Пара пустяков

Понедельник проходил привычно впопыхах, на нервах, в ее обычной невезучей манере: она подвернула ногу, когда ее вынесло толпой из набитого трамвая; на нее чуть не упала резная железная фигурка птички, для которой Андрей Палыч зачем-то лично взялся сделать полку: получилось криво. Полка и держалась-то еле-еле, но начальник ходил довольный, а на Катины просьбы вызвать нормального специалиста, который прибил бы все в сто раз надежнее, только рукой махнул, мол, что она понимает. Но Катя ведь понимала. Настаивать, правда, не собиралась. Когда шеф так собой гордится, его не переспорить, но со специалистом все-таки договорилась, и полку перебьют завтра с часу до двух, пока они со Ждановым будут на встрече в банке. И пускай одну проблему решить ей удалось, остальные, более значимые, никуда не делись, а уже из-за этих более значимых внимание у Кати стало совсем рассеянным, и день стремительно шел дальше по самому неудачному из всех возможных сценариев. Пальцы были злостно покусаны предателем степлером, ни одна ручка не писала больше двух минут, Маша не отправила вовремя документы в банк, что привело к не очень приятной беседе: сначала с представителями банка, а впоследствии и с самой Машей. Отчитывать ее Катя не хотела, вот совсем, но день был паршивым, а тут еще и эти документы! Катя просто не сдержалась, нужно было выпустить пар, заодно и напомнить ей о задачах, которые самую малость важнее, чем секс по рабочему телефону. И вишенка на торте: из-за зацепившейся об дверную ручку завязки на новенькой (хотя для других, наверное, все-таки старенькой) блузе ее повело назад слишком резко, внезапно и с недюжей силой, отчего бумаги разлетелись по коридору, а сама она толкнула спиной — ну кто бы сомневался — Воропаева в грудь. Кажется, она вышибала из него весь дух (ничего нового). Он на ногах удержался едва и ее заодно поймал за плечи, крепко прижав к себе, так, на всякий случай, чтобы убедиться, что она точно твердо стоит сама. По крайней мере, в это просто хотелось верить. И Катя бы выдохнула с облегчением, но, видимо, день не задался не только у нее, потому что Воропаев вместо уже привычных шуточных обвинений в покушении на его жизнь гаркнул на нее так, как никогда до этого прежде. — Пушкарева! — Он развернул ее к себе лицом, подтянув чуть ближе за лацканы жакета. — Если хотите здесь работать, не попадайтесь мне на глаза! — шипит яростно, свистяще. Как есть змея. Катя на это ничего не говорит, ей страшно и вместе с этим обидно, хотя на что конкретно ей обижаться, она пока не решила: на то, как он ее по-свойски схватил, или на тон, которым он к ней обратился, и которого она от него не слышала, ну, с год точно. Словно опомнившись, Воропаев руки с жакета убрал, сделав вид, что аккуратно стряхивает с него невидимые пылинки. — Прошу прощения, Екатерина Валерьевна. Вы в этом точно не виноваты. И ушел, ничего толком не объяснив. В сторону приемной ушел. Там ему на шею кинулась Клочкова, Катя видела, как она целует его и щебечет что-то о свадебных платьях, Милане и детских игрушках. От этого стало как-то совсем тошно, словно еще один гвоздь вбили в крышку гроба ее и без того не очень хорошего настроения. Она бы, может, Воропаеву и посочувствовала, в конце концов, Клочкова — не подарок, но он и сам это прекрасно знал. Обязан был знать, не мог не видеть! Сам же Малиновского этим попрекал. Он все знал, но на кой черт полез к ней — непонятно. «Вот теперь пусть отдувается!» — То ли предыдущая обида не сошла, то ли новая нахлынула. Но Катя, развернувшись на каблучках, умчалась стремительно к самому дальнему принтеру перепечатывать документы. Разбросанные собирать не стала — пусть лежат, потом вызовет клининг. Лишь бы быть где-нибудь подальше, лишь бы не видеть хищно облизывающуюся Клочкову и елейно улыбающегося ей Воропаева. Гадость. Когда она вернулась