Осьминог

Не получится. На то и расчёт, да, Суна?

А что она такого сказала вообще? Он же сам предложил ей этот вариант и потом сам же разозлился до оглушительно хлопнувшей двери, когда она сделала свой выбор. Растянула паутиной наспех скроенную иллюзию принятого решения, пусть на самом деле всё осталось бы как было. Только вот Кайя взбесился. Ну он же тебе мешает — вот и избавляйся от него сам. А я посмотрю, как у тебя получится. Влетел в комнату через десять минут с бешеным лицом и дорожной сумкой и принялся скидывать всё то немногое, что ещё осталось в этой комнате от него: несколько колец, тяжелых браслетов, пару рубашек и кожаный пиджак. Блокноты, покрытые пылью нетронутости, словно инеем. Двигался спешно, резко и немного неловко, хаотично выдвигая ящик за ящиком. Не глядя на Суну, словно это могло обезопасить его от её вымученных слов и неоднозначных взглядов, что сетью утянули бы его на дно, где всё переиначено. Где Суна права, а Кайя дурак, что понял всё так, как оно было на самом деле, а не как нужно. В который раз.

И Абидин...?

А Абидин только нелепо округлил глаза, когда Кайя от всей души поздравительно похлопал того по плечу и с неподдельным сожалением извинился за то, что не сможет присутствовать вечером на помолвке. И, закинув сумку на плечо, ушёл не оборачиваясь ни на Суну в дверях, ни на замершего усатым вопросительным знаком водителя, ни на особняк. Да. Только я хочу жить здесь, рядом с сестрой. Дом, в котором у Суны была своя собственная клетка, запертая изнутри, — комната, с живописным видом на стену и распахнутый настежь уродский шкаф, с покосившейся дверцей и теперь только её одеждой. Новой, но всё равно как будто чужой, словно её же давние идеи о том, какой она должна быть, ей не по размеру. Как и этот теперь огромный для неё одной шкаф, пугающий наползающей пустотой полок и выпотрошенных ящиков. Почти бесконечной, если бы не настырно прорвавший черноту белый корешок забытой книги. После того безобразного скандала Суна в такой спешке заметала следы, что распихивала разбросанные вещи как попало и в самые неожиданные места, — и конечно, он её забыл. И она забыла.

Что ты решила? Мы сохраняем этот брак?

Сборник работ Энни Лейбовиц, среди красочных страниц безмолвно хранивший её хрупкую надежду, приятно тяжелел в руках. «Страна чудес». Тогда, после всё-таки случившегося брака, ей показалось это нечаянным добрым знаком, сейчас — не более, чем злой иронией. Насмешкой над её наивностью и глупостью. Припрятанное среди кричащей роскоши убранства девы на чёрно-белом фото, засохшее колечко из самшита теперь выглядело особенно жалко. Оно увяло и поблекло, как и ожидания Суны от их с Кайёй союза. Выглядело ломким и до того уязвимым, что грозило раскрошиться при первом же прикосновении, как и доверие между ними, которого так и не случилось. Как и все её самые заветные мечты, сохранило лишь форму, но не жизнь. Но даже такое оно влюбляло в себя щедрым обещанием, что у Суны могло быть по-настоящему, по её сценарию. Кончик указательного пальца обрисовал невесомый круг вдоль стебля. Огладил каждый листочек от центра к краю, напрасно пытаясь стереть яркие зелёные пятна, оставленные слезами, а Суна запрокинула голову, закрыв глаза. Как же оказалось страшно, холодно и одиноко в тени потерянного счастья. Как же хотелось отлистать до первой страницы не-обещанной-сказки и не обманываться заурядным фокусом и мальчишеской улыбкой. Не влюбляться в момент, чтобы сейчас так не болело и не саднило очевидным, вонзая в сердце отравленные иглы. У тебя опять не получилось, Суна.

