Рождение и смерть Ницраила

г. Горький, 26 августа 2019 г., Дегтярёв. Наша Жизнь — одна бродячая тень, <…> Сказка, рассказанная безумцем, Полная звуков и ярости, И не имеющая никакого смысла. «Макбет», акт V, сцена 5. Шекспир

            Телефон зазвонил беспощадно, заставляя открыть слипшиеся глаза. В голове завертелись тягостные образы: что-то едва уловимое, гул аэропорта, шум в ушах, всхлип ребёнка. Очевидно, мои родители забыли о разнице во времени. Зубы скрипнули, и голова оторвалась от подушки. Хотелось сплюнуть, да нечем.             На часах уже четырнадцать тридцать. Я помял лицо и нашёл под кроватью «Завьяловский источник», достал бутылку с горькой нагретой солнцем водой и наконец нашёл силы перезвонить. — Алё, мам, привет. — Дима! Алло! Как долетел?! Почему не звонишь? — почти взвизгнула женщина в трубке. Я как наяву видел, что она опять крошит капусту на кухне, а рядом пытается подслушать разговор поддатый отец. — Нормально, только не выспался. Ты же знаешь, я в самолете уснуть не могу. — Да-да-да! Пока до Горького долетишь, это можно… Это… а ты чего хрипишь? — Только проснулся, — мой голос немного плавал из-за пересохшего раздутого горла.             Не знаю, о чём там думали родители, да мне было и наплевать. Звонить я им сам больше в этом году не буду, звонки принимать тоже. По крайней мере, надеюсь на это. Сейчас, может, и отчитают меня мои прекрасные предки, а потом забудут. Чай выкручусь как-нибудь. Ну, деньги ещё слать будут и в мессенджер писать, мол, получил? — Хорошо. Как день планируешь? — спросил отец. — Ну что ты лезешь! — взвизгнула мать. — Мася! У мальчика забот полно. День распланирован! — Ладно, всё нормально, давайте «пока», — сказал я. — Давай, до завтра, любим-целуем, — легко согласились предки, переводя внимание на младшую сестру, их настоящую надежду. — Люблю-целую, — ответил я симметрично и метнул телефон на соседнюю койку.             Я оделся. Планировать день? Ну, план у меня был — спрятан между тонких советских ватных матрасов. Хороший план, раз на двадцать. Лысый пока ещё не приехал, сам я не хочу рисковать в поиске этих закладок, а так баш на баш: я деньги в общее дело — мы делим крупную закладку между друг другом.             Вообще, я жил в комнате на четверых человек в общежитии, и курить здесь считалось моветоном, так делали только иностранцы — тем бояться нечего, они тут могли стоять на ушах, и регулярно забивали кальян прямо в коридоре. Мало того, что каждый мог обратиться в посольство, так ещё и заведующей студгородком конфликтов не надо. Платили иностранцы больше, а там… когда дело доходит до денег, справедливость попирается очень легко, всё зависит от суммы.             Если очень хотелось, на втором этаже жил хитрый египтянин Абдул. У него было тонкое длинное лицо с горбатым носом, огромная грива кудрявых немытых волос, высокие уши и плантация афганской на балконе. Было бы не лишним узнать, как он решает вопрос с заведующей. Впрочем, я отчасти знал. Он уходит в глухую оборону и начинает коверкать все услышанные слова на какие-то созвучные из английского, а потом с очень серьезным лицом говорит: «Я не араб, я египтянин, я из Гиза, я учусь в Россия» — и делает вид, что разговор окончен. Я сам видел, как он сбросил докуренный косяк в урну и ответил так заведующей. Пожалуй, он самый наглый сукин сын, которого я видел, и этот Абдул стал моим знакомым и в тяжёлое время — поставщиком. Всё-таки товар у него был в основном для личного пользования.             Ладно, о соседях подумаем позже, по мере приезда, а пока нужно спуститься покурить хорошей травы, купить печенья, вафель, бутылку водки и… минералку на завтра. Планы — это замечательно. Одни намечают вехи на пути к цели, другие эти вехи на время сбивают. Работая над одним и тем же, они, как несложно догадаться, совершенно разные. Например, я могу составить план убийства первого лица государства и заявить о нём на вахте общежития, а вот взять аккуратный катышек плана и выкурить его на вахте уже не получится — сразу менты, по почкам, этап, лесоповал, два-два-восемь и прочее людское.             