Точка невозврата

Утро начинается не с кофе, а с визита Рубинштейна. Где-то я, надо полагать, свернула не туда, раз ко мне домой вот уже второй раз приходит психиатр, дабы поинтересоваться моим здоровьем и благополучием. На сей раз нервяк бьет чуть меньше, ведь мы тут не одни с Сережей, в гостиной откисает Шура, которому я шепотом сообщаю, кто явился. Если Рубинштейн задумал что-то недоброе, то синеволосый наемник сможет помочь, это, в конце концов, в его интересах, пока мы не достанем Олега из-за решетки. Что случится уже через несколько часов. Я провожаю Рубинштейна на кухню, попутно рассказывая о том, как я рада видеть дорого гостя, будь он неладен. Ведь так мило с его стороны проявлять такое беспокойство. Опасений по поводу того, что Разумовский-таки выжил и явится ко мне, я совсем не разделяю, у него явно найдутся более важные дела, если, конечно, ему удалось выбраться из телестудии. Я ставлю перед доктором чашку с горячим чаем и вазочку с печеньем, улыбаюсь и сажусь напротив. Рубинштейн смотрит чересчур внимательно. Улыбаюсь с еще большим усердием. — Мне жаль, Асенька, что вы не понимаете всю серьезность ситуации, — вздыхает Вениамин Самуилович. — Я понимаю, просто не думаю, что Сергей явился бы сюда. Между нами не было ничего, кроме тех свиданий во имя искусства в психиатрической больнице. — Это с вашей точки зрения, дорогая. — Рубинштейн постукивает пальцами по треклятой папке, которую опять притащил с собой. — Разумовский мыслит несколько иначе. — Тем хуже для него. Если он покажется, я сразу же позвоню в полицию. — Будет лучше, если вы перед этим свяжетесь со мной. Хрыч старый. Что, не терпится продолжить свои зверства? — Само собой, — радостно соглашаюсь я. — Все это очень серьезно, Асенька, — в очередной раз говорит доктор. — Чувства этого человека к вам настолько же больны, насколько он сам. Я боюсь, что он может сильно навредить. — Если он жив, — добавляю я, изображая серьезность. — Разумеется. Чтобы вы понимали, почему я так беспокоюсь, предлагаю вам взглянуть на это. Рубинштейн двигает ко мне папку и открывает ее. Он что, подъезды ходил фоткал в моем старом районе? На кой черт я должна разглядывать это? — На снимках стены палаты Разумовского, — поясняет доктор. — Мило, — цежу я, сцепив руки в замок, чтобы не не было так велико искушение опрокинуть на него свою чашку. — Знаете, не помню этого помещения. — Его основная палата. — А мы с ним встречались не в основной? — невинно уточняю, глядя на Рубинштейна, который вроде бы слегка раздражен моими вопросами. — Нет, я выделял для вас отдельные помещения. Ради удобства. — Очень предусмотрительно с вашей стороны. Так зачем мне смотреть на этот бред сумасшедшего? На самом деле, снимки довольно жуткие, когда думаешь, до какой степени нужно довести человека, чтобы он рисовал нечто подобное. Почерк на большинстве вообще не разобрать, зато я вижу шахматную доску. Птица развлекался, представляя себя гроссмейстером? Или отголоски его тупого плана отзывались в Сереже? — Я хотел показать вам вот этот, — говорит Рубинштейн и вытаскивает тот снимок, на котором больше всего текста. — Вчитайтесь, Ася. Данные записи появились незадолго до того случая во дворе больницы. Одна из причин, по которой я принял решение изолировать его от вас. Если откажусь, будет слишком подозрительно? Невыносимо думать, что Сережа слышит, как чертов Рубинштейн пытается выдать мне его очередной секрет, отвратить от него. Ладно, всего пару строчек, и скажу, что не вижу ничего интересного. Но я вижу. И, вопреки громкому ору моральных принципов, оторваться уже не могу, особенно после того, как Вениамин Самуилович любезно подсовывает листок с печатной расшифровкой. Я, закусив губу пробегаю глазами по строчкам, обращенным к женщине, которая