Один из нас / One of us

Томас Муркот – ветреный, себялюбивый, эгоистичный и привыкший получать от жизни абсолютно всё, что пожелает по первому, слегка театральному щелчку. Так прежде считал о себе и сам Томас, не видя в этом ничего зазорного и, уж тем более, постыдного. Он создавал вокруг себя собственное безопасное королевство, королевство наслаждения, похоти и страсти, с рвением бросаясь на каждого, кто хоть немного заинтересовал и, чарующей улыбкой загоняя в мастерски расставленные сети. Любовь и другие глубокие чувства были вовсе не обязательны, казались недоступными для кого-то вроде него. Прежде он был таков. Сейчас же… Сейчас же он может смотреть только на него, всеми фибрами души сознавая, что и не жил прежде вовсе. Все прошлые связи кажутся блеклыми, сиюминутные интрижки – смазанными, сменяющими друг друга силуэтами, а совершенное лицо Эдвина сияет, подсвеченное неоново-красным. - Позволь, - мягко произносит он, помогая снять пальто партнёра. Вокруг шумит безликая толпа он же, подавшись вперёд, вдыхает мягкий, кажущийся настолько близким и одновременно возбуждающим запах. – Вот так. Эдвин Пейн выглядит сногсшибательно, в клетчатом костюме цвета лесных каштанов. Любой другой выглядел бы слишком старомодно и претенциозно, но он – воплощение лоска, шарма и изящества. Эдвин пахнет для него книжной пылью и терпкой свежей мятой. Эдвин зачаровывает без остатка, заставляя забыть обо всём, включая свое собственное удовольствие и выглядящие сейчас низменными желания. Потому что единственно важно – наслаждение другого,  срывающийся сбивчивый голос, шепчущий, выстанывающий его имя и отзывающийся в нём мурашками по загривку. Эмоции, тщательно скрываемые в омутах серо-зеленых глаз. Гибкое тело, обманчиво хрупкое и изумительно чувствующееся в его собственных ладонях. Томас жалеет о том, что они посреди помпезно обставленного фойе, а вокруг крутятся десятки людей, пришедших, как и они, на оперу. Томас желает податься вперёд, подхватывая под руку и кружа в страстном, понятном лишь им одном танце. - Позволь, - эхом звучит Эдвин, разумеется, прекрасно считывающий все его мысли, смущенно улыбается. Помогает стянуть его угольно-черное пальто, подходит ближе, ненароком скользя узкой прохладной ладонью по его беззащитной шее. – Томас, ты смотришь так, словно… Эдвин понижает голос, опаляя своим дыханием кожу и отныне вечно обнаженные чувства, не договаривает, обрывая себя на полуслове, будто бы не позволяя себе сказать подобного вслух. По-прежнему, кажется, ещё не до конца признающий его правоту, сколько бы комплиментов он не шептал мурчащим голосом на ухо, сколь часто не пытался зацеловать до беспамятства. Словно я – произведение искусства. Томас, усмехнувшись, находит руку любовника, скользит пальцами по запястью, находя браслет. Так и есть. Словно я – лучшее, что случалось за всю жизнь. Скользнув ниже, Томас нежно касается подушечками пальцев чужих рук. И вновь истина. Сокрушительная и единственно-верная, которую он, не жалея сил, будет без слов сообщать снова и снова и плевать на то, сколь жалким он может показаться в своей романтичности в чьих либо глазах. Никто больше не важен. И эта мысль, оказывается, поселяется в подсознании ещё с первого же мгновения, когда он увидел Эдвина. Уязвимый, почти виктимный и себе на беду невыносимо очаровательный помощник прокурора мгновенно попадает в список его желаний и многочисленных сексуальных интересов. Томас, будучи умным и крайне не заинтересованным в том, чтобы оказаться за решёткой, терпеливо дожидается завершения разбирательства по его делу и полного своего оправдания. И только затем, надев свой самый лучший наряд и обнажив ноги шерстяным килтом до самых белых гольфов, он выжидает под зданием суда. - И вот я снова свободен, - мягко и певуче, стоит только Эдвину Пейну появиться на его горизонте прямо между мраморных колон, увенчанных безвкусно выглядящими львами. – Какое облегчение, правда, помощник прокурора?.. Отпразднуем вместе? Эдвин озирается, смотрит в сторону, словно не понимает, к кому он обращается. - Ta perfection fait mal. Это французский. Твое совершенство причиняет боль, - медово усмехается Томас, показательно касаясь рукой сердца. Он медленно подходит ближе, расставляя руки и улыбаясь самой обворожительной из своих улыбок. Обычно, подобного хватало. – Ладно, ещё раз. Приятно познакомиться? Вы заворожили меня. Чертовски, на диво привлекательны. Поужинаем? Позволите доставить вас на небеса? - Нет, нет и нет, - твёрдо произносит Эдвин Пейн, только Томас видит мило заалевшие скулы, слышит дрожь голоса. Закрепляя, проводит языком по губам, замечая взгляд Пейна, завороженно скользнувший ниже, видит, как он отступает на крошечный шаг назад. – Terrible. C’est terrible, мистер Муркот. Достаточно. Попытаетесь искать со мной встречи снова и я заявлю о преследовании и добьюсь ограничительного запрета. И, резко обернувшись, просто