через полчаса, в приемной уже было пусто, а дверь в кабинет Жданова была распахнута настежь. Катя глубоко втянула носом воздух, мысленно готовясь к очередному взрыву, но, когда прошла внутрь, первое, на что она обратила внимание, это полка. Точнее, ее отсутствие. Видимо, крепления были слабее, чем ей казалось изначально, не выдержали, и вот полка свалилась. Жданова тоже не наблюдалось поблизости, уже хорошо, значит, ему на голову не упали плоды его же криворуких трудов. Пройдя немного вглубь кабинета, она услышала тихий стон. Быстрым шагом преодолев расстояние от двери до директорского стола, Катя удивленно замерла. Птичка обнаружилась на полу за столом вместе с отломанным крылом, а рядом с ней сидел Воропаев, прижавшись к стенке. Смотрел он на статуэтку как-то совсем потерянно, если не сказать пришибленно, и всё зачем-то тер ладонью макушку. — Александр Юрьевич? — позвала на пробу. Опустилась осторожно на корточки рядом с ним. Ответа не последовало, но Воропаев, повернув голову в ее сторону, протянул ладонь к ней, словно хотел дотронуться до щеки. Завороженная, Катя замерла и ждала, ждала, ждала, совсем не знает, чего ждала, но когда рука приблизилась, взглядом Пушкарева выцепила что-то темное и вязкое с обратной стороны его ладони и вздрогнула. Кровь. Кляня собственную глупость, Катя увернулась от прикосновения и, спотыкаясь, побежала к себе в кладовку вызывать скорую. Уже после того как наряд скорой помощи был вызван, Катя, дрожа всем телом, начала рыться в своих немногочисленных ящиках в надежде найти что-нибудь, чем можно остановить кровотечение. К ее глубочайшему неудовлетворению, у себя в каморке аптечку она не хранила, не посчитала нужным обзавестись, хотя с ее-то везением стоило бы этим озаботиться еще в первый рабочий день. Тяжело вздохнув, она достала пачку сухих салфеток с антисептиком и, развернувшись на пятках, остановилась. В дверном проеме стоял Воропаев. Но что-то в нем неуловимо изменилось. Смотрел он на нее — странно. Не так, как, наверное, должен смотреть очень злой акционер компании, которого чуть не убило в кабинете нынешнего президента. Так, как смотрел он сейчас, обычно смотрят на смешные открытки с котятами. С умилением и смехом. Катя, конечно, таких никогда не получала, да и, в принципе, была к ним равнодушна, но на Таню и Машу, например, они действовали именно так. — Скорая, серьезно? — Такое чувство, будто бы он пытается храбриться и держаться, лишь бы не показать, что ему больно. Хотя ей-то откуда знать, храбрится он или нет, она его видит не больше пяти раз за месяц. Кате очень сильно хотелось отвесить себе подзатыльник за совершенно лишние и точно не подходящие моменту мысли. — Давай сюда салфетки, а вызов отмени. Сейчас у Ольги Вячеславовны попросим зеленку. Ничего серьезного, точно тебе говорю — Он поднимает руки вверх, как бы говоря, что всё в порядке, пустяки. Взглядом Катя непроизвольно скользит по ладони, на которой уже начала засыхать кровь. Ее снова передернуло. — Ну, Кать, веришь мне? — Катя не верила. Ни в то, что он говорил, ни в то, как он говорил. Она никогда его таким не видела: вместо ехидства в глазах какое-то озорство, будто бы он не взрослый деловой дядя с разбитой головой, полчаса назад показывавший ей, где ее место, а максимум мальчишка, дернувший девочку за косичку и получивший за это по коленке. Вместо привычного оскала — улыбка. Красивая, такой она у него никогда не видела. Даже с Кирой, даже с Клочковой. И Кате это совершенно не понравилось. — Александр Юрьевич, вы зачем встали? А вдруг у вас сотрясение? Быстро в кабинет и на диван! — Для себя Пушкарева решила, что разберется со странным поведением Воропаева позже, сейчас главное — до приезда врачей сделать так, чтобы ему не стало хуже, чем есть уже сейчас. — Я тебя когда обидеть успел? — Прошу прощения? — Хотя ответить скорее