явно небезразлична тому, кто это писал. Была, если принимать во внимание строчку про цветы на могиле. — Какое отношение это имеет ко мне? — тихо спрашиваю, насильно отрывая взгляд от листа. — Вы что-то путаете. Девушка в отрывке умерла. «Когда вспыхнет новая звезда, я буду уже далеко. Сидя на берегу девственно прозрачного озера и глядя на окутывающий лес туман, я буду вспоминать те прекрасные недолгие мгновения моей крохотной и так быстро прошедшей жизни. Я буду купаться в свете Новой звезды, думая о том, что тогда можно было что-то сделать, и жалея о том, что ничего нельзя изменить.» — Полагаю, Сергей вспомнил отрывок из какой-то книги, находясь под впечатлением от вашего… общения, Асенька. Просто представьте, насколько сильны были эти… впечатления. До того сильны, что он пытался выразить их хотя бы на стене, не имея возможности делать это в реальности. — Вам не кажется, что вы переходите границу врачебной тайны, доктор? — мрачно спрашиваю, устав изображать раболепие пред светилом медицины. Нахмурившись, захлопываю папку. Строчки и без листа стоят перед глазами. «Напившись чистейшей воды из ручья, ловко бегущего по извилистому руслу, пробитому временем, я вспомню тебя, твои безумно прекрасные глаза, отливающиеся блеском ночного озера, твои манящие губы, которые, едва пошевелившись, могли успокоить мою душу.» — Я лишь хочу, чтобы вы понимали, с чем мы с вами имеем дело, Асенька, — добродушно улыбается Рубинштейн. — Я не желаю ничего понимать, Вениамин Самуилович. Разумовский мертв, и он не стоит на пороге моей квартиры, так что все это лишнее. «Вдохнув запах ночных, никем не тронутых, цветов, я вспомню пьянящий запах твоего тела, от которого я постепенно сходил с ума.» Рубинштейн отодвигает чашку, складывает руки на столе и смотрит, смотрит так, будто отлично знает все мои секреты. — А если бы он был жив, Ася, то что? Если бы пришел к вам на порог? Что бы вы сделали тогда? — Позвонила бы в полицию. «Услышав шорох ветвей, вызванного полетом куда-то стремящейся птицы, я вспомню, как мы бродили с тобой под луной, глядя на звездное небо. Мои воспоминания унесутся к тому моменту, когда из миллиарда звезд я выбрал самую яркую и красивую, и подарил ее тебе. И ты назвала ее Новой.» — Простите, Асенька, но у меня есть сомнения. — Меня ваши сомнения не касаются. Я позвоню в полицию, и там уже пусть решают все это. И я думаю, что нам пора прекратить подобные встречи, они совершенно бесполезны. — Вас так задел отрывок, Ася? «Когда я разведу костер, и буду наслаждаться бесподобно великолепным видом хаотично вздрагивающего пламени, я вспомню, как однажды ты сказала: «Я люблю тебя», в тот момент я был самым счастливым человеком на земле, и мне не нужно было больше ничего. Всё это было так прекрасно… и так давно…» — Мне он безразличен, Вениамин Самуилович. Данные строчки не имеют ко мне никакого отношения, вы сами видите, что… — О, я вижу глубоко несчастного и одинокого человека, снедаемого болезнью. И вы, Асенька, протянули ему руку помощи, предложили частичку тепла, и не просто в обычной жизни, нет, в ситуации, когда против него ополчился весь мир. — Слушайте… — Он выражал это, как мог. Я пытаюсь донести до вас, что если Сергей жив, то он придет к вам, — произносит Рубинштейн, внимательно меня разглядывая. — Если уже не пришел. «Когда вспыхнет Новая Звезда, и своим неестественно ярким светом осветит берега огромного озера, я вспомню, как мы гуляли по извилистым улочкам ночного города. Я вспомню, нет, я увижу, как наяву, яркий свет непонятно откуда появившейся машины…» — На что вы намекаете? — угрюмо спрашиваю я и встаю. — Думаете, я прячу его у себя под кроватью? За кого вы меня принимаете? Рубинштейн опускает два пальца на папку, разворачивает ее к себе, продолжая