Как обретают крылья

Франц Месснер впоследствии иногда видел, как майор Фальк с некой мазохистской настойчивостью продолжает непостижимым образом откуда-то добывать британский специализированный альманах «Воздушное обозрение». Разумеется, он выискивал там, что же там такого пишут про его полк и про него лично. И если победные реляции и ура-патриотические статейки вызывали у него лишь снисходительный хохоток, то от заметок о себе он мрачнел и сжимал кулаки. Однажды капитан не выдержал и воскликнул: - Герман, ну ты же умный человек! А ведёшь себя, как старая сплетница. Зачем тебе эти гадости? - Надо, - неласково и отрывисто отвечал Фальк. - Уж не знаю, зачем, - сардонически усмехался Месснер и картинно пожимал плечами. – Я знаю одного талантливого писателя. Так вот, он говорил: «Никогда не читайте критику, да и вообще никакие отзывы о своих произведениях. Ориентируйтесь на благодарных читателей». Майор молча вздыхал и устремлял хмурый взгляд куда-то вдаль и в никуда. У него были некие свои соображения, которыми он никогда не делился. Месснер, желая подбодрить, неловко каламбурил: «Ты должен быть выше этого!». И тогда ему доставался поистине испепеляющий взгляд, который тот – к своей чести – невозмутимо выдерживал, скрестив руки на груди. Но ведь ничего он не понимал, этот Месснер! При всём уважении. Уж чего Фальк всё-таки не мог потерпеть, так это чтобы враг над ним смеялся. И Герману не хотелось разъяснять, что за ростки и побеги он лелеет у себя в груди, питая их «гадостями». Порой самая неприглядная субстанция – дерьмо – самое лучшее удобрение для свершений... Сейчас же, снова хищно кружась над уже совсем другим лесом, словно повторяя те давние события, переписывая их с чистого листа, Герман чувствовал, что ядовитые цветы в его груди распустились буйным цветом. Он был готов. Готов к победе. В самозабвенном азарте противников отнесло далеко в сторону от основного места боя. Они неистово гонялись друг за другом, выделывая порой невероятные па, и их сейчас соединяла чистая холодная ярость – сильная, как вожделение. Но любое вожделение должно окончиться соитием – терпению рано или поздно приходит конец, как и бензину. Поняв это и оценив обстановку, оба аса устремились в лобовую атаку. - Тебе конец, Мик, - прорычал майор и от души нажал гашетку. Это было чистое испытание нервов. Они поливали друг друга градом свинца, моторы ревели на пределе сил – вскоре оба лётчика могли бы друг друга и в лицо увидеть – и оба погибнуть при столкновении. Казалось, они были к этому готовы, ослеплённые яростью. И всё-таки в самую притирку разошлись – чтобы ринуться друг на друга снова. Они повторили атаку, словно до этого лишь тренировались. И снова их машины ревели, урчали, словно хрипящие запалённые кони, грохотали пулемёты, свистели пули... И они снова разошлись, даже раньше, словно передумав и посчитав, что окончить жизнь вот так - это слишком просто. Взяв крутой вираж, Герман с ужасом ощутил характерную вибрацию и услышал, как мотор чихает – нет! - надрывно кашляет, как туберкулёзник. И тут же испарилась вся возвышенность момента. В долю секунды. - Да ёбаный же ты в рот! – отчаянно взвыл Фальк. И это притом, что он как-то пытался привить офицерам своего полка интеллигентность даже путём запрета на нецензурную брань. Нарушители штрафовались. Но почти все предпочитали уплатить символический штраф, но дать волю языку. Затея провалилась. Да и сейчас-то Фальк был один-одинёшенек в небе над чёртовым лесом, и вообще было не до расшаркиваний. Срочно надо было садиться. Вот только где? Судорожно сглотнув и сделав резкий вдох, Фальк решил всё-таки уходить в сторону леса. Он знал, что там кое-где встречались большие поляны, даже примерно помнил расположение их – только б дотянуть!.. Все