Как обретают крылья

Зловещие блеклые краски окружающего мира погасли, воцарилась темнота. Но она оказалась обманчивой. Это напоминало тщетные попытки уснуть при упрямой бессоннице: Фальк испытал несколько мутных мгновений, но настоящего обморока всё ещё не было. Он просто лежал на земле с закрытыми глазами, пусть и слабый, и уставший, но мысли и чувства были слишком ясны. Пульсирующе ныло и нарывало плечо. Подумать только, и этой рукой ведь он тоже недавно бил! Но, очевидно, запасы адреналина истощились, и теперь ранение давало о себе знать. Донёсся глухой раскат грома. Интересно, так же ли вихрятся эти свинцовые тучи?.. Зашелестела пахучая трава, теперь отчётливо отдающая железистым оттенком. Прохладный ветер коснулся лица – а вслед за ним и перчатка инспектора. - Ну же, голубчик, не дурите, - зазвучал снисходительный голос. – Вы слишком сильны и крепки, что вам эта царапина? Впрочем, я вас утомил. Это я вижу и не стану вас мучить. Покамест. За вами скоро прибудут товарищи, они слишком вами дорожат. Так же, как и я. Ещё увидимся. С этим – новое касание, и Герман погрузился в забытье. Он ничего не видел, лишь черноту. Будто кто-то положил трубку телефона, и связь прервалась. Он чудом встрепенулся, когда услышал звук мотора. С трудом он разлепил веки, потёр здоровой рукой лицо. Оглянулся – цвета окружающего мира снова обрели нормальный оттенок. Ну и что это, спрашивается, было?! Воланд, его зловещая «проповедь»?.. Дьявольщина, да и только. Отчаянным рывком майор поднялся на колени, затем и вовсе в полный рост, хотя шатался, как в стельку пьяный. Но ему стоило встретить того, кто сюда явился, с честью, уж точно не валяясь в лесной траве – кто бы это ни был, друг или враг. Но сердце радостно подпрыгнуло в груди: на посадку заходил «альбатрос» Месснера, белый, как одеяние церковного служки. Самолёт приземлился и развернулся аккурат у кучи бурелома, где разложилась его собственная птичка. Честное слово, не поляна, а настоящий лесной аэродром. Фальк ничего не говорил, пока Месснер не подошёл на несколько шагов. Они смотрели друг на друга несколько долгих секунд. Обниматься было бы излишним во всех смыслах. Капитан словно верил и не верил, что командир жив, и в то же время, застыв от жути, недоумевал, что здесь вообще произошло. Герман был весь запятнан кровавой росой, и тут же под ногами лежал Мэннок, а рядом немецкий охотничий нож с подсыхающими багровыми разводами на лезвии, и лужица под телом тоже смотрелась красноречиво. Поэтому вместо приветствия Франц хмуро выдал: - Твоих рук дело? Герман промолчал, угрюмо сдвинув брови. А чьих же ещё? - Таких штук я ещё не видел, парни... – потрясённо покачал головой Месснер, обращаясь к незримой аудитории. Он явно был в шоке. – И никто не видел. И, наверное, никогда не увидит. Герман, это пиздец, - припечатал он с грубой солдатской прямотой. - Знаю, - коротко отозвался Фальк. – Но на войне как на войне. - Сам-то как?! – спохватился Месснер. - Плечо мне зацепил, гад. Ничего страшного, не перебил. Но куртку новую жалко, - криво усмехнулся Фальк. - Господи... Нам срочно нужно в полк. - Который ты оставил самовольно, между прочим, - невпопад брякнул Герман, - хотя должен был там приглядывать за этим инспектором и его свитой... Это вырвалось само собой. Он точно не стал бы распространяться о недавних бредовых видениях на этой поляне. Но некая часть сознания тревожно вздрагивала от того, что Месснер, вечный глас рассудка и порядка, мог оставить часть на растерзание этим мутным зловещим типам с государственными корочками... А