хотелось «сегодня», а еще «вчера», да, впрочем, и «всегда». — Катяяя, — тянет на выдохе, прислонясь виском к дверному косяку, — я так сегодня устал, давай я исправлюсь завтра, а сейчас мы поедем домой и ляжем спать, пожалуйста. — И смотрит на нее такими невозможными глазами. Катя давится воздухом, кажется, даже рот открывает и закрывает, как рыба, беззвучно, потому что голова от происходящего кружится, но что думать и как реагировать на ситуацию — непонятно. Всё. Процессор перегрузился. Этот человек всегда умело выводил ее из равновесия, но это переходит уже все мыслимые и немыслимые границы. Вычислительные системы окончательно дали сбой, и помощи от них ждать, видимо, не следует вовсе. (А то, как он произнес ее имя — Кате понравилось — прошлось по позвонку волной мурашек снизу вверх точно током и отдало в щеки красным, горячим.) Видеокарта сгорела, и Катя, кажется, вместе с ней. Плохо-плохо-плохо — А-александр Юрьевич, вот сейчас приедут врачи, вас осмотрят, и если, как вы и говорите, у вас ничего серьезного, то, конечно, вы сможете поехать домой отдыхать. А сейчас, пожалуйста, идите, ложитесь на диван, — произносит через силу, буквально наступая себе на горло, потому что вместо этого неловкого официально-регламентированного сказать хотелось нечто другое. Но пока это другое еще не оформилось, пришлось выдать то, что привычно, знакомо, то, что не вызовет вопросов и не создаст ей новых проблем. Глупо было надеяться на Воропаевскую покладистость. Александр Юрьевич, что и следовало ожидать, слова пропустил мимо ушей. Нахмурился и попытался сократить между ними дистанцию. Его начало покачивать, стоило ему сделать шаг в сторону от двери, и ловить пришлось уже его. Катя бы порадовалась тому, что в этот раз ловит она, а не ее, но, вспоминая, сколько раз ее ловили в этих стенах (особенно Воропаевы, точнее, один конкретный с кровью на затылке), становится как-то стыдно, и маленькая победа перестает казаться такой уж значимой. Скорее, это не победа, а проявление очень редкого в ее жизни везения. — Александр Юр- — договорить ей не дали. — Катя! — Воропаев выпрямился во весь рост (насколько это было возможно, учитывая то, что он продолжал ощутимо опираться на Катино плечо). Его все еще пошатывало, но шагать снова он не спешил. Говорить, собственно, тоже, только смотрел обиженно. Ну, Кате сейчас терять нечего, она зыркнула на него недовольно и, взяв за руку, аккуратно, но настойчиво потянула в сторону ждановского кабинета, перед этим вручив ему пару салфеток. Что самое интересное, Александр пошел за ней, совершенно не сопротивляясь. Уже возле диванчика Катя услышала за спиной шорох, недовольное бормотание и обернулась, вопросительно выгнув бровь. — Говорю, я люблю, когда ты злишься, но не люблю, когда злишься на меня. — Александр, расправив пару салфеток, приложил их к голове. — А я сейчас даже не знаю, что такого страшного успел натворить с утра. У меня вот тут, — он постучал пальцем свободной руки по виску, — сейчас всё шумит, я даже не вспомню, как мы с тобой на работу собирались. — Конечно, не вспомните, — Катя деловито кивнула, усаживая Воропаева на диван. Видимо, головой Александр Юрьевич приложился сильно. И о шуме, и об их совместных собираниях на работу обязательно нужно тоже сообщить врачу. — Потому что мы собирались отдельно. Вы — в своей квартире, я — в своей. — Мы что, уже несколько дней в ссоре? — крепко сжимает Катину руку и тянет на себя, заставляя ее упасть на место рядом. Наклоняется ближе, смотрит прямо, с недоумением, но так, будто бы пытается что-то в ее глазах рассмотреть, отыскать ответы на свои вопросы. Видимо, так ничего и не найдя, решает зайти по-другому. Прямо. — Катя, что происходит? Едва Катя открывает рот, чтобы ответить, как в комнату вбегают врачи в сопровождении взволнованной Киры Юрьевны и ничего не понимающего Жданова.