эти мысли пронеслись в голове молнией. Бегло бросив взгляд в сторону врага, Герман с мстительной радостью увидел, что у того тоже из двигателя валит дым. И вёл себя Мик подозрительно тихо. «Ага, боекомплект расстрелял! - злорадно догадался Фальк. – Ну-с, а сам теперь что будешь делать?» Впрочем, какая теперь была забота? Хотя так-то б он полюбовался, как Мэннок тормозит прямо о деревья шасси, брюхом и крыльями своей машины и беспомощно повисает на одном из них, словно в петле... Но противник был обезврежен. Разворачиваться к нему и выпускать новую очередь казалось сомнительным. Да и майор сам понимал, что у него осталось не более семи патронов: он научился, конечно, не математически, но интуитивно определять такие вещи. Хотя Мэнноку он отдал бы всё, от чистого сердца. Фальк умел использовать метод подбора - и, хотя победа была Пирровой, Герман решил не отвлекаться и лишь сосредоточиться на поиске места для посадки. Каково же было его возмущение, когда он увидел, что Мик увязался за ним! - Вот паразит, - прошипел сквозь зубы майор. – Решил на чужом горбу в рай въехать? Какой же он был наглый и горделивый, эта помесь ирландца – снова они! – и шотландца... Полукровка, и обе половины худшие. А сейчас действовал, как базарный вор. Впрочем... Разве Герман сам не говорил, что «на войне всякое бывает» - а значит, и любые средства хороши? И тут же у него в голове созрел смутный, но вдохновляющий план. Они с Мэнноком, уже с заглушёнными моторами, заходили на вынужденную посадку на просторную вытянутую поляну, странно напоминающую не то аэродром, не то стадион. Делали они это с противоположных сторон: оказаться бок о бок им претило. Несмотря на извращённое притяжение, ни Герман, ни Мик – приземлись они рядом – не подали бы друг другу руки. О прочих жестах вроде комплиментов и угощения чем покрепче и речи быть не могло. Лётчики больше не были галантными спортсменами. Романтически-наивные времена, когда всерьёз обсуждался этикет ношения кавалерийской сабли в кабине самолёта, казались прошлой жизнью. Это было не начало войны, одним словом. Ни Фальк, ни Мэннок не были полностью уверены в своих дальнейших действиях. В желаниях – да, но о таком обычно не принято говорить вслух. Теперь же им стоило отдать всё своё внимание тому, чтоб не разбиться в щепки – потому что обоими параллельно овладело одно и то же намерение, для которого стоило остаться хотя б относительно целым. В следующие мгновения две покалеченные машины – красно-чёрная и оливковая – пронеслись друг мимо друга в противоположные концы поляны. Лишь только шасси коснулись земли и ещё через буквально несколько метров, прыгая по кочкам, Фальк ощутил, как самолёт разваливается прямо под ним, трясясь, словно в лихорадке. К счастью, он успел затормозить до того, как врезался в кучу бурелома. Но невелика была цена этому мастерству: шасси подломились, и «альбатрос», закряхтев всеми своими ушибленными сочленениями, действительно начал распадаться, кренясь набок – Герман едва успел отстегнуть привязные ремни и выпрыгнуть из кабины, отбегая от своей умирающей птицы. Он обернулся – Мик и вовсе скапотировал на этом кочкарнике, нелепо задравши хвост. «Ага, вот и поел земли, ловкач!» - мимоходом отметил Фальк. Он рывком расстегнул кобуру и выхватил «маузер». Затем он со злокозненным любопытством наблюдал, как Мэннок выбирается из своего самолёта. «Эх, если б ты что-нибудь сломал... – вдруг подумал майор. - Тогда всё стало бы проще». «Но, наверное, не так интересно», - снова зазвучал у него в голове бесплотный голос. Однако противник был цел. Герман наблюдал, как, распрямившись всей своей длинной фигурой, Мик также потянулся к поясу – но не для того, чтобы его поправить. Начинался новый виток сближения – теперь на других скоростях.