сидеть с таким выражением лица, будто уже все знает. — За влюбленную женщину. Такое часто бывает, Ася, вы не первая и не… — Ну все, это уже вздор! — громко заявляю, всплеснув руками. — Я вынуждена просить вас покинуть мою квартиру и больше не приходить. Иначе я вызову полицию. Рубинштейн усмехается. Да. Мы оба знаем, что я их сюда никогда не вызову. Но вот про Шуру он не в курсе, а наемник уже маячит в дверях кухни с пистолетом. Доктор сидит к нему спиной, но я качаю головой. Пока ничего глобального. Надеюсь. «Когда вспыхнет Новая Звезда, заполняя своим светом практически всё вокруг, я с огромной болью вспомню море цветов на твоей могиле… Когда слезы тяжелым градом будут катиться по моим щекам, я прокляну свет Новой Звезды, заставляющего каждую ночь смотреть на него.» — Видите ли, Ася, Сергей доведен до такого состояния… — Так вы сами его довели до этого! — не выдерживаю я, со стуком опуская на стол свою кружку, которую хотела убрать. — Вы издевались над ним вместо того, чтобы лечить! Рубинштейн встает, достает из кармана салфетку и, сняв очки, начинает неспешно протирать стекла. — Почему вы так думаете, Ася? — деловито уточняет он. — Потому что у меня есть глаза. Вы мучили его. «Когда вспыхнет Новая Звезда, к горлу подкатится ком, заставляя не думать вообще не о чем, а погрузиться в пучину нахлынувших воспоминаний, отбрасывая угнетающую оболочку действительности…» — Не думаю, что у вас есть достаточная квалификация, чтобы судить о моих методах, Ася. — Квалификация мне не нужна для того, чтобы понять, что вы законченный садист. — О, полагаю, посыпавшиеся на больницу проверки — ваших рук дело? «Когда вспыхнет Новая Звезда, я буду уже далеко. Возможно, так далеко, что ее свет вряд ли когда-нибудь достигнет этого места. Когда вспыхнет Новая Звезда, я буду на пути к тебе. В дебрях Вселенной я буду искать тебя. Я загляну в каждый ее уголок и обязательно найду.» — Не понимаю, о чем вы, — цежу сквозь зубы и указываю на дверь. — Уходите. Рубинштейн водружает очки на место и спрашивает: — Могу я передать послание Сергею? — Нырните в Неву. Авось повезет. Вон из моей квартиры. Он, окинув меня напоследок многозначительным взглядом, идет к выходу. Шуры там уже нет. Я облегченно выдыхаю, когда Рубинштейн останавливается и заботливым тоном интересуется: — Вы приболели, Асенька? Что-то серьезное? Да, слабая мозговая деятельность, судя по всему. Я смотрю туда, куда и он. На пустой пакет от капельницы возле раковины, который забыла выбросить. — У соседки кошка заболела, — с каменным лицом отвечаю, не выдавая досады. — Помогаю с капельницами. Не задерживайте, у меня много дел. — Конечно, Асенька, я думаю, что очень много. — Рубинштейн продолжает путь и на ходу добавляет: — Свяжитесь со мной, когда Сергей выйдет из-под контроля. Не усугубляйте груз на его плечах своей смертью. — Всего хорошего, — говорю я и захлопываю за ним дверь, запираю сразу на все замки. Страшно. Теперь уже не отвертишься. Что этот садист предпримет? Решит натравить полицию? — Ну и душный чел, — заявляет Шура, нарисовавшись в коридоре. — Я еще по заметкам его понял, что он гандон. — Да, — бормочу я, обернувшись. — Еще какой. — Посторонись-ка, — бормочет Шура, быстро залезая в кроссовки. — Пойду его провожу на всякий. Наемник накидывает капюшон и, оттеснив меня от двери, заново открывает замки, после чего выскальзывает в коридор. Я, потоптавшись в коридоре, отправляюсь в студию, откуда Разумовский так и не вышел. Может, спит? Куда там. Сережу я застаю бродящим туда-сюда по комнате. Он застывает, испуганно смотрит на меня. Все такой же бледный, но хоть не шатается сейчас. — Я объясню, — говорит он, делая шаг ко мне, но тут же останавливается. — Сереж… — Я не помню, откуда в моей голове этот отрывок, я