Месснер ожидаемо зашипел: - Тебе точно надо в лазарет, идиотина! Ты сам бросил полк в разгаре боя и усвистал хрен пойми куда! А я... почувствовал, что могу, могу тебя найти. Это что-то необъяснимое... Фальк ощутил укол совести и ком в горле от того, что друг бросился его искать очертя голову – все пустые упрёки были ни к чему. А Франц продолжал упрямо: - Мы квиты! Спасибо Якобсену за его выучку и дисциплину в командовании – тебе косвенно спасибо, но ты всё равно идиот и чертила! Горе луковое! Под трибунал бы, хотя... Как же я рад, что ты жив и почти цел, скотина! Из его уст ругательства звучали сладчайшей музыкой. - Только не бросайся мне на шею, – проворчал Фальк. - Куда там, ты еле стоишь. - Так пошли к машине. - Пошли. Месснер попытался подлезть, чтобы Фальк опёрся о его плечо, и это смотрелось комично: квадратный плечистый капитан был ниже своего командира больше, чем на полголовы. - А, стой. У тебя есть, чем поправиться? – пробормотал майор. Капитан с одиозной готовностью вынул из кармана серебристую фляжку с коньяком и уже взялся за пробку, но командир досадливо промычал: - Ну, нет. Хочешь, чтоб из меня кровища полилась ещё пуще? Я про другое. Порошок. Месснер чуть побледнел и закусил губы. - Ну? - Да. Не надеялся ни на что, но взял у тебя в столе на всякий случай. В его словах прозвучала тоска. Срываясь с аэродрома по чистому наитию, надеясь только на свою интуицию, которую обычно он привык перепроверять по сто раз, Месснер захватил с собой лекарство как знак надежды. Что и его не подведёт знание местности, и командир окажется жив, и изъявит то желание, что высказал сейчас. - Давай сюда. Герман неуклюже сбросил куртку. Затем он взял из рук капитана уже открытую баночку с кокаином и щедро сыпнул на сочащуюся рану – вроде должно было стать полегче, глуше и тише. Затем он как можно аккуратнее тряхнул на ладонь, взял четыре понюшки и жадно затянулся, остатки закинул в рот, разгоняя языком по слизистым. - Ну, теперь хоть буду бодрее, на ногах устою. - А то, - облегчённо хмыкнул Месснер, пряча баночку. Он оглянулся на труп и хмуро произнёс: - А с этим что делать? Одно скажу. Вроде бы вы зарубились тут неизвестно где и произошло неизвестно что. Но вдруг случайные свидетели?.. Если они будут просить выдать им тело героя для похорон, мы им такое выдать точно не сможем. Может, избавиться? Но как? Герман прислушивался к себе и, скорее, хотел ощущать, чем реально ощущал то, чего желал: утоление боли и возросшую уверенность, граничащую с наглостью. Вот потому он и выдавал порошок лётчикам перед особо опасными заданиями в чисто терапевтических дозах, да и сам себя научился контролировать. Но сейчас медленно произнёс: - Поджечь. Идеальным вариантом было бы подтащить Мэннока к его зарывшемуся носом в кочкарник самолёту, пробить бак, поднести спичку, отскочить на безопасное расстояние и любоваться, как пылает враг. Возможно, подпалив и окружающий лес. Разумеется, Месснер на такое не согласился. - Полезай, старина, а затем в лазарет. Не время для фантазий. Что было в этом лесу, тут и останется. Фальк, криво усмехаясь, повиновался. Ему стоило трудов забраться на место позади Месснера. Он оскальзывался, неуклюже тыкался, но наконец очутился на сиденье. Там он откинулся, затянув привязные ремни, и всецело доверился товарищу. Тот, казалось, ничуть не сдал из-за своей административной деятельности: как мог, ловко, взлетел с проклятой неровной поляны, разве что царапнул шасси за верхушки елей – но тут любой бы сплоховал, вовсе бы застрял в деревьях, а Месснер почти филигранно поднялся, сделал из дерьма конфетку. Майор только диву давался своему заместителю. Мог бы, так проорал бы: «Франц, я люблю тебя!» - и получил бы новую порцию ворчания, но всё заглушил бы шум мотора и ветер, да и сил не оставалось. ...