***

Из гостевой комнаты открывался лучший вид на домик прислуги. На украшенную к торжеству крышу и танцующую во всём это великолепии весёлую Сейран. Суна мрачно усмехнулась. Ей бы расплакаться, чтобы не видеть всего этого. Вот девушка в белом платье плывёт с подносом, вот все радостно хлопают в ладоши, вот жених и невеста обмениваются поцелуями. Закончилось. Надломанная глухой злостью обида разошлась внутри мелкими осколками и теперь в груди саднило. Оказывается, можно принять решение и открыто обменяться кольцами, а не таинственно и романтично ныкаться по закоулкам и парковкам, чтобы в который раз подержаться за руки да рассыпать пару пустых слов. Оказывается, можно что-то сделать, а не только молча смотреть в зеркало заднего вида, смакуя упакованную в нарядную плёнку невозможного просто трудность. Можно, только не для неё. Странно было думать об этом здесь, в комнате, начиненной воспоминаниями, словно минами — неосторожный шаг и на губах горит прерванный поцелуй, а в голове эхом стучит «Суна, беги!». Беги от этого окна, созданного для поспешных и безрассудных признаний, от блестящих лёгкой золотой каймой под светом фонаря — совсем как тогда — кустов самшита. Беги подальше, потому что потом, чтобы выселить из себя жалкие остатки покалеченной надежды, придётся зажмуриться и смять в кулаке сухие листья, чтобы раздумать и разболеть. Но не поднимется рука. Зато на удивление легко пальцы запорхали над экраном телефона, едва Суна влетела в свою спальню и ледяными ладонями вытерла щёки. Ты забыл книгу.

Заеду завтра.

Зачем откладывать? Я могу привезти сейчас. Лишь бы она не мозолила глаза, не царапала Суну лишними мыслями просто своим присутствием в этой комнате, расползаясь узким прямоугольником тени по стеклянной столешнице. Ты в той квартире?

Нет.

