Человек за объективом

У Слима Пикенса был настолько яркий акцент американской глубинки, что, казалось, он начал играть роль майора Конга сразу же, как сошёл с трапа самолёта. Пожимая руку Питеру Селлерсу, он протянул звучное: — До-оброе утро, коллега, — и улыбнулся совершенно обезоруживающе. В его искренности нельзя было подметить и намёка на издевательство: Пикенс приехал на съёмочную площадку всё же работать, а не потешаться над Селлерсом, у которого он по стечению обстоятельств увёл одну из ролей. Тот, впрочем, выражал от встречи не меньше радости, правда, из-за того, что повреждённая нога всё ещё досаждала ему, улыбка Питера чуть кривилась временами, когда он ступал особенно неосторожно. — И где вы шляпу только свою оставили, коллега? — хмыкнул он, разглядывая бахрому на куртке Пикенса. Тот, не поняв, что Селлерс всего лишь пошутил, вполне серьёзно ответил: — На входе отняли, представляете! Они подумали, что это реквизит, а я и спорить не стал, — и это рассмешило уже их обоих. И пока они обменивались любезностями, к ним подошло ещё одно лицо. — Развлекаетесь, джентльмены, — поприветствовал их Кубрик. Протянул для рукопожатия Пикенсу левую руку. Тот сперва растерялся, а затем, кое-что сообразив, пожал своей левой. — Судя по сценарию, который мне прислали, все наши съёмки будут тем ещё развлечением, — с энтузиазмом заявил он, делая вид, что никакой заминки не было. Но всё же поглядывая на правую руку Кубрика, которая была прижата к телу, словно парализованная. Когда режиссёр отошёл от них обратно к операторской группе, Пикенс шепнул Селлерсу: — Я помнил, что у него… не в порядке с ней… Стало хуже? — Нет, просто Стэнли научился её укрощать, — ответил Питер. — Она привязана под рубашкой. Со стороны и не поймёшь, правда? — Да, очень… в его стиле. Радикально и незаметно. Слим помнил, что пару лет назад, когда Кубрик ещё руководил съёмочной группой «Одноглазых валетов», он немало удивлял всех своими причудами. И только потом — не от него самого, конечно, а от третьих лиц, — все узнали, что это были не выходки эксцентричной восходящей звезды кинематографа, а всего лишь болезнь, последствия травмы, едва не стоившей ему жизни. Стэнли не слишком обрадовался, что слухи об этом расползлись, но продолжал делать вид, что ничего особенного не происходит, даже когда рука выходила из-под контроля. И все остальные игнорировали её вслед за ним. — Мы решили, к слову, что будет очень забавно, если у одного из моих героев будет то же расстройство, — добавил Селлерс, снова кривовато усмехаясь. — Его это не задевает? — Он сам это мне предложил. Пикенс хмыкнул. Даже Богу не ведомо, что за странное чувство юмора у Стэнли Кубрика. Между тем они подошли к огромной декорации — выстроенной в натуральную величину кабине истребителя, где и должны будут провести следующие несколько съёмочных недель Пикенс и команда его «бравых ребят», на совести которых будет героическая — роковая — миссия по сбросу атомной боеголовки. Но сперва ему нужно было освоиться в тесном пространстве внутри «воздушного судна», а Кубрику с Тейлором понять, как следует расставить камеры и подобрать углы для съёмки в таком непривычном окружении. — Ну, забирайся, — Стэнли махнул рукой в сторону кабины, когда Пикенс и Селлерс подошли к нему. — Быстрее начнём — больше сделаем. Пикенс кивнул и после недолгого инструктажа забрался внутрь. Вместе с ним зашли Тейлор, оператор, и Шейн Риммер, который исполнял роль второго пилота и уже неплохо освоился на своём новом «рабочем месте». Оставшийся снаружи Кубрик переговаривался с ними, проходясь вдоль кабины и иногда безотчётно качая головой, словно бы параллельно он обдумывал какую-то мысль и ему она совершенно не нравилась. И в конце концов он не выдержал. Пикенс не слышал точно, но, кажется, перед тем как залезть четвёртым в тесную кабину, чтобы самому взглянуть на то, что было видно с камер Тейлора, Кубрик прошептал под нос что-то среднее между «да чёрт с ним» и «только попробуй». Почему он, вечно собранный, так нервничал сейчас, стало ясно уже через несколько минут. Сперва Стэнли как-то странно дёрнулся, но всё ещё был сосредоточен на том, как выглядит кабина с посаженным в неё Пикенсом с камер. Лишь стиснул зубы и снова что-то недовольно пробурчал под нос. Затем его дёрнуло ещё раз — отчётливо вправо, словно бы нечто тянуло его за привязанный трос, как каскадёра. А на третий раз путы не выдержали, и правая рука освободилась. И тут же, взбесившись, резко ударила по декорации — она выглядела, конечно, натуральной, но далеко таковой не была, поэтому чудо, что на бутафорской обшивке не осталось и следа. Когда же Стэнли, тихо выругавшись и резко отстранившись от съёмочной техники, попытался утихомирить её, она вывернулась из хватки более слабой левой и устремилась к его горлу. Тейлор отреагировал первым — поскорее отодвинул камеры от Кубрика, насколько позволяла теснота декорации. Затем Шейн, по счастью оказавшись от Стэнли по левую руку, ухватил его за рукав и потянул к выходу. А Пикенс, опомнившись, заломил бесноватую правую и не дал ей задушить режиссёра. Успокоиться вышло лишь минут через пятнадцать после того, как все четверо покинули кабину самолёта. Усмирённая рука снова была крепко привязана к телу. Кубрик морщился, но глядел при этом не на свою увечную конечность, которая так и норовила поломать дорогую технику. Он сверлил тяжёлым взглядом прекрасную, идеально повторяющую внутренности истребителя декорацию. — Гилберт, — обратился он к оператору, — похоже, мне придётся положиться на вас в этой сцене, — и было слышно, с каким трудом ему даётся каждое слово. С каким трудом он расстаётся с творческим контролем, пускай и в такой мелочи. Теперь Пикенс окончательно убедился, что слухи нисколько не врали, пускай и казались приукрашенными. Что действительно свою роль в травме Стэнли сыграл самолёт — и поэтому расстройство обострилось, стоило ему снова оказаться в знакомой обстановке. Но всё равно Кубрик сам велел выстроить эту декорацию. И наверняка уже не раз залезал туда, хотя прекрасно знал, что его ждёт — не просто же так Тейлор уже успел приноровиться прятать от него камеры. Так ещё и Селлерсу подсказал сымитировать синдром чужой руки. Воистину, никому было не постичь ни странного упрямства, ни ещё более странного чувства юмора этого человека.