя навалившегося дуралея. — Давай обойдемся без поцелуев. — Я оскорблен, Господин. — Никаких господинов и поцелуев рук, ног или иных конечностей. На последних словах Сугуру искренне старается не замечать похабного прищура трех пар аквамариновых глаз, томно закатившихся куда-то далеко за горизонт надбровной дуги. Это все, конечно, очень весело, если бы не было столь печально. — Быть может, все сложится так, что я никогда и не стану этой самой Смертью, — небрежно пожимает плечами он. — Буду на это надеяться, — искренне выпаливает блондин. — И я буду. Сатору бросает непонимающий взгляд в сторону Сугуру, но тот решает сменить тему разговора: — Что нам теперь делать с Юу? Он же, правда, обречен на гибель. Они оба переводят взгляд туда, где остальная часть их немногочисленной спасательной группы суетилась вокруг Хайбары. Бедный, совсем еще юный и такой до ужаса неопытный мальчишка, словно птенец случайно выпавший из гнезда, попался в лапы жестокого человека и лишился того, без чего не сможет жить в этом не менее жестоком мире. Оставшись без крыльев, он теперь бесполезен в обители Хранителей. Он станет изгоем и посмешищем. Яркую искру жизни в этих огромных глазах зальют водой, растопчут ногами, разотрут по грязному асфальту. От веселого и наивного мальчика останется лишь оболочка, полая внутри. А ведь он только-только вступил в ряды хранителей людских жизней, с отчаянным рвением мчался на помощь своим подопечным, переживал за каждого из них, без остатка отдавал себя им. И ради чего? Чтобы они вот так ему отплатили? За все бессонные ночи, за переживания и старания он получил это? Пара отрубленных крыльев бесхозно валялась в стороне. Привычно плотный ряд белоснежных перьев теперь был с огромными просветами, сквозь которые проглядывалась тонкая серая кожа. Рассыпавшиеся вокруг крохотные перышки тоже как будто посерели и стали немного прозрачными. Мокрые от крови, испачканные в пыли и опилках они были совершенно никому не нужны. Бесполезный мусор. Сёко как можно аккуратнее обрабатывает свежие раны на спине Юу, делает все с хирургической точностью, выверенными, отточенными до автоматизма движениями стягивает тонкой леской края воспаленной кожи. А у самой слезы из глаз вот-вот градом польются. Но она держится. Стальной хваткой держит кривую иглу, стальным голосом держит внимание окружающих. Не просит — отдает приказ. И даже Смерть перед ней покорно следует полученным указаниям. — Я поговорю с Судьбой, — неожиданного для самого себя произносит Сатору. — Что? — А что? Не только ты у нас голубых кровей. Я тоже вхож в ваш приватный круг избранных. Попробую убедить ее оставить Юу и дать ему защиту. — Сможешь это сделать? — Сугуру не верит своим ушам. — Ты, правда, сможешь это сделать? — А у меня есть другой вариант? — тянет блондин, неловко взъерошивая свои пепельные волосы. — Ты же с ума сойдешь, если потеряешь связь с этим очаровательным малышом. Так что буду убалтывать старушку Судьбу. — Твои слова заставляют меня чувствовать себя виноватым. — Привыкай, — бросает через плечо Сатору и кивает головой, предлагая идти за ним. — Я же сказал, что буду долго отходить. По мере приближения к остальным, обрывки фраз становятся четче и складываются в целые предложения, которые несут в себе очень много смысла. — Неужели ничего подозрительного не было? — спрашивает Нанами. — Хоть что-то… — Нет, — отвечает Сёко, — все как обычно. Больше скажу, пару дней я присматривала за этим человеком. И когда бдительность моя совсем пропала, он совершил нападение. — Такой коварный подлог мог сделать лишь тот, кто находится в этой системе, — задумчиво говорит Смерть. — Ищите крысу среди своих. — Нас и так не много… — Я и не только про вас говорю, — тонким пальчиком с идеальным маникюром Смерть указывает в сторону девчонки. — Жнецы и Купидоны тоже могут это сделать. А последние и подавно. — На что вы намекаете? — щетинится Сатору. — Я не намекаю, а говорю прямым текстом, милое дитя, — переводит свой холодный взор на Купидона. — Когда я была такой же юной и неопытной и только-только вступила в ранг Жнецов, со мной училась пара Купидончиков, один из которых имел неосторожность влюбиться в человека. А человек этот, вот незадача, взял и заболел смертельно. И как бы этот Купидон ни просил, как бы ни умолял Ангела-хранителя, человек все равно покинул его. И горе этого Купидона было настолько велико, что затмило его разум и ввергло в безумие. И он натравил на Ангела-хранителя охотников. И те с такой жестокостью расправились с несчастным, что сама Смерть слезы по нему проливала. Сатору нервно сглатывает вставший поперек горла ком. — Не зря же правила гласят о том, что привязываться к своему подопечному категорически запрещено. Но если для Ангелов-хранителей и Жнецов это не проблема, то Купидоны всегда нарушают это правило, возжелав кому-то отдать свое сердце. И никогда еще на моей памяти это желание не приводило к чему-то хорошему. Всегда все заканчивалось трагедией. — Это звучит ужасно, но среди нас нет того, кто мог бы так жестоко поступить по отношению к Юу и Сёко, — заступается Сугуру. — Здесь явно видна схема, которая позволяла охотникам