Точка невозврата

— Он всегда таким был? Вопрос на некоторое время повисает в воздухе, а мне приходится взять Сережу за руку, чтобы он не выкрутил себе к чертям пальцы. Мы сидим на крыльце и наблюдаем за тем, как Волков упражняется с какой-то палкой, выписывая пируэты. Совсем скоро Шура скажет, что нам с ним пора ехать на пристань, но есть еще примерно полчаса, которые можно провести в покое. Относительном. Пока Птица существует, покой — лишь эфемерное понятие. — Нет, — наконец говорит Сережа, опустив голову. — Нет, он никогда не был настолько жестоким и беспринципным. Я… Я цеплялся за мысль о том, что должен вытащить его из заключения, но… Сейчас не знаю, как оправдать все, что он натворил. Это два разных человека. Тот, кого я помню, был решительным, немного сумасшедшим, надежным, но никогда жестоким. Я чуть крепче сжимаю его руку. — Тебе и не нужно искать никому оправдания. Мне просто было любопытно, как вы подружились, такие противоположные. Тем более, искать оправдания в нашем тандеме — моя работа. — Я уже был в детдоме, когда Олег туда попал, — произносит Разумовский, чуть улыбнувшись. — Меня вечно задирали другие ребята, и его тоже начали, новенький ведь. В одной из стычек с него сдернули кулон, волчий клык. Не знаю, есть он у него до сих пор. Олег говорил, что клык этот ему отец отдал. В общем, у него украли кулон, а я тоже влез в драку и украл кулон обратно. Так и подружились в итоге. Олег потом учил меня, как защищаться. Мило с его стороны. Птица, наверно, оценил навыки, когда своих жертв лицом по асфальту возил. — А двойник тогда уже был? — интересуюсь максимально нейтральным тоном. Разумовский молчит пару секунд, затем просто кивает. Нетрудно догадаться, что тему поднимать сейчас не стоит. — Эй, зайка! — зовет Волков, закончив, видимо, избивать воздух. — Если я грохну его во сне, то знай: он меня довел, — предупреждая Сережу, который многозначительно трет лицо ладонью, и мрачно смотрю на Олега. — Чего тебе? Он подходит ближе, протягивает мне свою палку. — Даю тебе шанс исполнить мечту, — отвечает наемник, усмехнувшись. — Предлагаешь поколотить тебя палкой? — Именно. Я, тупо уставившись на него, уточняю: — Чего? — Ты будешь бить, я — уворачиваться. Давай, когда еще такой шанс выпадет. — Его в детстве головой об стенку стукнули или уже в армии? — спрашиваю, глянув на Сережу. — Не уверен, — растерянно отзывается тот. — Зачем это? — Тренировка, — пожимает плечами Волков. — Шурик пока занят. Не парься, я ее и пальцем не трону. Да черт с ним. Я хватаюсь за палку и встаю, осматриваю ее, проверяя не посажу ли себе занозу, после чего иду следом за Олегом в центр двора. Сережа тоже встает, спускается ниже и застывает у подножья лестницы. — И как тебя бить? — уточняю я. — Да как угодно, — говорит Волков. — Давай. Ну, меня долго просить не надо. Дело это, оказывается, крайне увлекательным. Жаль, конечно, что попасть удается только пару раз, от остальных взмахов Олег вполне успешно увернулся. В ответ ничего не предпринимал, как и обещал, и получилось со стороны так, что я просто гоняла его палкой по двору. Прерываемся мы только тогда, когда из дома выходит Шура. Минуту наблюдает за этим всем, а потом объявляет, что пора ехать. Разумовский, спешно убравший телефон в карман толстовки, делает вид, что ничего не снимал. Я отправляюсь переодеваться. Перед тем, как сесть в машину, все вчетвером еще раз проговариваем все важные моменты сегодняшнего мероприятия. Микрофон висит на Шуре, он же сказал, что безоружными мы не будем, и никакие детекторы ничего не найдут. Ему виднее. Дальше обсуждаем в основном Рубинштейна и его возможные уловки. Сережа несколько раз предупреждает о часах в его кабинете. Сам Разумовский выглядит так, будто его вот-вот вывернет наизнанку, бледный и