не думал, что когда-нибудь выйду оттуда, не думал, что между нами может быть что-то, и это были просто мечты, за которые я хватался, когда становилось совсем плохо. Да, в том отрывке я думал о тебе, прости, в начальных строках, потому просто писал по памяти и… Я представлял, как мы могли бы… — Разумовский, уймись, — прошу я, подходя к нему. Не слушая дальнейших сбивчивых фраз, обнимаю его, уткнувшись лицом в грудь. — Ты не обязан объяснять. Если мысли обо мне хоть как-то помогали тебе там продержаться, то я только за. Проблема в другом: тебе нельзя здесь больше оставаться. Рубинштейну надоело играть в дурака, он точно знает, что ты жив и в контакте со мной. Сережа, выдохнув, робко обнимает меня в ответ, стараясь не особо тревожить катетер в вене. Другой рукой он касается моих волос, невесомо гладит. Боже, до чего же надо было довести человека, чтобы он изрисовал стены такой жутью? Я мало знаю о психиатрических больницах. Может, там каждый второй так делает? Но этот отрывок… Не выходит из головы. Насколько же одиноко ему было, боже, если оставалось цепляться за крохи наших встреч и мечты о том, что могло бы быть иначе. По крайней мере, теперь я могу без зазрения совести покрыть Рубинштейна матом, если опять встретимся. — Я буду в убежище с Олегом, — тихо говорит Разумовский. Я, закусив губу, киваю. — И… Лучше, если ты тоже останешься с нами. Временно. Когда Гром узнает про Олега… — Если я исчезну, он утвердится в своих подозрениях. Лучше так не делать. Ужасная ситуация. Майор будет в ярости и мне, скорее всего, не удастся даже шагу ступить без его слежки. Я не смогу видеться с Сережей, приезжать к нему будет слишком опасно. И неизвестно, сколько это продлится. Впрочем, мы же изначально понимали, что Разумовский не сможет торчать у меня вечно, ему придется уехать, чтобы обезопасить себя. Сначала в убежище за городом, потом… Куда-нибудь. Мы понимали, да, но сейчас так тоскливо. Сразу вспоминаются те дни, когда Рубинштейн отрезал нас друг от друга. — Прости меня, — шепчет Сережа. — Я так хочу, чтобы все было иначе. — Разберемся, — бодро отзываюсь, но получается чересчур. Подступающее желание зареветь удается запихнуть обратно, и я выпрямляюсь, чтобы посмотреть на него. — Сегодня один черт поедем в это убежище вместе. А потом… Будем действовать по обстоятельствам. Главное, чтобы ты был в безопасности. И чтобы его шиза не решила, что самое время проявить свое паскудство. — Ася, — зовет Сережа и отстраняется, шагает назад, чтобы сесть на подоконник. Они у меня в квартире низкие и широкие, поэтому мы с Разумовским оказываемся на одном уровне. Я, следуя за его руками, становлюсь ближе, убираю с лица рыжую челку, выбившуюся из хвоста. Да, с волосами надо что-то делать, но рука не поднимается. — То, что говорил Рубинштейн, — не правда. — Ты о чем? — Мои чувства к тебе не зависят от обстоятельств, — негромко признается он, опустив взгляд. — Они не возникли из-за того, что ты была единственным светлым пятнышком там. Они… просто есть. Потому что ты — это ты. Я смотрю на него и улыбаюсь, как самая настоящая влюбленная дурочка. Кто бы знал, что это такое восхитительное ощущение. Коснувшись его подбородка пальцем, заставляю поднять голову и целую, чувствуя себя настолько иррационально счастливой, что даже страшновато. В наших-то реалиях. Отстранившись, тихо и уверенно говорю: — Я люблю тебя. И мы обязательно погуляем по ночному городу и посмотрим на звезды. И много чего еще, обещаю. Рванем куда-нибудь в Мексику, там красиво. А еще… Мы оба вздрагиваем, когда слышим, как ключ проворачивается в дверном замке. Вздохнув, добавляю совсем не то, что хотела: — А еще надо готовиться вытаскивать твоего Волкова. Сережа кивает и прижимает меня к себе. Может быть, все и обойдется.