Мои мысли-скакуны уже начали гонку между собой, я был в предвкушении хорошей дури.             Надо себя наградить! Не забыв упаковать немного липкого в маленькую этикетку из-под влажной салфетки и, конечно, не забыв зажигалку, я начал спуск.             Живу я высоко, на восьмом этаже. Спускаться, конечно, приятно, а вот на подъём прокуренные лёгкие не так легки, пропитое сердце начинает биться, как птичка, проснувшаяся в клетке. — Димон, здарова! — услышал я голос и скривил лицо. Гена Ефанов! Мерзкий поклонник Егора Крида и Тимати! Собирающий этикетки Пепси с их рожами и пачки чипсов от «Блэк Стар»! Мне навстречу поднимался мой сосед родом из Родно, шахтёрского городка в пятистах километрах отсюда, что, увидев меня, скривил губы в презрительной ухмылке и сощурил глаза. — Привет. — сдержался от видимой злости я. — Опа! Опа-па! — он бросил багаж и стал прыгать из стороны в сторону по ступеням. — Ты знаешь… — вдруг сказал он траурно и, вскинув правую руку, вальяжно опёрся о стену. — Я по тебе соскучился. — А я по тебе нет. Дай пройти. — Тихо!.. Есть чё? — вдруг он зашептал и перебросился на другую сторону, заметив, что я пытаюсь перешагнуть через его багаж и пойти дальше. — Пропусти, — я начинал закипать. — Слышь! Слышь! Слышь! — с каждым криком он прыгал из стороны в сторону, будто играл в баскетбол, стуча невидимым мячом о ступени. — Не пропустишь, полетишь, сука! — Да чё-о-о! Да ты чё-о-о! — он опять стал прыгать. Ну, парень, ты сам виноват. — Дебил, — тихо сказал я и без замаха толкнул его. Нежно, любя. — А-а-а-а!             Ефанов покатился вниз и, наконец, ударившись локтями о пол, прилёг. — Тебе ещё надо? — спросил я и перешагнул через него.             Конечно, это был риторический вопрос. Он, тихонько постанывая, вставал. Я понял, что можно его спокойно лупить ещё на первом курсе, когда он особо сильно меня разозлил своими Егором Кридом и Тимой Белорусских. «Незабудка» будила нас каждое утро, сопровождала каждый его приход с учебы и могла играть раз тридцать за день. Понятно, что через месяца так три она нас неимоверно бесила. Был ещё «Пчеловод», правда, ещё чего-то было, но все это просто цветочки по сравнению с «Я взял твою бу» и «Незабудкой». Ничему он, впрочем, не учился, но приятно же по уху вдарить человека легонько да намекнуть, что это я и ощущаю поутру с его «Незабудкой». — Незабудка — твой любимый цветок! — поднял я голову и крикнул ему вверх, и тут вспомнил…             Что оставил план на виду, никуда не спрятал. Я не ожидал такого скорого прихода соседей, нужно успеть обогнать этого… засранца, что запалит всю контору, попортит всё…             Обогнать его вполне реально. У нас в общежитии ещё одна лестница, для корпуса иностранцев. Через неё нельзя было выйти наружу, но подняться можно куда угодно. Ах да, у иностранцев ведь работает лифт! Правда, далеко не всегда.             Я бросился наверх. — Привет, — сказал я заходящему в комнату Ефанову. По пути он уже включил музыку, Элджея. Не вставая, я протянул ему руку для рукопожатия.             Лёжа на койке, я тыкал в телефон, словно всё в порядке. Сердце неприятно бухало и дыхания не хватало, но я держался и дышал спокойно, будто и не случилось никакого забега. — А… Э… — только и мог он выдавить. — А! Э! — ответил я. — Язык проглотил? Что за песня? — Тебя… Ты чё, ваще стыд потерял, сука?!             Я посмотрел самым невинным взглядом — привычный взгляд для любого негодяя. — Это ты чего орёшь с порога? — я продолжал на него смотреть. — Ни руку не пожмёшь, ничё не скажешь. Я соскучился по тебе.             Ефанов перекрестился и принялся разбирать вещи. — Я тоже сегодня приехал, только вещи поставил, — и снова пошёл вниз. — …Говорили же, что кислота потом боком вылезет, — тихонько прошептал он мне вслед.             