А где? Совершенно автоматическое «С кем?» полетело бы вдогонку, не опомнись Суна за мгновение до касания коварного значка отправки. А Кайя затих минут на 10. Потом долго-долго печатал что-то, но в ответ прилетел только адрес, куда Суна рванула на такси, оставив единственного трезвого водителя, одинокого и печального в своём трудовом подвиге среди праздных коллег, у ворот особняка. Стамбул за окнами растягивался в бесконечные полосы слоёного пирога из густых сумерек, бархатной зелени и тусклой бронзы вечерних огней. Машина остановилась у ничем непримечательного дома среди других таких же и редких деревьев, ласково щекочущих кроной небо. Второй этаж, обычная белая дверь и странное волнение, вдавленное куда-то поглубже с такой же решительностью, как и палец в кнопку звонка. Суна переступила через приветственное «Проходи» и порог, едва Кайя открыл дверь. Бросила сумочку на пуфик у входа и прошла сразу в глубь квартиры, где под тихую меланхоличную гитару и протяжные мужские стенания об ощущении полёта и гибели ради истины чуть развевались шторы у открытых дверей на балкон. Плотные, тяжёлые, словно потрескавшаяся рыбная чешуя с лёгким бирюзовым отливом, в тон подушкам, испятнавшим белоснежный диван у стены. Такие же яркие кляксы виднелись аквамариновой вазой на журнальном столе, розоватым глиняным горшком на подоконнике, пёстрой историей какой-то девы, рассказанной картиной в грубых мазках. И ещё одной, морской фантазии, на соседней стене, ровно над сочно зеленеющим фикусом. После опостылевшего особняка эта одновременно и стерильно чистая комната, и невзначай местами обляпанная цветом, как краской из ведра, зачаровывала. — Предложить тебе чай? Суна обернулась на Кайю, — в каких-то слишком балахонистых даже для него штанах, простой чёрной футболке и босой, — что стоял позади, в зоне кухни, опершись руками о барную стойку. — Нет, ничего не надо. Вот, ты забыл, — пара шагов и толстая книга глухо шлёпнулась на деревянную поверхность, а Кайя даже не обратил внимания, не отводя пристального взгляда от Суны, что отзеркалила его позу, кладя ладони на гладкую поверхность, жирно политую светом из люстр прямо над ними. — Спасибо. Это всё? — он выглядел расслабленным и непривычно домашним без ассорти вечно звенящих цепочек на груди. Искренним и трепетным воспоминанием. Вязкое дежавю обернуло кусок дерева между ними в подоконник и Суна, испугавшись глупой шутки воображения, отошла на пару шагов, пряча лицо. — А что с той квартирой? Оставил своим девочкам? — она обернулась, замечая, как окаменели мужские плечи от последнего вопроса. — Суна… — Кайя устало вздохнул, — я же говорил, что их нет и больше не будет в моей жизни. А мне достаточно квартиры поменьше и попроще. — А мне? Разве ты не сюда хотел меня привести? — Какая теперь-то разница? Ты сделала свой выбор, — его голос завибрировал гулким напряжением, но поза осталась неизменной. — Выбор? Я сделала так, как ты хотел, — она бы лучше истыкала указательным пальцем не пустоту перед собой, а Кайю, но в его взгляде блеснуло что-то небезопасное, удерживающее её на месте. — Нет. Я хотел, чтобы ты приняла решение, а не воспользовалась лазейкой, чтобы усидеть на двух стульях! — всё его деланное спокойствие трещало по швам искрами, грозя воспламенить несчастную столешницу, но Кайя упрямо вжимал ладони в дерево и не двигался. — Кто бы говорил про стулья! Это ты мне изменил. — Тем более. Зачем это всё? Зачем ты пришла? Зачем этот разговор? Зачем тебе я? — и только вязкая тишина в ответ. — Посмотри, как сейчас всё удачно сложилось: гадкий муж-изменник и святая, ни в чём не повинная жена. Тебя никто не упрекнёт, я во всём виноват. И даже не надо ещё раз просить помощи с разводом у Ферита, — Суна вздрогнула, а Кайя сжал руки в кулаки, — я всё сделаю сам и тебе больше не придётся терпеть моё присутствие. Изворачиваться, врать. — Вот так просто? — он отказывался от неё. Прямо сейчас, на кухне съёмной квартиры возле вазона с пальмой и среди нагромождения давних недоговорённостей. Сминая выдрал с мясом последнюю страницу не-обещанной-сказки, а Суне хотелось затолкать этот ком ему в глотку, лишь бы он замолчал. — А есть хоть одна причина усложнять, Суна? Скажи мне, — каждую свою фразу, спокойную и уверенную, подкидывал смоченной в керосине тряпкой в стремительно разгоравшийся костёр раздражения из-за неудобных вопросов. — Как было меня не