Сборник драбблов

«Я дарил тебе розы,

Розы были из кошмарных снов,

Сны пропитаны дымом,

А цветы мышьяком.

Даже злые собаки

Ночью не решались гавкать вслух,

Когда читал тебе книжки

Про косматых старух.»

— «К Элоизе», Наутилус Помпилиус.

Он ходит по воде, как плотник и матерится как сапожник. — Эй… Э-эй. Гражданин Ной. — Ну что тебе? — Не нойте. «И не мельтешите, пожалуйста, а то по вам, когда вы туда-сюда ходите, весьма затруднительно попасть», — хотел бы добавить стоящий на берегу реки Аллен, но, глядя на скорбно заломленные брови, так и не поднимает валяющийся в ногах булыжник. — Я не ною. Я это… — Тики выписывает рукой в воздухе непонятные восьмёрки, — негодую. Вот. — Ну короче, не делай то, что ты сейчас делаешь. Раздражает. — Раздражаю? Ой, беда-то какая. А мне, между прочим, вот этим вот самым лицом, которое ты с таким упоением только что расквасил, уже завтра на очень важном приёме отрабатывать свой ежемесячный сухпаёк! — Так научись отрабатывать чем-нибудь другим, — пожимает плечами Аллен, потирая всё ещё зудящие от ударов костяшки пальцев. Тики мгновенно перестаёт ходить из стороны в сторону и награждает его долгим, многозначительным взглядом, от которого приличные девицы, наверное, сразу падают в обморок, а их благородные родственники хватаются за дуэльные пистолеты. Но Аллен не девица, да и благородных родственников у него нет. Он просто тяжело опускается на траву и, растопырив гудящие от усталости ноги, показывает ему средний палец. Тики светится, как начищенный пятак. Одного неприличного жеста достаточно, чтобы этот Ной позабыл и про ссадину на скуле, и про дыру в штанах. Наверное, в их Ноевой семейке он самая паршивая овца. — Эй, мальчик. — Аллен. — Эй, мальчик Аллен. Аллен закатывает глаза. — Ну? Тики подходит к нему, перешагивая с водной глади на землю, смешно выставляет перед собой руки в когда-то белых, но сейчас — в чёрных от грязи и крови перчатках: — Баранки гну. Временное перемирие, договорились? — и, приняв недоверчивое фырканье Аллена за согласие, по-свойски плюхается рядом. — Вообще-то я сюда первый пришёл. — А я рыбачу здесь по субботам в течение пяти лет, и? — Рыбачишь при полном параде? — кивает Аллен на проплывающий мимо них цилиндр. — Для тебя наряжался, неблагодарный. — Врёшь. — Вру, — услужливо скалится в ответ Тики. Хлопает себя по карманам в поисках сигарет. — Курить вредно, — напоминает Аллен. — Говорят, цвет лица портится. — Я оценил твою шутку, оценил, — кивает Тики, продолжая искать то, чего явно у него больше нет. — Твою мать. Это плохо. Если я сейчас же не затянусь, можешь смело меня топить. — Чтоб ты знал: та пачка вонючих сосалок, что ты так упрямо нащупываешь, выпала у тебя из кармана ещё в самом начале нашей потасовки. — Куда? — В реку, куда ж ещё. — Да бли-и-и-ин. Аллен издаёт зловещий смешок. — Ну всё. Готовься к глубокому погружению, мистер Курение-Убивает. — Ты всегда такой убийственно весёлый? — уныло вопрошает Тики. — Или функция «добивание» включается у тебя специально для меня? — Только на похоронах! — во весь рот улыбается Аллен. — И только на твоих! — Ай ладно, — сдаётся Микк. — Плевать. Давай, мальчик, топи. Нахрена такая жизнь — ни покурить, ни порыбачить. В любой другой день Аллен нафаршировал бы Тики камнями, схватил за ногу, вприпрыжку потащил к воде и утопил бы за милую душу, даже упрашивать не пришлось бы. Но сегодня ему, как назло, лень. Те жалкие остатки сил, что он планировал потратить на дорогу, ушли на их драку. Эти Нои очень дорого ему обходятся. — На, — говорит он, вытащив из