***

Все не обойдется, потому что наш синеволосый союзник не нанял водителя. Это выясняется уже тогда, когда они с Сережей собирались прокрасться на парковку. Заметив, что я не одеваюсь, Шура задумчиво почесал затылок и спросил, чего это я тяну кота за яйца. Кота у нас нет, яиц в холодильнике тоже, вот тут-то и вылез просчет в гениальном плане. Сережа был уверен, что наемник позаботился о том, кто поведет машину, Шура был уверен, что машину поведу я. Чтобы «не палить базу». Палить в тот момент хотелось только чьи-то синие волосы, я даже задумалась, не передается ли Птичья пиромания по воздуху. Но, судя по лицу Сережи, он тоже был согласен со своим двойником. Мы недолго поспорили, попытались двигать игроков по воображаемой доске. И в итоге я сижу в черной тачке с тонированными задними стеклами. За городом, на некотором отдалении от места действия. Чтобы добраться сюда, Шуре и Олегу придется пересечь небольшую лесополосу. В конце концов, нам удалось убедить Сережу, что все логично, так даже безопаснее, ведь если за рулем буду я, то другие наемники не узнают, куда мы увезем Волкова. У них свои автомобили. Аргумент был выдуман Шурой, который, кажется, и сам понял, что оплошал, но я его поддержала. Так наемники не узнает не только про Волкова, но и про Разумовского. Это главное. Сережа так все равно не считает, но его упрямство грозилось сорвать нам всю операцию. Пришлось надавить. Теперь он сидит на заднем сидении с навороченным ноутбуком, который доставили вчера, и что-то там иногда выщелкивает. С Шурой они связь поддерживают через гарнитуру, мне остается лишь курить электронку в открытое окно. Надеюсь, все это не ухудшит состояние Разумовского. У Валентина там еще пакет назначений готов, чтобы сразу начать лечиться, как только с капельницами закончим. Задача сейчас кажется не такой уж сложной. Подкараулить фургон, который будет перевозить Олега, создать препятствие на дороге, отбить Волкова у охранников и драпануть куда подальше. Да, здесь, в машине думать об этом вообще легко. С Шуры мы стрясли клятву никого не убивать, но будут ли он и наемники придерживаться такого условия? Или при первой возможности начнут палить на поражение? Как жить-то потом с осознанием того, что способствовала убийству? Виноградная электронка вдруг кажется отвратительно невкусной. Я сую ее в карман и закрываю окно. — Как там? — спрашиваю, обернувшись. — Пока все по плану, — отстраненно говорит Сережа. — Потому что еще не начали? — Да. Чудно. Ненавижу ждать. — Ася. Если Гром придет к тебе… — Как придет, так и уйдет. Пусть обыскивает квартиру, этаж, дом. Я могу даже в участок съездить, мне скрывать уже нечего будет. Ты же… Ты же не думаешь, что он кинется на меня? — Нет, — говорит Сережа, а после паузы добавляет: — Не знаю. У него очень веские причины ненавидеть нас с Олегом. — Ну да. Чего там причина, кстати? Молчит? — Пока да, — коротко отвечает Разумовский. Ну и хорошо. Какова вероятность того, что Птица меня убьет, если я потом предложу ему семечек за покладистость? — А он сейчас рядом? — уточняю, вновь глянув на Сережу. Тот, задумавшись, прислушивается к себе и качает головой. Я, зачем-то понизив голос, прошу: — Расскажи мне о нем немного. О прошлом и все в таком духе. Например, что ты думаешь насчет его Чумного Доктора? Что им двигало? — Зачем тебе это? — настороженно интересуется Разумовский. — В доверие втереться, — честно говорю я. — Чтобы чувствами какими-нибудь воспылал и не придушил во сне. Думаю, если буду изображать восхищение и поддержку, то все получится. Но мне нужно немного информации. Сережа рассказывает неохотно, но все-таки делает это. В основном речь идет о том, как Птица появился и кое-каких фрагментах их общей жизни уже после того, как Олег ушел. Их Разумовский помнит плохо, больше ориентируется на факты и слова двойника о том, что тот помогал ему с бизнесом и конкурентами, да и с другими обидчиками разбирался. Как умел. Иными словами, есть вероятность, что вереница трупов