Ага, кислота вышла боком в тот же день. Наши увещевания, что это всего лишь празднование дня рождения, не помогли. Хотя чёрт его знает, может, это и не кислота была. На сайте божились, что кислота, вот прям хиппаря посреди пустыни Невады остановили, трейлер выпотрошили, бабу его к оральному сексу склонили, и только тогда он под дулами лупары решился отдать эти марки, дескать, вот такая шикарная кислота. До последнего держался, не хотел отдавать. Типа её сам Велосипедист сварил и нечего тут даже переживать за качество.             А тем временем восемь человек под кислотой в одной комнате… Двоих выселили, кстати. У нас, когда рапортов за проступки набирается много, зовут на жилищную комиссию, где куча старых пней смотрит, есть ли в тебе проблеск человечности, ну, и к оной стараются всяко разно пробиться. На первый раз только журят и отпускают, а затем, как несложно догадаться, выселяют.             Когда один человек боится музыки другого, а тот, не понимая, лезет и лезет, дескать, послушай симфонию души!.. Да и Мистер Дудец никогда не был таким пугающим! Санёк забился под кровать и в истошном визге молился богу хлева, чтобы демон ада с трубой не забрал его. Тараканы, между прочим, его поняли и стали прятать, облепливая со всех сторон. Ему было неприятно ощущать сотни лапок, но он понимал, что те желают лишь добра. А, ещё из такого, конечно, выдумка Лысого. Он проверял вещества одним мерилом — если видел милую гейшу вместо маски на заставке телекомпании «Вид», значит всё прекрасно. Ему-то гейша подмигнула и даже веер достала, наверно, но второй испуг сердце Санька едва пережило. Да и моё остановилось и заледенело в грудной клети, как в песне Сплина — «и снова пошло».             Клянусь, я не прощу Лысому его массового эксперимента.             Одной Насте было хорошо. Она просто улетела в Монако, к иллюзорному супругу-миллиардеру. Ну, или разговаривала со стенами, чёрт её знает. Настя Абрамова — опытный токсикоман, использующий восточные практи… шучу, просто она умеет уходить от бэд-трипов и всё такое своим оптимизмом. Ей всегда хорошо. Наверное.             Вскоре в дверь принялись ломиться все, кому не лень, но никто не мог пробиться — я в этот момент обнимал Сэйбер из «Fate», постер которой был на двери, то есть, обнимал дверь, и, помнится, долбился тазом. Даже когда охранники пришли с ключами, дверь не смогли открыть — мне помог Саня. Он наконец договорился с тараканами, чтобы его отпустили из рабства, пообещав пару кило арахиса, и поспешил ревновать меня к нарисованной девочке. Он был довольно увесистый, как и полагается отаку, и вместе мы выстояли.             Хорошее было время. Зеленоград расслабил меня. Там у меня не было ни плана, ни тем более кислоты, там просто не было Лысого, желания, в конце концов, поэтому я и забыл всё запрятать. Зеленоград стал капсулой времени, где я словно стал собой — Димой из десятого-одиннадцатого, без всяких сложностей, в апатичном липком ожидании возвращения в ставшие родными тусклые пенаты Горького. А спрятать стоило! Это же просто как дважды два! А охрана с заведующей, что пасут комнату? А отряд отборных дегенератов, называемый «Студотрядом»?             Все могли заглянуть, а там уже доказывай, что это китайский гранулированный улун или пастилки «Доктор МОМ», или что это грудной сбор от кашля, причём, вероятнее всего доказывай оперуполномоченному Жмышенко, потому что в договоре чётко значится, что не чаще раза в день в любое время заведующая может проверять комнаты. Обыск устраивать они не могут, но зайти и посмотреть на кроватку, поворчать с постеров и срача…             Продолжая тыкать в экран телефона, я успокоился. Надо всё же идти за водой. Чтобы выйти и зайти в общежитие, нужно пройти вахту. Я привык к прошлым охранникам, но от тех смен осталось наверняка два-три человека — остальных заменили неопытные болванчики — так всегда случается, — которые, стараясь не сделать ошибки, готовы проверять пропуск по два-три раза. И как я прошёл через них? А, смутно вспоминаю, что тогда была моя покровительница на смене — Перунова Ира, дочку которой я фотографировал на вахте под новый год у ёлочки. Да, она и выдала пропуск и сказала идти без записи в журнале, мол, потом запишешься. Запишусь ли? Риторический вопрос.             