кармана куртки мятую сигарету и спичечный коробок. — Кури, бродяга. Радостно промурлыкав что-то нечленораздельное, Тики сначала закуривает, сломав перед этим две спички, от души затягивается, выпускает пару колец дыма в сиреневое небо, и только потом говорит: — Мерси, мон анж. — Чё? — кривится Аллен, крутя кулаком у него перед носом. — Ещё разок в морду захотел? — Приторно вежливым, насквозь лживым малышом, спасающим неприспособленного к жизни буржуя от потери самых отвратительных трусов, которые мне когда-либо доводилось видеть, ты мне нравился больше, мальчик. — Врёшь, — ухмыляется Аллен. — Вру, — подумав, соглашается Тики. — Видал я трусы и похуже… А когда это ты сам курить начал, а, стервец? То-то, смотрю, личико у тебя какое-то… серое… Он скребёт пальцем ему щёку. Аллен отмахивается, как от надоедливой мухи. — Не придумывай, не начал. Предыдущий владелец куртки на память оставил. Куртка, к слову, совсем не греет, и с этим нужно срочно что-то делать — на улице с каждым днём становится всё холоднее, а за душой, как обычно, ни гроша. Все деньги ушли на чёртов билет. И если бы не этот приставучий, болтливый идиот, Аллен успел бы на поезд и сейчас уже дрых бы всю дорогу, аж до самого Йорка. — Ты, наверное, думаешь: «если бы не этот идиот, я бы сейчас уже трясся в поезде до Йорка». Угадал? Аллен смотрит на него во все глаза. — Козёл, так ты ещё и мысли читать умеешь?! А ну проваливай из моей башки! Кулак прилетает Тики в ту самую, и без того опухшую скулу. Прижав ладонь к многострадальному лицу, он валится на спину и, качаясь из стороны в сторону, орёт дурным голосом. — Надо было тебя… преступника малолетнего… ещё в том лесу… — Надо было. Конечно, надо было, — поддакивает Аллен, подбирая выпавший из его пальцев окурок. Крутит в руке и, подумав, затягивается. Закашливается. — Эх… кхе-кха… ты. Профукал… кха-кха… такой мо… кха-кха-кха… мом…кха…мент. Но сейчас-то что об этом вспоминать, — хлопает Микка по коленке. С презрением и осуждением смотрит на сигарету. — Нет, это ж дрянь редкостная, как ты её вообще в рот суёшь? Жалобы и нытьё прекращаются, как по команде. Ухмылочка на побитой физиономии уже просит не кулака, а целого кирпича. — Нежно, — приподнявшись на локте, сообщает Микк. Цепляет его руку, разворачивая фильтром к себе, сплёвывает кровь в сторону, снова затягивается и, опасно приблизившись, выдыхает струю дыма из своих разбитых губ в его сухие. — Вот так. — Кха. Кха. Кхе! — подыхающим альбатросом кашляет тот на Тики, забрызгивая слюнями. — Свои цыганские поцелуи оставь, пожалуйста, при себе. — На дар, чаворо. Джюкел джюклес на хала.* — На дарава. Джа по кар.** — Уф. Жестокосердный. Весь в папочку Кросса. — Надоел, Тики, хуже горькой редьки, я серьёзно! Но урчание в животе возвращает способность мыслить практично: — Так, говоришь, ты у нас знатный рыболов, да? Может, тогда выловишь мне пару окуньков, а? — Может, мне тебе ещё дом вон на том пригорке построить, а рядом садик разбить? — вытирая грязной перчаткой лицо, язвит Тики. — И в нём дворецким заделаться? А? Милорд. Как тебе? — Ну какой из тебя дворецкий, ё-моё. Вон, рожа чумазая, подлая, коварная… Я тебе, честно говоря, даже пыль с канделябров смахивать не доверил бы. — О как. — Говорит Микк. — Таким ты меня, значит, видишь. Хорошо. Вдруг встаёт, снимает перчатки, идёт к реке, как следует умывает лицо и уходит куда-то, напоследок бросив загадочное и неожиданно строгое: — Жди. — Да щас. Ага. Делать мне нечего, — кричит ему в спину Аллен. — У тебя, кстати, дыра на жопе, милорд! Тики оборачивается. Приподняв