устраивает, я так больше не хочу. — А чего ты хочешь? — Чувств, — маленькое слово, а неприятное до пропущенного вдоха. — Хочу чувств, взаимности, доверия, честн… — Доверия? — что-то надломанное ещё давным-давно разболелось в груди с новой силой. — То есть я должна доверять тебе? — Ну конечно, как можно! Я же не Ферит. Я же не Корхан! — Ты думаешь, дело в этом? — что-то, что окружало её собственноручно воздвигнутой стеной, а теперь разошлось ручейками трещин, разрушая эту крепость. — А в чём? — Ну давай… давай попробуем разобраться, — Суне бы убежать, по обыкновению отстраниться, чтобы сберечь эти развалины, но она так долго молчала. Так долго, что груда невысказанных слов, занимавшая кучу места внутри неё и уже порядком запревшая, теперь раздувалась и рвалась наружу неконтролируемым желанием выплевать всё это в него. Прямо в глаза. Неаккуратно и не сглаживая углы. — Суна, я осознал, что люблю тебя, — без переходов и пауз, сжав волю в кулак до побелевших от напряжения пальцев, — а нет, не люблю. Мам, она же жалкая, раненная, брошенная, но что мне теперь делать-то? — Я… — недоумевая Кайя смотрел, как Суна теперь ходила по гостиной туда-сюда, изредка бросая на него испепеляющие взгляды. До того гневные, что он даже растерялся, — я же извинился… — Да, да, я помню. Только ты можешь меня понять, потому что я такой же жалкий, как ты. Так что всё нормально, конечно, мы идеальная пара жалких неудачников! — К чему ты это… — К чему? К чему?! Я так тебе верила, так надеялась, а ты… — цветочному вазону достался нелепый слабый пинок и тихое «ай». — А Пырыл? Да глупости, Суна. Будь спокойна, Суна. Ничего нет и не было, но как бы было, — пульт от телевизора, мирно, но как-то вызывающе, ждущий своего часа на уголке тумбы, показался Суне лишним до резкого слепого броска в сторону барной стойки. —Давно, но не то, чтобы очень, поэтому она тоже живёт в той квартире! Какая, блять, приятная неожиданность! — как и чудесные интерьерные свечи глубокого синего цвета, запущенные после каждого слова хаотичными, но тяжеловесными аргументами. — Суна, что ты творишь? — Ты же хотел моих чувств, — глянцевой бомбардировкой на Кайю обрушилось собрание эль-гёрл за последний год, — так какого хрена теперь уворачиваешься? — Суна, остановись! — чашка с недопитым кофе тревожно звякнула, но не разбилась, соскальзывая с края столешницы. — Остановиться? — хищно осмотрев журнальный столик у дивана, Суна обернулась, диковато скалясь. — А как же моё любимое, а? Я влюбился в тебя, а ты? — первая, из семи, диванная подушечка попала в голову. — Твоим чувствам нужно время, но поторопись, потому что через день уже станет поздно! — Подушки закончились, и Суна бросила охапку ароматических палочек из диффузора. Они летели красиво, но недолго, нелепо рассыпавшись прямо у её ног, как и стеклянный флакон следом, и в комнате запахло солёным морем и отчаянием. — И потом, следом за признанием в любви, я признаюсь, что изменил тебе... — Поставь вазу на место! — … с Пелин! Да пошёл ты! — бирюзовая тяжёлая ваза влетела в холодильник и взорвалась осколками. Суна вздрогнула, но мстительно запульнула в Кайю ещё и подносом для кофе. — И ты ещё смел мне что-то говорить? — стеклянная столешница никак не отковыривалась, и Суна намеревалась хотя бы перевернуть столик для мрачного удовлетворения, как была перехвачена сильными руками. — Суна, остановись, — сжав плечи, Кайя крепко прижал её к боку дивана. — В задницу иди! — колотясь от злости, Суна плевалась ядом, сквозь пелену ярости глядя в чёрные, как угли, глаза перед собой. — Ферит, Ферит! Не сравнивай меня с Феритом, не ходи с Феритом, не разговаривай! — Суна, хватит. — И что ты сделал?! Оттрахал шлюху Ферита, — Кайя только сжал челюсти. — И ведь не постеснялся! Утром меня за руку держал, а вечером уже с ней, да? Так было? — Су-на! — Трепло. Жалкий закомплексованный ревнивый параноик! — со стальной хваткой, из которой не вырваться. — И больной псих, да? — Да! — Который сломал тебе жизнь. — Именно! — И не мужчина. — И не мужчина! Кайя прижался к её губам так резко и сильно, что Суна обязательно бы упала, не вцепись она в его футболку. Больно опрокинулась бы через подлокотник дивана, растерявшись от надрыва и отчаяния жадного поцелуя, глубокого и нетерпеливого. С таким напором, что закружилась голова, а в груди горячо и надсадно заныло. Поцелуя с одной единственной бессовестной мыслью:

хоть бы она не опомнилась подольше, пусть бы.

Он обнимал её с какой-то обречённостью, всем телом вминая собой в жесткий бок дивана, словно хотел, чтобы она растаяла в его руках, и Суна… да. Неловко оцарапав, обвила мужскую шею, сдаваясь беспощадному натиску губ и требовательному жару, разгоравшемуся под юбкой, ныряя из чёрной ярости в неконтролируемое возбуждение, как в кипяток, где вместо мозгов размокшая вата. Разбухающее тёплое нечто, мягко теснившее смущение и стыд за край сознания, чтобы можно было осторожно прикусывать губы Кайи и несмело поддевать кончиком языка его язык, дразнясь и раззадоривая. Себя. После пары неуклюжих попыток мимо, в коротком пути где-то потеряв кофту, Суна всё-таки уселась на подлокотник дивана, пока Кайя пожирал её шею до алых следов на нежной, отливающей перламутром коже. До сбитого и рваного дыхания, до вскочивших просто везде мурашек и ослабевших пальцев, утягивающих чёрную футболку вверх, чтобы кожей к коже. А потом, глядя в шальные глаза, обхватить его лицо ладонями и развязно поцеловать, упиваясь своей вскрывшейся порочностью. Суну размывало. Размазывало танцами языка по ключице и обнажённой груди, тонкими змейками холода колец, скользящих по бёдрам вниз вместе с колготками, трусами и вязкими нитями густого вожделения. Поволокой в тёмном взгляде, разводящими ноги сильными руками и терпким поцелуем в унисон с уверенным толчком. И размыло. Со сдавленным стоном прямо в рот от резкой глубины и скорости распирающей её похоти. От темпа, с которым её спиной впечатывало в жёсткую обивку дивана, и собственной самоотверженности, с которой она подставлялась под лихорадочные ласки, оставляя в своём наваждении розовые полосы от ногтей на смуглой коже в попытке уцепиться хоть за что-то. Похожее на скулёж «Куда?..» — всё на что она оказалась способна, когда Кайя внезапно отпрянул, чтобы поставить Суну к себе спиной, коленями на диван. И несдержанный протяжный стон от повторного проникновения и последующих рваных и размашистых толчков. До пошлых хлопков кожи о кожу, вплавленных в спинку дивана узких ладоней и тихого шипения из-за трущихся о ткань обивки сосков. С каждым движением всё сильнее, до боли, но отчего-то ужасно приятной и возбуждающей настолько, что Суна терялась в этих ощущениях, вцепившись зубами в тонкую кожу указательного пальца. Что-то неразборчиво шепча между хаотичными влажными поцелуями по плечам, Кайя скользнул рукой вниз по животу к промежности, едва ощутимым зигзагом коснувшись клитора, а другой — накрыл руку Суны, переплетая пальцы. И этого оказалось достаточно, чтобы она отпустила себя, задыхаясь провалилась в темноту. В темноту, что, расцвечиваясь искрами удовольствия, мелкой дрожью по всему телу и языками пламени под кожей, перетопила кости и мышцы в жидкий воск. В темноту с мужским хриплым стоном, крепкими объятиями и обжигающими нежностью поцелуями вдоль лопаток после. Отголосок оргазма ещё сладко пузырился по венам, по запачканному бедру мазнуло теплом ткани и… всё закончилось. Суна, растерянно моргнув, отлипла от спинки дивана, неуклюже усаживаясь и с каким-то смутным несогласием отмечая, что Кайя уже в штанах. Не смотрел на неё, пока она торопливо, насколько позволяли подрагивающие руки, натягивала бретели свернувшегося в жгут на талии лифчика и расправляла задранную юбку. Не смотрел, молча обходя диван и так же молча подавая Суне кофту, трусы и безнадёжно обезображенные страстью колготки. — Эм… — он задумчиво почесал затылок, замерев в паре шагов от неё. — В ванной есть чистые полотенца и… Ты можешь, если надо… в душ. А потом я тебя отвезу. — Что? — уже одетая, растрёпанная, немного