У нас в общежитии нужно по каждому приезду и отъезду отписываться. Это было супер-важно, хотя и не влияло в конечном счете ни на перерасчёт, ни на плату за месяц. Ладно, это всё мысли о ненужном.             Я вышел во двор. Наш двор расположен между двумя общежитиями, политехническим и многопрофильным государственным. Здесь две жутко скрипучие качели, четыре лавочки вкруг и статуи медведей, много медведей с табличками: «Ученье — свет, неученье — тьма», «Порядочное обучение сокращает срок обучения», «Кто учится, тот ест», «Оставь надежды, всяк учащий» и прочее-прочее.       Во дворе днём гуляли цыгане и щипали мусорки, сидели на лавочках арабы с кальянами, а вечером бухали русские с гитарами. Для русских днём были лавочки возле другой половины двора, правой от входа, прилежащие к теплотрассе и её узлу, где жили бомжи. Между лавочками и теплотрассой находился волейбольный корт с противным песочным покрытием. Игры индусов против русских на этой территории заменяли бомжам телевизор. У них даже был любимый индус по кличке Додик и любимый русский по прозвищу Чапай. — Давай, Щапай, шука! — хрипло кричала беззубая старуха. — Доди-и-и-ик, раз… отбива-а-ай! — орал рыжий бомж в пуховике без правой руки.             Раньше рядом крутилась крупная такса с помесью дворняги. Они её иногда одергивали криком: — Ты ж… фу! Казбек! Лаваш! Казы! — да, у пса была сложная жизнь и много кличек. Впрочем, его уже наверняка съели и похоронили останки в каком-нибудь сугробе.             Сегодня была неплохая погода для приезда, поэтому бомжи тут как тут, Додик и Чапай тоже. Ах ты ж… — Ой, какие люди! — это была Настя. Она наклонила голову и отвела сигарету в сторону. — Приветище! Как делы? — спросил жизнерадостно я. Она задрала голову. Вижу, глаза блестят. Улыбается, маткой задышала, чтобы такого блеску добиться. — При-и-ивет! Да потихотьку… Знаешь, скучновато, никого нету, ничего нету. Я давно приехала. Но теперь-то скучно не будет! — она прищурилась в улыбке. — А у тебя? — У меня тоже. Дашь закурить? — Держи, дружочек-пирожочек, — она стала пихать мне свою сигарету со следами помады.             Настя включала свою привычную химию. Её голос становился глубже, а зрачки всё шире и шире. Не знаю, о чём она думала, но вела себя так со всеми парнями.             Как вдруг… — Дурачок! Ты чего грознее тучи?! — заверещала она и принялась меня крепко обнимать и махать башкой по типу русских народных «поцелований».             Не сказать, что мне особо приятно, но… с девушкой я давно не был. Как в прошлые разы с ней да до этого в Зеленограде, Ника, там, на выпускном, да ещё раза четыре где-то там-сям понарошку, почитай, вот и всё. Есть какое-то гниловатое ощущение от её рук, но я делаю вид, что всё хорошо. Я даже обнял её в ответ, и в тот же момент… кто-то из нас поймал губы другого. На миг. Эдаким беспечным касанием, вроде как и ничего не значащим, но вирус простого герпеса передающим, непонятно лишь, от кого кому.             Она сначала широко раскрыла глаза, будто бы в удивлении, но затем вернулась к роли «я самоуверенная final girl», что обычно и отыгрывает с каждым парнем, ведь касание и было задумано изначально. Анастасия Романовна Абрамова собственной персоной! Манипулятор, наркоманка, гром-баба временами и одному дьяволу, создавшему таких женщин, ещё ведомо кто. Проверять на «манипуляторство» и НЛП придется каждое её действие. Это «случайное» столкновение губами, к примеру. — Мой хороший, держи.             Она наконец дала мне нормальную сигарету, не тлеющую и без химозной помады. Я отметил мимолётом, что эта фраза содержала её скрытое чувство превосходства надо мной и желание контролировать — и всё это в слове «мой». Чиркнул зажигалкой…             Первая сигаретка за месяц! Ого! У меня приятно закружилась голова. Потом долго не дождаться такого эффекта. — Как ты провёл лето? — спросила она меня томным голосом. — Спокойно, — я наслаждался сигареткой и не хотел разговаривать. Всё же легко быть хорошим пай-сыночкой-корзиночкой дома, отрываясь тут как последнее размазанное дерьмо на ботинке! — А я чуть не села за тяжкие телесные.             