Как обретают крылья

Воланд мягко заскользил меж рядами стульев и столов. Будто хозяин, с принятой, традиционной «нечаянностью» затесавшийся в гущу всеобщего клубного веселья и проверяющий, насколько хорошо всё устроено в его заведении. Ему почтительно кивали, некоторые норовили приподняться со стульев – но он едва заметным жестом давал всем знак расслабиться и продолжать развлекаться. Плащ ревизора мог бы романтически шелестеть, если бы не громкие залихватские мелодии с эстрады. В целом всё напоминало карнавал. В недоумении, с парадно застывшей спиной и плечами, Фальк следовал за Воландом, ожидая, что тот в некий момент прокомментирует происходящее. Так тот и поступил, когда взгляд Германа, казалось, уже поплыл от калейдоскопа воинских облачений самых разных стран и эпох. Постепенно замедлив шаг, Воланд сделал что-то вроде боевого разворота и прищурился: - Итак, вы хотели бы знать о сути происходящего? - Так точно, - кивнул Фальк. – Что это за, с позволения сказать, вечеринка и почему моё присутствие так важно, как сообщили мне герр Ринд и Бегемот? - Вы заметили что-то общее у всех присутствующих, герр майор? - Конечно. Тут сплошь армейцы. - Именно. Однако, начну издалека. Порой я устраиваю балы, притом в разных странах... Герман невольно отметил: да, поначалу Воланд казался всего лишь въедливым и дерзким чинушей из Берлина, но здесь и сейчас обладал иным качеством, действительно позволявшим верить, что он и устраивает балы, хоть бы и в Вене, и заправляет ещё много чем ещё. И именно это «кое-что ещё» заставляло поёжиться даже его, прославленного аса. - ...и притом всегда собирается самая разнообразная, но высококлассная публика. Здесь то же самое. Но в первом случае участвуют дамы, и мне всегда нужно выбрать хозяйку бала, которая была бы местной уроженкой и которую бы обязательно звали Маргарита – это условности официальных раутов. Но сейчас у нас чисто мужская непринуждённая компания. Однако здесь тоже только избранные. – Воланд помедлил и тонко, хищно улыбнулся: - Те, кого обычно называют военными преступниками. У Фалька нехорошо ёкнуло в груди. Да, он проповедовал эффективность, читай, безжалостность в бою. Накануне – ведь уже было за полночь? – он совершил то, что не дай Бог вписать в историю лётных поединков. Хотя об этом знал Воланд. Да и тот же Месснер. Однако Герман бы дорого дал, чтобы не быть вписанным в упомянутую когорту. «Я всего лишь выполнял приказ...», «я всего лишь оборонялся», «он первый начал» - все эти детские оправдания взвихрились в голове и обрушились на него градом ледяных пуль. И он почувствовал себя изрешечённым. «Истинный патриот», «ас из асов», «талантливый наставник», «дерзкий провидец» - такими эпитетами награждала его пресса, порой он морщился от лишнего пафоса броских ярлыков, но нынешнего он точно не пожелал бы. Между тем, Воланд рассказывал с лёгкими кивками: - Вот этот индейский вождь знаменит тем, что ел сердца своих врагов. А этот русский воевода любил сажать на кол пленных, а иным заливал в глотку свинец, а иным вырывал глаза или ногти, если они были неразговорчивы. О, а это Чингисхан! Великого монгола знает всякий, тут даже излишни любые комментарии. Он всегда у меня почётный гость. О, а тут любопытная птица... Воланд указал на худощавого и нервного усача в поношенном кителе: - Этот австрийский ефрейтор, он здесь «авансом», но я его уже отметил. Пока неизвестно, что предпримет человечество и будут ли на европейских просторах новые войны, подобные нынешней. Но у него выдающаяся душа, горячая и полная страсти. Это вундеркинд своего рода, могущий превзойти нашего старого знакомого... А вот и он! – воскликнул Воланд, посмотрев уже в другую сторону и продолжая: - Вы не один в своей смеси любви и ненависти к англичанам. Ну, что за чудная встреча? И он вам даже поклонится, чуть что, ведь эта вечеринка в вашу честь. Воланд подмигнул, и Фальк, следуя взглядом за его указующим жестом, в некоем ступоре узнал кайзера. Вильгельм выглядел каким-то маленьким и потерянным в этой толпе. И о нём тоже не хотелось думать подлым образом, хотя восторгов касательно монарха родной страны у Германа с течением времени явно поубавилось – сейчас он даже не понимал толком, что чувствовать. - Знаете, - сказал Воланд, доверительно беря Фалька под локоть, как ловкий соблазнитель статную деревенскую девицу, - я сначала хотел именно ему подарить то, что в итоге приберёг для вас. Но ему не хватает ни дальновидности, ни силы. Хотя для исполнения своей исторической миссии государь всея Германии подошёл как нельзя лучше. Кто-то ведь должен класть дары на алтарь. При слове «алтарь» Герман испытал очередной приступ лёгкой дурноты. И тут же встали перед глазами зловещие маки в Военной оранжерее. Каждый солдат стал цветком, если вспомнить слова Ринда. А кем бы стал Фальк при случае? Может, сорняком, скорее? И разве ему, Фальку, на самом деле присуща дальновидность? Месснер ещё был деликатен, но дал понять, что он в последнем бою проявил себя