взволнованная, но ещё не застыдившаяся, Суна подняла глаза на Кайю, сжав кулаки. — Отвезёшь? То есть вот это всё… — плотно сведя ноги вместе, она замялась, растеряв всё своё красноречие под его внимательным взглядом, — ничего не… меняет?.. — А должно? — холодность, с которой был задан этот вопрос, колючими мурашками прошлась по позвонкам, безжалостно выдавливая из тела даже эхо полученного удовольствия. — Разве после прошлого раза что-то изменилось? Или всё меняется, стоит мне отказаться от тебя? Ты внезапно вспоминаешь свои слова про мужа и общую постель, и я опять тебе нужен? — в голосе усталой иронией крошился лёд. — Кайя, ты… Ты не понимаешь. — Не понимаю. — Я… Ты снял кольцо? — тревожно озираясь на такого незнакомого Кайю, Суна заметила это только сейчас, когда он прятал руки в карманы, стоя в трёх шагах и почему-то как никогда далеко от неё. — Да. Я устал цепляться за пустоту. За воздух. — Что это значит? — ногти больно впились в ладони, а сердце, истерично забарабанив в груди, покрылось ржавчиной нехорошего предчувствия. — Ничего не изменится, Суна, — тяжёлая и всеобъемлющая печаль в его глазах, отчего-то больно полоснула изнутри. — Даже если я снова… Ты наиграешься в жену, едва тебе позвонит Сейран. Или Ферит. Или твой водитель. Кто угодно. И опять убежишь решать чужие проблемы, вспомнив обо мне только тогда, когда тебе понадобится жилетка. Знаешь, — он горько усмехнулся, — и дело даже не том, что в списке твоих привязанностей я иду после сестры и всего мира. Дело в том, что меня там нет. Не было и не будет. — Кайя, я… — слова растеклись в невнятные пятна, слепившись в один огромный ком в горле, что не давал Суне ни дышать, ни говорить. Как всегда с ним. — Что ты, не надо, не плачь, — Кайя сел перед ней на корточки и легко провёл большими пальцами по щекам, вытирая даже незамеченные ею слёзы. Родным, но утраченным жестом заправил волосы за уши и накрыл ладонями коленки в свежих ссадинах. — Ты ни в чём не виновата, слышишь? Ты ничего мне не обещала, это всё я… Я сам всё придумал, сам поверил, сам влюбился в девушку, которой никогда не существовало. Морскую нимфу из сказки, — смотреть в глаза было невыносимо, и Суна опустила голову, сквозь пелену невыплаканных слёз глядя на их руки. Её кольцо, чуть большеватое ей, грозило вот-вот бесследно соскочить с тонкого пальца, но всё равно упрямо оставалось на месте, а его, даже исчезнув, оставило на коже тонкую полоску напоминания. Точная иллюстрация их брака. — Ты ни в чём не виновата, Суна. Просто… отпусти меня. Я больше так не могу, я адски устал, — Кайя на мгновение уткнулся лицом ей в колени, но Суна так и не решилась дотронуться до его волос. А потом он резко встал и отошёл к открытому балкону, глухо бросив через плечо: — Я займусь разводом в ближайшие дни. — То есть ты всё решил? — Кто-то должен, — от острого осознания, что в этот раз всё кажется серьёзно, хотелось безостановочно кричать, но Суна только поджала губы. — Мне завтра рано вставать, поэтому было бы славно, если бы ты… — … убралась отсюда? — он даже не обернулся. — Я сейчас оденусь и отвезу тебя. Суна больше ничего не сказала. Просто взлетела с дивана, неуклюже всунулась в смытые волной страсти куда-то в угол кеды и выскочила из квартиры, едва не выдрав ручку сначала из своей сумочки, а потом у двери. Стамбул за окнами растягивался в бесконечные полосы слоёного пирога из зыбких сумерек, мутной зелени и редких, лишь кое-где не увядших ночных огней. В предрассветной тишине таксист с ленивым сочувствием изредка поглядывал в зеркало заднего вида, в котором всю дорогу некрасиво плакала девушка, прижимая руки к груди.