Замечательно. Я вам как настоящий психопат скажу, что это извечный приём любого манипулятора: рассказать постыдную историю, желательно правду для большего эффекта. Психопат ли социопат, они расскажут вам как трахали свинью в деревне у бабушки, причём выложат в самую первую встречу! Они могут поведать, как тяжело слезать с героина, прятать труп, лечиться от сифилиса и прочее-прочее, а всё для одного (по себе знаю) — чтобы ты лучше сочувствовал гражданину психопату, был ближе, рассказал свою чудную историю, а коли не расскажешь, чувствовал тяготение неписанного закона, мол, секрет за секрет.             Но прерывать нельзя. Ты же ничего не обязан психопату после, просто одёрни себя и не ломай человеку его маску, его попытку начать манипуляцию тобой. Ты просто всё знаешь, этого достаточно. А ведь попервой сам делился чем не следовало. Устройством сарая нашего — мира, — глубиной переживаний, политической позицией. О, ей особенно не следовало. Впрочем, я ни в чём, в сущности, не разбирался и был поверхностен, как цыганская позолота.             При первой нашей встрече Настя рассказала, что её изнасиловал отчим, а родной отец научил ставиться по вене лучше, чем детский садик материться, а потом под пылью бегать за водкой в соседний ларёк к тухлой бабке, которая продала бы что угодно и младенцу, будь у того достаточно извечно деревянных. Сомневаюсь, что всё из рассказанного было правдой. — И как так произошло? — Короче, слушай! — она провела рукой и затянулась. Ротманс с дыней, вонючий как жвачка. — Я ехала домой в Абакан на поезде, у меня были эти кашпировские косяки пустячные, ну, как Палыч делает, ты знаешь. — Они ж труха! — конечно, я знал. Был сотрудник в поиске травки — Евгений Палыч Кашпировский. Он собирал иногда конопляную труху и забивал в сигаретные гильзы. Воняло травой на несколько метров, а вставляло… ну, раз на раз не приходится. Однако если в чьей-то истории фигурировали «кашпировские косяки», они не были тихими чеховскими ружьями — стреляли сразу и наповал. — Раз на раз не приходится! Я на остановке в Плетнёво вылезла, там стоянка почти час.             Я хлопнул себя по лицу. Сигарета скоро кончится, а она всё трещит. — И ты накурилась, — решил я поторопить её рассказ. — Нет! — она нахмурилась. — Ну… — Ладно, я пойду за сигами. — А история… — Ну, до суда же не дошло. Коротко скажи, или продолжишь, когда я вернусь. — Коротко? До меня докопался оборотень. Да, вот так и скажу. — Ого, — такого поворота я не ожидал, но не особо удивился. Сам Кашпировский бывал гладиатором и воевал с драконами под кумаром, не забывая на них кричать матерным ту’умом. С его слов. — И как он, собакой вонял? — Тьфу тебя! Я ж накурилась. С пятого, наверно, вставило, а там такая тварь с глазищами как у тебя, изверг. — Спасибо, — не удержался я от комментария. — Вот-вот, даже согласен, — она скривила свои губы в усмешке и поправила прямые красноватые волосы. — Ты представь: глазища у-у-у и морда такая, и клыки такие, и скалится ведь! Ну, я как у гаража стояла, так в него кирпичом силикатным, ага. И потом за ним и по лицу, — она остановила рассказ, видимо, дожидаясь, что я непременно должен удивиться. Я сделал вид, что это так. — И оборотень оказался старушкой? — Ты откуда знаешь? — Ну… — я состроил невинное лицо, мол, я не при делах. — Ответь, — она схватила меня за плечи и приблизила лицо вплотную, проникновенно глядя в глаза. В её позе было столько напряжения, что я лихо представил… — Я жду… — Да пошутил я. Поди, убежала потом, в вагон залетела и с концами, да? — Неинтересно, — ответила она и плюхнулась обратно на скамейку. Не повелась.             Устал я от этого диалога. Мало кто видит оборотня вживую, поэтому для неё это жутко интересная история, хотя по факту можно рассказать короче. Тупая шкура под дерьмовым косяком повторила историю Раскольникова и, пропустив часть с моральными терзаниями (по сути, всю историю), сбежала.             