оставляет его под зданием суда, скрываясь за, словно ухмыляющимися его внезапному провалу, дурацкими львами. Что ж, если Томас и был котом, Кошачьим королем, как его называли, то крайне, крайне не боязливым и, кажется, заинтересованным теперь ещё больше. - Это что, юбка? – тоненький голосок снизу заставляет его вынырнуть из воспоминаний. – Что за чудик. Эдвин рядом неразборчиво фыркает и, сжав его руку сильнее, Томас опускает глаза. Девчонка, визуально примерно одного возраста с недавно спасенной Бекки Аспен, но держит себя так, словно старше всех находящихся в здании. - Ах ты маленькая… - Язык, - одергивает Эдвин и, повернувшись к нему, он закатывает глаза. А затем послушно ребячески показывает язык. – Маленькая… юная викторианская леди. Тебя не ищут где-то по близости родители?.. Девочка с забранными в сложную прическу волосами, в усыпанном бантами платье и поблескивающей серебром сумочкой в руках  действительно навевает мысли о совсем другой эпохе.  - Ой, кто бы говорил, - тут же отвечает та, игнорируя вопрос. – У вас, наверное, и носки на подтяжках, мистер. Томасу она даже нравится. Острая на язык, как и неопределенно хмыкнувший сейчас Эдвин, она, уперев руки в бока, явно не желает от них отставать. - Ты права, - протягивает Эдвин, склонившийся к ней. – Но всё же, это килт, а не юбка. - У вас нездоровая привязанность, мистер Муркот. - К вам? – Томас, усмехнувшись, поднимается с кресла так, словно это, по меньшей мере, малый трон. Неспешная жизнь окружающей их библиотеки малоинтересна, вгоняет в зевоту, но он, всё же, здесь. Терпеливо дожидался, пока Эдвин Пейн завершит свои очередные исследования и даже стоически не показывался ему на глаза. - К юбкам. - Это килт, - желает исправить Томас, но прикусывает язык, видя скептически изогнутую бровь. – Ну, ладно, возможно это больше похоже на юбку. И что? Они бывают мужскими, а мои ноги в ней или нём выглядят просто потрясающе. Эдвин сглатывает, и Томас жадно вглядывается в это едва уловимое движение кадыка. Наслаждается каждой секундой, собираясь приложить все силы, чтобы получить куда большее. - Поразительная скромность, - всё же произносит Эдвин глухо. Муркот, уже подошедший к нему почти вплотную, пожимает плечами: - Кто вообще придумал, что она нужна? – протянув руку, он скользит пальцами по шерстяной ткани пальто, мягко и волнующе, чуть покачивая рукой. – Так вы согласны? - С тем, как выглядят в ней ваши ноги? – Эдвин неотрывно смотрит на него, поразительно серьезный и оттого ещё более притягательный. Бледно-розовые, тонкие губы тронутые улыбкой и такие желанные, поблескивающие в рассеянном желтом свете глаза и сцепленные в замок руки. - С приглашением на ужин, - шепчет Томас. Улыбается, закладывая руки за спину, будто бы показательно признавая поражение и отдавая себя на волю победителя. – Всего один ужин. - Я не игрушка, мистер Муркот. Слышал о ваших… похождениях. Он почти видит в глазах собеседника сверкнувшие слёзы – так лунный свет отражается в темном пруду и чувствует, как щемит в груди. Так… удивительно и непривычно. Томас желает податься вперёд, но не для того, чтобы накрыть губы жаждущим поцелуем, а сжать в объятиях и не отпускать. Сколько боли и не доверия во взгляде, в зажатых узких плечах и сжатых кулаках. И, оттого, звучащее возможно, впервые в жизни искренне и от сердца: - Я не играю. - Вы… потерялись? – Эдвин, обходящий его по полукругу, вдруг оказывается совсем рядом. Склоняется с высоты своего роста и понижает голос до интимного полушепота: - Мы случайно встречаемся с вами третий раз за неделю, а сегодня… - Среда, - перебивает Томас. – Судите меня, виноват. Но… - Но я очаровал вас, - перебивает Пейн. – Вы повторяетесь. Словно назойливый котёнок, идущий по моим следам, вы просто… невозможны! - Мяу? – невинно моргая, Томас подаётся вперёд. – Ну же, всего один ужин и… - И я вас больше не увижу? – обреченно спрашивает Эдвин и, дождавшись его клятвенного кивка, закатывает глаза. – Какая возмутительная ложь. - Вы солгали, - звучит обвиняющее и, в то же время, по-детски наивно. – Я искала в интернете. Томас, только что поцеловавший Эдвина в уголок губ и все ещё слышащий фоном последнюю партию оперы, оборачивается. - Опять ты. - Килт отличается, он короче, ткань другая и… - И бла-бла-бла, - Томас переплетает руки и возвышается над нисколько не впечатлённой девочкой. – У тебя что-то ещё?.. - А ещё вы смотритесь очень мило, - невозмутимо заявляет девчушка. И, тут же, без запинки: - Хоть ты и кажешься тем ещё засранцем. Смех Эдвина мелодичный и яркий, ещё одно сокровище, которое ему бы хотелось запереть за дюжиной замков, оставляя себе, но это было бы преступлением против всего человечества. - Кажешься – точное слово, -  улыбается Эдвин, запахивая пальто и сосредоточенно поправляя воротник. – Верно, Томас? Томас, в который раз, думает о том, что получил больше, чем когда-либо посмел бы желать.