как отвратительный командир – безрассудный и эгоистичный. Герман застыл и поджал губы, стараясь совладать с собой. Между тем, они остановились у роскошного мраморного фонтана с бурлящими струями. Притом из труб била отнюдь не вода, но нечто, напоминающее розовое вино. То и дело из фонтана зачерпывали и с наслаждением пили те или иные вояки – кое-где образовалась очередь. С удивлением Фальк увидел некоторых знакомых ему высоких чиновников, чьи пороги он обивал лично, пытаясь выгадать пользу и для своего полка, и ратуя даже за другие авиационные части, что принесло ему славу неудобного правдоискателя. Но тут же мелькали и английские, и русские лица, и французы тоже. Воланд не стал комментировать особо, но лишь пояснил: - Это фонтан забвения. Выпив отсюда, вы расстанетесь с дурными мыслями и душевными терзаниями, а то вы слишком напряжены. Не желаете ли? В руке у него откуда ни возьмись возник хрустальный бокал. - Благодарю, но пока что воздержусь. Воланд смерил его быстрым оценивающим взором и проговорил: - Это к вашей чести. Хорошо. К тому же, ведь вам ещё предстоит выступление. - Я бы был признателен, если б бы пояснили. Меня и так приветствуют здесь, будто приглашённого артиста, возможно, приписывают мне некие особые качества, вы сами несколько раз упомянули мою исключительность. Но я полагал, что я просто гость. - Нет уж, не «просто». В том и смысл. - И что я должен делать? - Пока что – познакомиться хотя бы с частью присутствующих согласно этикету. Надо проявить вежливость, прежде чем предстать во всём, я надеюсь, блеске. - Я рассчитываю на ваши дальнейшие инструкции, герр Воланд, - сдержанно кивнул Герман. - Они последуют чуть позже, - небрежно кивнул ревизор и растворился в толпе. Герман оказался предоставлен самому себе. Музыканты продолжали изощряться, вокруг кишел целый пантеон, или, скорее, пандемониум. И Фальку не пришлось скучать – тут же к нему приступил Карл Двенадцатый. Шведский монарх оказался заинтригован тем, как нынче кавалерия преобразовалась в летучих воинов, как можно атаковать врага с воздуха. Подобные же расспросы Герман слышал от своей жены Карин, и это его всегда приводило в волнительное, зудящее любовное состояние – но сейчас ощущалось не так приятно. - Ведь вы делаете примерно это? – с искренним мечтательным интересом спросил король. С этими словами он показал вверх: сквозь стеклянный купол стало видно, как аэроплан с горящим хвостом пронёсся кометой, готовый стать ещё одной хворостиной в костре, который разгорался за окнами всё ярче. А музыка всё гремела. - Не только это, и нечто хуже, - сухо отозвался Герман. - А расскажете? – осведомился Карл. - Я бы тоже хотел услышать, - громко вмешался столь же долговязый мужчина богатырского сложения. На подошедшем также был мундир восемнадцатого века, властное лицо украшали небольшие усики. Он и Карл обменялись взглядами, в которых сложно было различить злость и влюблённость. Герман понял, что это русский царь Пётр Великий. Стало ещё как-то странее на душе, возможно, ещё и потому, что собеседники возвышались посреди прочих, как три мачты. Как ни странно, Фальку захотелось вдруг стать менее заметным. «Ну и компания подобралась! Да, кстати, как я вообще со своим телосложением попал в авиацию?» - мимолётно подумал Фальк, как случалось уже не раз. И в смеси любви-ненависти тоже узнал кое-что своё – нечто, заставившее похолодеть. Вскоре возле майора собралась толпа. Ему задавали массу вопросов, многие из которых сначала казались забавными, а потом назойливыми и повторяющимися. А каково вообще ощущается в небе? Если лошадью правишь поводьями и шенкелями, то как самолётом? Сложнее ли это? А сколько стоит нынче содержание боевой машины по сравнению с конём? А как с полётами в облаках? А ночью? Как порой сообразить, где верх, где низ? А существует ли традиция давать машинам имена? А что значит «целиться собой» при посадке? При этом вопросе один из современных чинуш чуть ли не вызвал у Фалька уважение, поскольку явно был знаком с его учебными пособиями и их языком. Но, в общем и целом, по его прикидкам прошло часа два, не меньше, и это сборище стало его вновь тяготить. Фальк больше любил «письмена», которые потом вручал Месснеру для дальнейшего донесения до «поганой молодёжи» - преподавательского задора у Германа хватало ненадолго. Хотя здесь собрались, скорее, «поганые старики», если можно было так выразиться. Вдруг музыка плавно затихла – и вспыхнула люстра. Весь зал оказался залит сиянием, от которого было почти больно глазам. Которые, тем не менее, обратились в едином направлении. Воланд прошествовал по вмиг освободившемуся коридору между присутствующими и подступил к Фальку. - Итак, - ровным и звучным голосом проговорил он, обводя взглядом собрание. – Мы здесь сегодня для того, чтобы принять в наши ряды очередного члена, притом уникального сына своего времени. Переводя взгляд на Германа столь же неторопливо и испытующе, как в начале вечера, ревизор объявил: - Да начнётся обряд.