И всё-таки какая огромная пропасть между Зеленоградом и Горьким! И я говорю не только о расстоянии и социальном расслоении, хотя второе, конечно, больше всего заметно и давит, — я говорю о природе. В Зеленограде почти круглый год лето, здесь осень уже показывает свои первые цвета, и листва осин, и трава пожелтели.             Да и город этот гораздо тише. По крайней мере, днём. Я считаю гораздо более важным показателем благополучия тишину за окнами по ночам. Если ночью устраиваются гуляния и слышны постоянно визги и пьяный ор — причём как на гитаре играет и орёт мой одногруппник Валера, слышно даже с закрытым окном на восьмом этаже, — то город можно считать опасным. Ночь — это тюбик чёрного акрила, которым можно закрашивать криминальные дела и лобовые стёкла полицейских машин.             К сожалению, ночью в Горьком себя сложно услышать. Конечно, если ты сам не являешься частью ночного шума, если ты пытаешься отдохнуть. Город заставлял жить студентов в бешеном ритме и выпивал их силы, забирал жизнь и здоровье.             Мне очень нравился магазин возле общежития. Это маленький магазинчик небольшой сети. Цены невысокие, разнообразие… ой, я же не отзыв готовлюсь писать, чтоб скидку получить. Взял сигареты «Red Globe» с изображением ветки винограда и глобуса с большим крестом на линиях меридиан и параллели и маленьким Иисусом Христом на нём. Странное дизайнерское решение, конечно, но ладно — есть же сигареты «Святой Георгий», почему бы не существовать этим. Они были очень хороши, сравниться с ними могли только сигареты «Black Sun» с аккуратным чёрным солнцем на жёлтом фоне, к которому шёл караван, и старый араб оглядывался на вас. Правда, стоили они как бутылка водки, но я пробовал. «Black Sun» оказались на удивление не очень крепкими. Когда я вижу чёрную упаковку или слово «блэк» в названии, начинаю думать, что сейчас будет раздирать как чёрный «West» либо чёрное «Собрание», но «Black Sun» были довольно лёгкими. Вся их особенность не в никотине — его немного, но хватало, — вся особенность во вкусе. Как вы представляете себе арабский мир? Ну, будь это сказка…             Рахат-лукум, пахлава, инжир… В сигаретах «Black Sun» была сложная смесь запахов жареных орехов, мёда и… песка. Да, словно солёный песок, такого вкуса был фильтр, я не могу передать это иначе. И кардамон.             У «Red Globe» тоже неповторимый вкус и, что гораздо важнее, приемлемая цена. Лёгкая сладость изюма и крепкий, но всё же мягкий табак. Что-то вроде, прости хосподи, «чапмана», но лучше, насыщеннее.             Я пошёл к узлу теплотрассы. В наушниках играл «Children of the Sun» Dead Can Dance, я примостился в кустах на теплотрассе. Разве что комары кусали, но их было немного, а я внимания не обращал. В целом я любил такие своеобразные медитации под DCD.             Меня накрыло на песне «Cantara». Я отпускал сознание в полёт, и мог увидеть множество картин, услышать множество стихов, причём порою и без травы, но с ней это было проще и естественней. Я начинал верить в блажь с ними.             Но ритм сменился. — Ты начинаешь забывать, — сказал голос.             Я увидел старика. Он похож на меня, разве что черты лица более острые и злые: впалые щеки и оттого высокие скулы, красноватые глаза, аккуратный костюм, в который, словно в футляр, вложены тонкие руки и ноги. Он продолжил: — Ты думаешь, это можно забыть? Нет.             Я не отвечал. Я начал понимать, к чему клонит старик. Он осторожно очертил круг шагами в моём сознании и удобно расположился в синем кресле. — Как её звали? Ты часами смотрел страничку. Помнишь, поди? Выпьем?             Бухать с собственным я — это что-то новенькое. — Помню.             Я решил не стоять и сел на такой же стул напротив. Появились бокалы. — Ксюша… Это ведь я толкнул её, знаешь? — сказал старик и, махнув в мою сторону бокалом, всё выпил. — Но приятно было не мне, а тебе.             Старик ткнул меня пальцем в грудь, и морок распался.