творить весь этот ужас. И до этого момента у них никогда не было осечек. — И тех, кто пытался остановить их, они тоже успешно устраняли, — подхватывает чужую мысль Нанами. — Да, поэтому я и дала вам это, — подмечает Смерть, забирая из рук своего подопечного аккуратно завернутый в ткань лабрис. Но руки ее вздрагивают от такой тяжкой ноши, и она, удивленная этим фактом, вперяется широко распахнутыми глазами в свое собственно оружие. — Какой строптивый, еще пытается меня оттолкнуть. — Она прикладывает небольшое усилие и закидывает сверток себе на плечо, — Не переживай, скоро ты окажешься в руках своего нового хозяина. Сугуру бросает в сторону Сатору тревожный взгляд. Тот делает вид, что ничего не слышит. — Заметила еще одну интересную деталь, — как ни в чем ни бывало продолжает Смерть, — и я очень рада, что моя теория оказалась верна. — Касательно чего? — Этого, — она подносит к лицу Нанами маленькое черное перышко. — Видишь, какой отблеск? — Сложно сказать… — Фиолетовый, — за Жнеца отвечает Сатору, — но ваши крылья на свету отливают золотом. — Какой наблюдательный, — смеется Смерть, — тоже это заметил? Сёко где-то позади недовольно цокает языком. — Мы, представители Смерти, хоть и передаем друг другу одни и те же обязанности, но все равно отличаемся друг от друга. И этими отличиями и остаемся в потоке времени, став лишь краткой характеристикой, что вмещает в себя годы и столетия, проведенные за работой. В истории человечества была глупая Смерть, крылья которой оказались безобразного серого цвета, была Смерть жестокая с алым оперением, была и та Смерть, что лила по умершим слезы, и каждую душу обнимала своими крыльями, на свету отливающими глубокой синевой. — Вас обычно все зовут алчной Смертью. — Да, люблю слышать звон золотых монет, — смеется женщина. — Но важно здесь не это. Она подносит к лицу Купидона перо и медленно прокручивает его. Непроницаемая чернота на свету вспыхивает мягким фиолетовым оттенком. — Фиолетовый — цвет очень сложный и невероятно редкий. И достаточно противоречивый. Как думаешь, на смену алчной Смерти кто придет? Смерть надменная или Смерть великая? Сатору забирает перо, сам задумчиво вертит его. Фиолетовый — цвет скорби. Это убеждение заложило в его голову матушка, когда он пальцами развозил акварель по стенам своей комнаты, будучи еще маленьким, агукающим комочком. Заливисто хохотал, мешал между собой краски, восторгаясь тем, какой чудесный цвет получается в итоге. Он обожал каждый получившийся оттенок фиолетового, придумывал им свои названия, искал их в реальной жизни. Матушка всегда была облачена в юкату, расшитую фиолетовыми цветами. Отец восхищался ее утонченной красотой, подолгу смотрел, желая запечатлеть у себя в памяти ее нежный образ. Он любил этот цвет, называя его оттенком величия и мудрости. Матушка была мудра и величественна в своей скорби. Всегда носила юкату, расшитую фиолетовыми цветами, и всем сердцем ненавидела этот цвет. Цвет скорби и утраты. И если раньше Сатору искренне не понимал этой жгучей неприязни к столь приятному глазу оттенку, то теперь он прекрасно разделяет тревогу матери. Фиолетовый — цвет скорой утраты. И он его ненавидит. Холодное дыхание Смерти оседает на тонкой коже щек, покрывая их густым румянцем. Сатору рефлекторно отшатывается назад, испуганно выставляет руки перед собой и почти разжимает пальцы, грозясь обронить черное перышко, но вовремя спохватывается и только сильнее сжимает его. Женщина смотрит на него с нескрываемой заинтересованностью, подается вперед, слегка склоняет голову, задумчиво трет острый подбородок. Тонкие губы, окрашенные в алый цвет, растягиваются в ухмылке, а на дне ее фиолетовых глаз Сатору находит свое собственное отражение, и ему становится ужасно неловко от этой встречи. Желая как можно скорее избавиться от давящих на грудь чувств, он отводит в сторону глаза, тем самым разорвав установившийся со Смертью зрительный контакт. Та тихонько хмыкает и тоже решает переключить свое внимание на что-то более интересное. — Что ж, я думаю, мы очень скоро это узнаем, — специально громко произносит она, поворачивая голову в противоположную сторону, — правда, Гето? Сугуру что-то невнятно бубнит в ответ, и женщина заливается звонким смехом. — Ваш смех звучит особенно зловеще в этом месте, — пытается разрядить обстановку Нанами. — Да, берите под руки своего мученика и следуйте за мной. Попробую поговорить с Судьбой, вдруг она сможет что-то с ним сделать. — Вы в хорошем расположении духа, Госпожа, раз решили совершить такой геройский поступок. — Да, ваша командная работа очень порадовала меня, мальчики. — Приятно это слышать, — оживляется Сугуру. Толкает локтем замершего Сатору, желая вывести того из оцепенения. Купидон растерянно ведет взглядом по окружению, с трудом соображая, где и с кем он оказался. Крохотное перышко прячет в своей ладони, руку убирает в карман. Изо всех сил старается выглядеть безразличным и спокойным, поглубже в себя заталкивает панику и страх. Но Смерть пристально смотрит на него, буквально читает эмоции, мелькнувшие на лице мальчишки, и с коварной ухмылкой произносит: — А Купидон-то ваш совсем опечалился.