дерганный, и мне стоит больших трудов хоть немного успокоить его, напоминая, что никто сегодня меня тронуть не решится. На встрече будет присутствовать главный врач и пара его заместителей, Рубинштейн не станет при них нападать. Умалчиваю я о том, что это сегодня. А также не говорю про возможные попытки провокации и прочее. Ни к чему. На пристань мы с Шурой приезжаем даже немного раньше и ждем, выйдя из машины. Погода сегодня так себе, с самого утра над городом висят тяжелые, темные тучи, угрожая вот-вот разразиться ливнем. Синоптики обещают, что случится это вечером, поэтому есть надежда вернуться домой до того, как на нас обрушится небо. — Какой псих придумал делать из этого больницу? — бормочет Шура, присев на капот. — Самой было интересно. Ты же был там, наверняка чувствовал ту атмосферу. Кого в таких условиях можно вылечить? — Вряд ли у них есть цель «вылечить», — морщится наемник. — Туда отправляют подыхать. Ты статистику не смотрела? А я смотрел. Оттуда единицы выходят по сравнению с другими казенками. — Идеальное место для шизо-врача, — резюмирую я и иду встречать подплывающий катер. Удивительно, но персонал больницы крайне счастлив меня видеть. Нет, правда. Две медсестры, принимающие у нас с Шурой вещи в пластиковые контейнеры, улыбаются и спрашивают, как мои дела, встречающий санитар тоже вполне приветлив. Мы с ним виделись не так уж часто, в основном рядом тусовался Василий или Денис, который в итоге оказался хитрой падлой. Ладно, опустим этот момент. Я тоже стараюсь быть приветливой, отталкивая от себя подозрения. Сколько из них были в курсе того, что творил Рубинштейн? И, видимо, продолжает творить. Вот сейчас я впервые задаюсь вопросом: знает ли главный врач? Возможно, все это делалось с его позволения, и я привела нас прямо в ловушку. Полина знает, где я, но что мешает этому здоровенному санитару нас лошадиной долей успокоительного и кинуть в подвал? А потом они скажут, что мы уехали, никого тут нет. Сережа это так не оставит, ломанется искать, что как раз-таки плохо. Надеюсь, Птица его удержит, двойнику-то до одного места, что с нами. Остается верить, что Волков ввяжется в спасательную операцию и на сей раз не будет ждать год. Что-то я уже совсем безрадостный сценарий построила. Ничего ужасного по пути в кабинет главного врача не происходит. Юдаев встречает нас радостной улыбкой, рассказывает о том, как вовремя я подлезла со своими предложениями, ведь на больницу клевета посыпалась как из рога изобилия. — Просто возмутительно, Виктор Степанович, — киваю я. При встрече присутствуют двое заместителей и Рубинштейн. На него стараюсь не смотреть, дабы не спала с лица жизнерадостная маска. Усевшись за переговорный стол, вываливаю на Юдаева все идеи, которые только смогла придумать, вплоть до предложения расписать одну из стен в холле, дабы атмосферу разбавить. Средства, само собой, будут собраны у спонсоров и всех желающих помочь, также привлечем журналистов и блогеров. Да хоть Папу Римского. Я достучусь, вы меня знаете. Дальше мы переключаемся на обсуждение деталей, это затягивается почти на два часа. Рубинштейн несколько раз отлучается, и мне по-детски хочется подставить ему подножку. Сдерживаюсь. Прогресс. Удочку я закидываю, когда встреча подходит к концу. Начинаю с того, что прочитала в интернете об отправлении майора Грома в Форт. Юдаев сразу заявляет, что подпорченная репутация народного героя никак не повредит нашим планам. Я соглашаюсь. Не повредит, конечно. Более того, можно задействовать его в одном из проектов, показать, как хорошо это действует на реабилитацию. Запоздало вспоминаю, что он тут для обследования, но главный врач уже плотно задумался об этой идее. Тогда я делаю следующий шаг, говорю, могу встретиться с Громом и лично обсудить с ним