Новым испытанием было выбраться, когда они приземлились. Это напоминало торжественную встречу на каком-то важном приёме, глаза б его этого не видели. Навстречу выбежали и пилоты, и техники, и механики, и метеоролог, и кто б там вообще ни нашёлся в их полку. От обилия народа у Германа рябило в глазах, когда он, еле соблюдая координацию, вывалился из белого «альбатроса» и зашагал по полю, а перед ним все безмолвно расступались и отдавали честь. Над аэродромом повисла тишина. Германа встречали так, будто он воскрес из мёртвых и сейчас люди не вполне верили, что видят перед собой настоящего своего командира, а не его призрак или доппельгангера. Месснер, дурак, о чём угодно позаботился, но не о том, чтобы как следует стереть кровь с его лица – разводы так и остались, а кое-где и жирные капли. Ну и плевать. Командир сейчас направлялся прямиком к лазарету. Но на пути туда он неоднократно помахал рукой: «Всё в порядке!». Хотелось бы верить – и ему, и всем окружающим. Вдруг из толпы людей, одетых в форму, показался и гражданский – не кто иной, как инспектор. Вид у него был озабоченный. Вообще, он выглядел так, будто не покидал части и так и копался тут в бумажках, с коей целью и прибыл, пока в небе и на земле разворачивалось сражение. Если б Герман сам не видел его в лесу на той злосчастной поляне, не слышал, не осязал бы, то мог бы в это поверить, а сейчас невольно подумал, что с ним разыгрывают некую мистификацию. Ему было противно от того, насколько искренне играет этот странный берлинский чиновник. - Герр майор! Вы всё-таки живы. Хвала Небесам. Это восклицание почему-то прозвучало зловеще. Несмотря на враждебный взгляд Месснера, Воланд подступил ближе и так, чтобы капитан не услышал, произнёс, наклонившись к командиру полка: - Не беспокойтесь. Азазелло обо всём позаботился, и вам на помощь придёт всё искусство дома Медичи. Вы должны быть в форме к полуночи, ведь вам предстоит официальное... нет, полуофициальное, но ответственное мероприятие. Герр Ринд вам напомнит, чуть что. А сейчас отдыхайте. Ведь вы успешно прошли первую часть испытаний. Если бы Герман был в лучшем здравии, то он бы перебил ещё на первой фразе, а сейчас замешкался и дослушал до конца эти сумасбродные речи – после которых инспектор в своей обычной манере ускользнул, а Месснер подхватил его под локоть и помог подняться на крыльцо. Всё, чего Фальк сейчас желал, плетясь по коридору шато в сторону зала, что служил лазаретом – это умыться, перевязать рану и принять горизонтальное положение, никакой чуши. И всё-таки странные слова насчёт «мероприятия» и «испытаний» не шли у него из головы. Впрочем, обычное дело в лихорадочном измотанном состоянии, не то ещё заест – навязчивая популярная мелодия или даже какое-то одно словечко, а инспектор – он такой зануда, что любому под кожу залезет, недаром и его сейчас достал... вот ему бы пулю влепить, посмотреть бы, как себя вёл бы... Франц распахнул перед Германом створку высокой белой двери, и ему предстала просторная комната, светлая, но с полузакрытыми портьерами. Койки, отделённые друг от друга ширмами, рядами уходили в глубь залы. Сестра милосердия сосредоточенно возилась у столика с разложенными на нём бинтами, лекарствами и инструментами. Услышав шаги, девушка обернулась. Фальк увидел, что это не кто иная, как фройляйн Гелла.