гораздо больше. Я не говорю этого вслух, вовремя прикусив язык. Нас прерывает Шура, который что-то говорит Сереже, и тот полностью переключается на ноутбук. Устав гадать, прошу дать мне один наушник и первое, что слышу, — отборный мат. От наемников другого и не ожидалось. Фургон остановлен, ребята выпрыгнули из засады аки разбойники из «Бременских музыкантов» Я на всякий случай завожу машину, услышав выстрелы. Они что, стреляют в охрану?.. — Здесь еще люди! — кричит Шура после чего-то, подозрительно похожего на автоматную очередь. — Не наши! Сережа встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида. Синие глаза до краев заполнены удивлением, и я, выругавшись, даю по газам. Птичьи козни? Или не только мы такие умные, и с Олегом решил поквитаться кто-то еще? Сейчас нет времени раздумывать, да я и не пытаюсь, гоню туда, где за деревьями скрывается поворот, обгоняю чью-то машину. Фургон подловили на окраине города, поэтому мы туда спешно теперь возвращаемся. Остается только гадать, каких трудов стоило Сереже заставить конвой выстроить маршрут именно так, чтобы это еще и выглядело обоснованно. Может быть, кто-то догадался и устроил нам засаду в ответ? Плохо, очень плохо. Где-то вдалеке я слышу завывания полицейских сирен. Еще хуже. Когда мы уже почти подъезжаем, в наушнике Шура называет, видимо, чье-то прозвище. Нахмурившись, перебираю наемников, которых Разумовский нанял. Нет таких. — Что еще за Дракон? — бормочу я, еще раз сворачивая. И вот картина маслом. Фургон валяется на боку, наполовину на тротуаре, вокруг лежат охранники, то ли без сознания, то ли… Без сознания. Несколько наемников тоже на асфальте, зато Волков уже не внутри, а с кем-то дерется. Светловолосый мужчина выглядит массивнее и выше, и в целом производит впечатления рэкетира из девяностых. Руки у Волкова скованы наручниками и массивной цепью, но ему это не особо мешает. Поднырнув под руку незнакомца, он накидывает цепь тому на шею и перекручивает, взяв его в захват. Тот кое-как выворачивается, тянется к железному ошейнику Олега (вот ведь ирония) и тут же получает по морде массивным наручником, а потом еще раз и еще. Бежевый костюм Волкова кое-где и так уже запачкан кровью. Кое-как его оттаскивает Шура и что-то кричит, указывает в сторону машину. Олег последний раз бьет своего оппонента, и они вместе с синеволосым наемником бегут к нам. Похоже, кандалы на ногах успели избавить от цепи, но не снять. Присвистнув, смотрю, как мужик, с которым дрался Волков, поднимает и сплевывает на землю кровь, решительно направляется за ними, очень недобро ухмыляясь. Шура, едва обернувшись, делает несколько выстрелов, заставляя его нырнуть за фургон. Рванув на себя заднюю дверцу, заталкивает в салон Олега, а сам прыгает на переднее место, с ходу приказывает гнать во весь опор. Несмотря на дрожащий руки, слушаюсь и выполняю беспрекословно. — И ты здесь, — усмехнувшись, говорит Олег. — Не удивлен. Он кого имеет в виду? Меня или Сережу? — Жив? — спрашивает Волков. Это явно не ко мне. — Да, — тихо отвечает Разумовский. — Ася вытащила. — Вот оно что. Сказала бы, что решила играть по-крупному, я бы тебя в долю взял. — Иди в задницу, Волков, — огрызаюсь я, не отрывая взгляда от дороги. — И я рад тебя видеть, зайка, — заявляет он, посмеиваясь. Придурок. — Шпилька есть? Надоело столько железа таскать. — Потерпишь, — бормочу я. — Ты чего такая злая? — удивляется Олег. Ответом ему служит мой средний палец, ради этого я даже на пару секунд отрываю руку от руля. Волков лишь ржет, но потом затихает, потому что Шура объясняет, как лучше проехать, и требует снизить скорость, чтобы не привлекать внимания. Мне очень хочется обернуться и посмотреть, все ли хорошо с Сережей, но нельзя. Сейчас лучшее, что можно сделать, — свалить подальше отсюда, а потом узнать у наемников, какого хрена произошло. И я ведь целых несколько секунд радовалась, что все получилось легко. А легко, оказывается, получилось, потому что за Волковым рванули не только мы.