проекты. Выступлю в качестве волонтера, так сказать. Да хоть прямо сейчас готова поговорить с майром. Он ведь чуть ли не мой кумир, но только по секрету. Я буду безумно благодарна за возможность с ним увидеться, это так много для меня значит. Всем нутром чувствую, как Рубинштейн усмехается. Юдаев еще немного тянет, а потом разрешает. Конечно, под присмотром Вениамина Самуиловича. — Это же не будет проблемой? — уточняет Виктор Степанович. — Ни в коем случае, — улыбаюсь я. Говорят, что моя энергичность и инициативность порой доставляют немало головной боли. Очень на это надеюсь. Еще полчаса обсуждений о привлечении спонсоров, и я Юдаев с миром отпускает нас повидаться с Громом, просит Рубинштейна оказывать мне всяческое содействие. Меня же заверяет, что я могу «просить Вениамина Самуиловича о чем угодно». Интересно, в это «что угодно» входит просьба к чертовой матери сброситься из окна Форта? Подозреваю, что нет. Жаль. Обычно я отличаюсь большим человеколюбием. Но личность Рубинштейна будит во мне самые темные стороны. Сам психиатр с вежливой улыбкой предлагает следовать за ним, что мы и делаем. Вот только ведет он нас не к палатам, а в свой кабинет. Приторно-ласковым голосом уточняю причины задержки. Рубинштейн сообщает, что для начала ему нужно обсудить со мной предстоящую встречу и обговорить меры безопасности. А заодно, видимо, побаловаться с тем маятником, про который предупреждал Сережа. Раньше я на те часы в кабинете доктора вообще внимание не обращала. Зря. Рубинштейн подходит к своему столу, я мажу по старинному и, как выяснилось, опасному предмету незаинтересованным взглядом. Рядом Шура, по идее, доктор не станет использовать свой гипноз. Или эта хрень успешно подействует сразу на двоих? Я сажусь напротив Рубинштейна, наемник задерживается чуть позади, чтобы зашнуровать кроссовок. Мне постоянно хочется обернуться и посмотреть на маятник. Сжав подлокотники, выжидающе пялюсь на Рубинштейна. — Слышал о вашем муже, Асенька, — начинает тот. — Бывшем, — поправляю я. — Конечно. Ужасная смерть, такое несчастье. Молодой ведь еще. Козел. Шура садится на стул рядом. — Пить надо меньше, — заявляю, сложив руки на груди. — Тоже верно, — кивает Рубинштейн. Он внимательно смотрит на наемника. — Полагаю, ваш спутник в курсе, верно? И едва ли он приходится вам стажером. — Чего это? — отзывается Шура, фыркнув. — Самый всамделишный стажер. — Разумеется, — сухо произносит Рубинштейн и встает, чтобы подойти к окну. — Позвольте уточнить, Ася. Вы продолжаете стоять на своем? — Да я вообще редко мнение меняю. Даже по праздникам. — Прискорбно. — Почему же? — Мне жаль видеть, как такая талантливая и полная жизни девушка ставит на себе крест в угоду мимолетному увлечению, безнадежному увлечению. Возможно, — Рубинштейн отходит от окна и неспешно шагает по кабинету, — я бы мог все-таки ему помочь, ему и многим другим, Ася. Если бы он, конечно, был под моим наблюдением. Мы с Шурой переглядываемся. Прочитав, видимо, в моих глазах страх из-за того, что доктор оказывается у нас за спинами, наемник жестом показывает, что все окей. — Да, у вас просто прекрасно вышло в предыдущий раз, — бормочу я. — Вы не медик, Ася, и не в праве судить о моих действиях. Почему вы так отчаянно защищаете этого человека после всего? Это травма детства? — Нет, получила комплекс спасительницы в седьмом классе, когда котенка с дерева доставала. Все руки исцарапал гад. Щелк. Я дергаюсь от звука этого гадского маятника. Шура пихает меня локтем бок. А если все-таки подействует на обоих? Если… — Ваша выдумка с котенком может стать реальностью, — говорит Рубинштейн, понизив голос. — Уже ведь есть новая жертва, ваш бывший муж, и… Стук маятника перекрывает непонятный треск. Шура быстро кладет ладонь мне на голову и