Наше лето

–… да и вообще теория космологической сингулярности звучит как-будто и не очень правдоподобно, если задуматься, — Чанбин снова взял в рот семечку и та с хрустом раскололась, он выкинул шелуху в уже успевшую образоваться кучку под их ногами в траве скамейки, и, пока жевал, продолжил. — как хуйня из-под коня. Рука Хёнджина, тоже потянувшаяся к шуршащему пакету с солеными семечками, вдруг остановилась. — Скажи, а как мы с темы нюдсов в личке перешли к этому? Чанбин почти подавился, так громко рассмеявшись, и пожал плечами, Хёнджин подхватил смех. — Ну, это… Погода хорошая. Вон закат какой красивый, разговор так и прёт. — Атмосфера? — Разве что её давление. Над улицами маленькой деревни начинало опускаться солнце. Жужжали противные майские жуки и комары, пытаясь высосать из них кровь, где-то вдалеке мычали коровы и ржали кони (и Чанбин с Хёнджином впридачу), а дорожная пыль от редко проезжающих машин и тракторов постепенно опускалась вместе с вечерней росой, оседая на ногах в резиновых тапочках. Тишь да гладь, сердце так и просится жить, а проблемы той жизни, которую они оставили в своих городских квартирах, испарились сами собой. Ведь в деревне нет ни шума, ни суеты, ни маньяков. Вай-фая тоже нет, но это можно пережить, когда есть пачка семечек, старая скамейка с колющейся облупившейся краской и веселая компания из ебанутого передруга-недопарня, и так, кстати, думают друг о друге они оба, зачастую одновременно, ибо мозг у них один на двоих, вернее его половинка. Где-то из-за леса они углядели знакомый профиль их собрата по разуму, которого так же родители выперли на три месяца освежаться деревенским воздухом, и имя этого парня Минхо. Хёнджин с Чанбином синхронно поисвистнули, Хёнджин закинул ногу на ногу и подпер голову рукой в деловито-насмешливой позе. — Ох, ну ты глянь кто идет, наш любимый неповторимый ин-туристо. — Что, комарики жопку покусали? — поддержал язвительные комментарии Чанбин, и оба снова разразились смехом. Минхо, перехватив покрепче удочку и побитый бидончик с печально бултыхающейся полусдохшей рыбой, подошел к ним, едва не запинаясь об разломы земли, оставшиеся от распашника соседского дедушки, умотавшего пахать поле. — Гиены выбрались из пещеры на охоту, да? — он поставил бидончик на скамейку рядом с Хёнджином, обреченный карась плескнул в него водой. — Заняться нечем больше? — Неа, — протянули они одновременно. Карась, которому весь этот мир уже был понятен, бултыхнулся еще раз да так и перевернулся брюхом кверху, пытаясь прикинуться мёртвым, авось человек отпустит, но Минхо толкнул бидон носком резинового сапога, пахнущего тиной и лягушками, и карась снова оживился. — Как клёв? — Херово. Три часа сидел, один вшивый карась да гальян, да и того кошак какой-то спиздил прям с крючка. Ничего святого. — И не говори, — подтвердил Чанбин, снова делкая семечкой, а шелуху скинул в воду к рыбе, мало ли покушать захочет, а затем снова кивнул на Минхо, — А Чана что не позвал? Минхо растерянно моргнул. — Так он же в город на пару деньков свалил, не? — Он вернулся. Вот, буквально в обед. Минхо издал протяжный вдох оглядываясь по сторонам. — Если что меня нет, — и, подхватив свой былой инвентарь, быстро перемахнул через покосившийся забор чьей-то заброшки, и за домами ретировался с глаз долой. Потому что если Чан узнает, что Минхо на рыбалку ходил один, с живого не слезет, и будет ныть о предательстве и измене. Но Чан уже вышел из своего дома, который был по соседству с домом Чанбина, и как раз в тот момент, когда задница Минхо мелькнула над забором он его и засёк, и пошел в обход, сверкая на всю деревню своими подтянутыми бицепсами, непрткрытыми майкой. — Земля пухом, — одновременно сказали Чанбин с Хёнджином и дали друг другу пять. А потом, аккурат когда Чан проходил по дороге напротив интересной парочки, Чанбин задумчиво вздохнул. — Падали мужчины, страстью трепеща, я духи купила с запахом борща. — Бля, я поражаюсь твоему мозгу, — усмехнулся Хёнджин. — Ты как что вспомнишь, как в вакууме пёрднешь. — Сам-то не лучше, Омар Хайям доморощенный. Стоило только повернуться и стрельнуть друг в друга своими взглядами, как снова на всю тихую деревню раздался их истерический смех, смутно напоминающий гиен (как тогда сказал Минхо), и это заставляет некоторых соседей материться, а некоторых вдыхать, что хотя бы летом деревня оживает. После нескольких минут отличного проветривания легких, снова наступила тишина, где каждый думал о своем. Хёнджин, как натура утонченная, рассматривает окружающие пейзажи. Одноэтажные домики с цветными палисадниками, в которых, как по прописанному скрипту, растет или черёмуха, или яблоня, или еще какое дерево, а так же разные цветы, почему-то в преимуществе именно ярких цветов пышные георгины, наверное, потому что высокие, чтобы через забор было видно, и все мерились у кого лучше. Небо здесь кажется чище, и воздух не такой напряженный, да и вообще Хёнджину здесь больше нравится, свободу он здесь чувствует, его природа требует природы и просторов. — Люблю я это место, — вздохнул он. — Всю жизнь бы здесь пробыл. — Всю — не всю, но я соглашусь, — кивнул Чанбин, а затем снова повернулся с дерзкой заигрывающей ухмылкий к Хёнджину. Его горе-недопарень отразил это выражение лица и подпер подбородок тыльной стороной ладони. — Давай, ебашь, — хмыкнул он, поиграв бровями. — Ты, я, всё лето вместе. Каждый чертов день. — Я в деле! Они ударили друг друга по ладонями, затем по каждому плечу и контрольный в лоб, как всегда делали по своему личному ритуалу, и засмеялись. Чанбин взглянул на свои наручные часы. — О, быстрей ко мне, — он вскочил со скамейки, подхватив с собой пакет с семечками. — «Беременна в 16» начинаетеся! Хенджин вскочил за ним, и, сцепившись локтями, они побежали в дом к Чанбину, потому что новую порцию кринжа, над которой можно хорошенько так постебаться и пообсуждать, пропускать категорически нельзя.