давит, заставляя наклониться, а потом раздается громкий хлопок. По кабинету расползается вонь горелого дерева. Я оборачиваюсь. Часы дымятся. Вернее, то, что от них осталось. Устройство будто пополам переломило. — Ну надо же, — тянет Шура, присвистнув. — Ох уж эта техника, ненадежно вообще. — Они не были электронными, — холодно говорит Рубинштейн. Если случившееся его и поразило, то он ничем это не выдает. — Досадно, — вздыхает наемник и подмигивает в ответ на мой ошалевший взгляд. — Мы, наверно, попросим кого-то еще нас к Грому сопроводить. — В этом нет необходимости, — цедит доктор и подходит к столу. Сорвав трубку со стационарного телефона, резкими движениями щелкает по кнопкам. — Софочка, зайдите. Произошел небольшой инцидент. Когда его помощница появляется, удивленно осматривая кабинет, Рубинштейн велит ей разобраться с беспорядком, а заодно проверить систему противопожарной безопасности, которая проигнорировала задымление. Нас он выводит в коридор и велит следовать за ним. Мне все хочется спросить у Шуры, какого хрена случилось, но при Рубинштейне этого явно делать не стоит. Наемник же выглядит очень довольным собой. Мы останавливаемся возле одной из массивных железных дверей, выкрашенных в белый, и Рубинштейн отодвигает небольшую перегородку. Мне приходится встать на носочки, чтобы посмотреть, и вокруг сгущается чувство дежа вю. Знакомая палата, почти пустая, в ней лишь кровать. Подозрительно схожую картину я уже видела, вид человека, привязанного к койке отдается болезненным спазмом в груди. Гром смотрит в потолок, я не уверена, что он сейчас в сознании, несмотря на приоткрытые глаза. — Думаю, Игорь сегодня не в состоянии с вами говорить, Асенька, — раздается позади голос Рубинштейна, от которого я вздрагиваю. — Боюсь, утром у него случился припадок. Ему очень повезло, что он находится там, где могут помочь. Увы, лекарство сильнодействующее. Впрочем, вас это обычно не останавливает, верно? На самом деле, мне бежать отсюда хочется. — Верно, — говорю, сглотнув. — Пропустите меня в палату. — Конечно, Асенька, — расплывается в добродушной улыбке доктор. — Что вы ему вкололи? — спрашиваю, пока он открывает дверь. — Успокоительное. Не думаю, что название вам о чем-то скажет. Псих. Он меня отлично понял, и отступать я не собираюсь. — Не сейчас. Тогда, когда он пришел требовать ответы с Разумовского. Вы вкололи ему ту же дрянь, которой окончательно расшатали Сережу? — Меня ранят ваши подозрения, Ася, — заявляет Рубинштейн так искренне, что хочется врезать по этой наглой физиономии. Шура что-то ворчит себе под нос. Доктор открывает дверь и продолжает: — Вы знали, что у Сергея очень интересно протекает его расстройство? Я вам говорил, кажется, что это очень похоже на одержимость. Словно второй действительно является потусторонней сущностью. Довольно увлекательно было изучать этот феномен. Я смотрю ему прямо в глаза, и Рубинштейн взгляда не отводит. — Что вы вкололи Грому? Что за экспериментальное дерьмо было в тех красных капсулах? — Лекарство, — лаконично отвечает он. — Все, что было необходимо для его действия, — лишь время. Но вы эту роскошь у Сергея забрали. — Вы как-то нашли способ спровоцировать эту болячку у другого человека? Что было в шприце? — Успокоительное. Прошу. Доктор машет рукой в сторону койки. Нормальных ответов от него можно не ждать, но мне кажется, что от истины я не далеко. И Птица точно знает, что сделал Рубинштейн. А не является ли это тоже частью его замысла? Запасной вариант, так сказать. Если первый план провалится, и Гром выживет, то все равно сойдет с ума. Мог ли Птица подговорить кого-то из санитаров намешать в шприц той дряни, что была в капсулах? Или сразу с Рубинштейном вопрос порешал? Нельзя исключать ни один из вариантов. Сережа для Птицы — лишь разменная монета, он это ясно дал понять, когда обрек того на год в психушке. Возможно, Грома двойник спровоцировал на избиение еще и для того, чтобы тот получил свою инъекцию. Кажется, я уже тоже схожу с ума и превращаюсь в параноика. Надо обдумать все позже. Закусив губу, шагаю в палату. *** Обстановка в кабинете Полины очень гнетущая, и становится все хуже. Я стою возле окна и молчу, не желая больше ввязываться ни в какую полемику. Пчелкина, взбудораженная тем, что мы с Шурой рассказали, носится по кабинету. Наемник попивает кофеек, развалившись в кресле сестры. Удивительно, но та сама ему разрешила. Дубин сидит за столом, сцепив в замок руки, но даже так видно, что они дрожат. Полина пару минут назад вышла, дабы что-то там обговорить с юристами, которые работают над делом Форта. — Юдаев знает, — раздраженно выпаливает Пчелкина. — Не может не знать, что происходит в этом… — Сомневаюсь, — отстраненно говорю, ткнувшись лбом в стекло. — Рубинштейн умело выставил Грома психом, чем-то спровоцировал ухудшение. Со стороны он просто буйный пациент. Дискуссия разражается с новой силой. Ладно, слишком громкое слово. Это больше монолог Юли, изредка прерываемый фразами Дубина. Они пытаются составить план, как вытащить Грома, но получаются пока одни обрывки. А я продолжаю думать. Майор действительно не был сегодня в состоянии коммуницировать со мной, вообще с кем-либо. Такой безучастный взгляд я уже видела. Выглядит Гром паршиво, похудел, осунулся. В этой больничной одежде совсем стремное зрелище. Я поневоле задаюсь вопросом: а мог ли Птица как-то контролировать его? Нет, ударяться в мистицизм — гиблое дело. Если та инъекция помутила разум майора, то двойник мог предполагать, что так все и закончится. Или он все-таки способен как-то влиять на Грома теперь? — Вы-то чего молчите? — прерывает мой поток мыслей разозленная Пчелкина. — У вас предложения есть? — Есть одно, — говорит Шура, усмехнувшись. — Мы свою часть выполнили, — устало отвечаю, повернувшись к присутствующим. Подойдя к столу, добавляю: — И теперь идем домой. Могу вам только удачи пожелать. — Даже не думай об этом, — отрезает Юля, приближаясь ко мне. — В том, что случилось с Игорем есть и ваша вина! Значит, вы поможете его освободить. — Мы его в дурдом не посылали, дамочка, — напоминает Шура. — Разумовский устроил это. — Пчелкина останавливается передо мной, смотрит очень недружелюбно. — Из-за него Игорь оказался там, из-за того, что он решил ему мстить! Во всем, что случилось тогда в городе, виноват Разумовский, и я!.. До конца она угрозу не озвучивает. Не успев даже толком подумать, ведомая лишь чистой внутренней истерикой, я хватаю ее за ворот куртки и толкаю к стене. Не ожидавшая от меня ничего такого, Юля не сопротивляется, через пару шагов вписывается в нее спиной. У ее горла я держу нож для резки бумаги, который дерунула из подставки на столе. Сзади сначала раздается взволнованный голос Дубина, потом характерный щелчок предохранителя. Я знаю, что пистолет держит не полицейский. — Что ты делаешь? — шепчет Пчелкина, поднимая руки в знак капитуляции. — Вы бросили его там, — говорю, выделяя каждое слово. — Вы все забыли, сколько всего он сделал для этого проклятого города, и бросил его гнить в этой дыре! Не поинтересовались даже диагнозом! Ни одна тварь не проверила условия его содержания, даже когда я просила тебя о помощи! Все, что устроил двойник, — и ваша вина тоже. Рубинштейн травил Сережу непроверенными таблетками, которые окончательно добили его разум, ухудшая все симптомы. Ему просто нужно было нормальное лечение, нормальный, мать твою, врач! Все! И тогда ничего этого не случилось бы! Поэтому не рассказывай мне тут, кто виноват. Мы смотрим друг другу в глаза, и я отлично понимаю ее сейчас. Юля на грани. Все рушится, утекает сквозь пальцы, и она бьется как бабочка на иголке. Я в таком состоянии уже несколько месяцев, правда, с временным облегчением. Не обращая внимания на увещевания Дубина, мы стоим так еще некоторое время, а потом моя рука опускается, нож выскальзывает, звякает об плитку под ногами. — Шура, убери оружие, пожалуйста, — прошу, не оборачиваясь. — Мы рассмотрим, как еще можем вам помочь. — Что это были за таблетки? — уточняет Пчелкина. — Ты знаешь, что в них было? И каково состояние… Сергея сейчас? Я глазами указываю в сторону камеры в углу кабинета. Юля голову поворачивает, но внимание на ней не акцентирует. Вместо этого поднимает упавший нож. — Рассмотрим, — повторяю, отступив на шаг. Она протягивает мне хлипкое оружие. — Не более. Дверь в кабинет открывается, и сестра застывает на пороге. Нахмурившись, интересуется: — Что здесь происходит? — Конфликт мнений, — сообщаю и оборачиваюсь. Шура снова сидит в ее кресле, без оружия. Я сую нож обратно в подставку, направляюсь к двери, пробормотав, что мне нужно в туалет. Полина остановить не пытается. Чувствую себя абсолютно вымотанной. Такое поведение мне не свойственно, я обычно на людей с ножами не кидаюсь. Но эти угрозы нас рассекретить порядком достали. В голове и так полный бардак, они как вишенка на торте. Я открываю воду, осматриваюсь. Всего тут три кабинки, пустые. Удачно. Оперевшись ладонями о раковину, смотрю в зеркало. Лицо бледное, почти испуганное. У меня нет никакого желания возвращаться в гребаный Форт. Дверь открывается, а я выпрямляюсь, собираясь уходить, но в уборную заходит Пчелкина. Едва она открывает рот, как я выставляю ладонь вперед, а потом указываю на ухо. Микрофона на мне нет, но это не значит, что Птица не сунул какой-нибудь жучок в мой карман. Кивнув, Юля ставит сумку на столешницу между раковинами и что-то там ищет. Достает блокнот и ручку, черкает в нем короткую фразу и отдает мне. «В каком состоянии он сейчас?» Стоит ли вообще отвечать? Можно не называть имена. Я пишу ответ. «Второй убил моего бывшего мужа, пихнул его в измельчитель древесины» По мере того, как Пчелкина читает, ее глаза расширяются от ужаса. Она кладет блокнот на столешницу, сдвигает сумку. «Их действительно двое?» «ДА» Я пишу это слово большими буквами, а потом подчеркиваю, дважды. «Что за таблетки?» «Спроси у моей сестры. Она покажет заключение. Если коротко, то в начале лечения его состояние было не настолько плохим. Эти таблетки облегчали все на какое-то время, а потом становилось хуже, и так с каждым приемом. Возможно, Грому он вколол что-то подобное» «Получается второй сейчас сильнее? Он не может контролировать эту личность?» «Не может. И не мог, скорее всего. Второй просто придуривался» «Что он планирует? Второй» «Я называю эту штуку двойником. И я не знаю. Мы собирались уехать, но сейчас все сложно» Пчелкина стучит по блокноту ручкой, думает несколько секунд. «Волков с вами?» Я бросаю на нее очень многозначительный взгляд. Этот ответ даже писать не рискну. Снова мгновения тишины, потом скрип ручки. «Помоги нам, попробуй узнать больше про укол, вдруг он знает. Я возьму у твоей сестры результаты исследований и пройду по знакомым врачам, может, что-то подскажут. Нам нужно работать вместе, Ася» «Я поговорю про Грома. С нормальным.» Юля задумчиво смотрит на меня. «Двойник не причинит тебе вреда?» Я, вздохнув, беру ручку, тщательно вывожу буквы. «Не знаю» «Есть средства защиты? Баллончик? Шокер?» «Есть наемник. И баллончик. Но если двойник решит от меня избавиться, ничего это не поможет» Юля принимает из моих пальцев ручку, но больше ничего не пишет. Тут особо нечего добавить. Капкан сейчас чувствуется еще острее, когда я допустила мысль, что мы до сих пор бегаем по сценарию Птицы. И выхода я не вижу.