изящную бровь, хлопает себя по голой ягодице и показывает ему средний палец. *** Он возвращается спустя где-то четверть часа. С пакетом, полным яблок, булок, конфет и ещё какой-то фигни. Даже флягу с водой притащил. Вот ведь. — Ну? — выжидательным тоном произносит, глядя на только что дремавшего лицом в траве Аллена. — Кто кормилец? Кто молодец? Аллен трёт сонные глаза, ежится от заползшего под одежду холода. — Кто? Тики недовольно цокает языком и трясёт над ним пакетом активнее. — Ну-у, — тянет Аллен, внимательнее всматриваясь в его содержимое. — Зная тебя, могу предположить, что часть из этого отравлена, а другая часть просрочена. Тики роняет пакет ему на голову и, опустившись рядом, тяжко вздыхает: — Короче, ты как хочешь, а я поем, — вынув из пакета белый свёрток, аккуратно разворачивает его: на плотной бумаге лежат рисовые треугольнички. Такие часто делал Джерри. Микк берет один и с аппетитом начинает лопать. — Это чё? Онигири, что ли? — поведя носом, спрашивает Аллен. — Нет, Аллен Уолкер. Это отрава, — с набитым ртом отвечает Тики. — Шмэртэльный яд. Яд вкусно пахнет рыбой. А слюни Аллена вот-вот затопят всю местность. — Ну ладно, в принципе, рискнуть можно. Экзорцист я или где, — решает он, храбро зарываясь с головой в пакет. Лишь когда они доедают все онигири, все булки и пару конфет, он сыто, полусонно спрашивает: — А где ты их взял-то? В Англии, насколько знаю, онигири почти не делают. Ковыряющийся мизинцем в зубах Ной расплывается в самодовольной улыбке, будто ждал этого вопроса всю жизнь и наконец дождался. — Я, знаешь ли, не абы кто, мальчик. Я Тики, мать твою, Микк, и я могу перемещаться из одной точки мира в другую, лишь захотев. Для меня, в отличие от вас, божьих коровок, не существует границ и запретов, нет понятия «предел». Я легко перешагиваю все мыслимые и немыслимые… — А. Так ты это, дверью Роад пользуешься, что ли? Ну так бы сразу и сказал. Она хоть в курсе? Знаешь, вообще-то чужое трогать нехорошо. -… мальчик. — Что? — То. — Заметно скисает Тики, вмиг растеряв весь свой гонор. — Ну ты меня ещё поучи, защитник чужой собственности. — А чего? Я бы и сам такой пользовался, — примирительно говорит Аллен. Ничего не может с собой поделать — вкусная еда, за которую не надо ни с кем драться, превращает его в пацифиста. — Удобно от коллекторов скрываться. Тики тоже веселеет. Вытянув ноги и хлопая носками ботинок друг о друга, признаётся: — Да я их, на самом деле, у одной старой японки беру, они с мужем тут неподалёку лавчонку держат. Сам он португалец, кстати. Мой земляк. Булки печет. — Булки тоже неплохие. — Неплохие? Ты смолотил пять из семи! Пять, Аллен Уолкер! Из семи! — Мне же надо было распробовать! — И, кстати, постоянным клиентам они делают скидки. — Смотрите, какой экономный. Что ж, признаю, был неправ. В моём доме ты будешь завхозом. — Это повышение в должности или оскорбление? — Это я так «спасибо» говорю. Ну, за хавчик. Два дня уже во рту ни крошки не держал. — Бывает, — с теплотой и пониманием отзывается Тики, хлопая его по плечу. — Ладно. Добивай остальное, а мне пора. — Что, прям всё — мне? — шелестя ещё наполовину полным пакетом, удивляется Аллен. — Ну, положим, не прям всё, — Тики наклоняется, долго, придирчиво выбирает и затем забирает себе одно из яблок. Снова наступив на реку, машет на прощание: — Там, кстати, ещё где-то билет был. — Какой, блин, билет? — Какой-какой. В цирк, блин, билет. И постарайся держаться подальше от севера страны, лады? Там сейчас не очень спокойно. Аллен непонимающе хлопает глазами, шарит по пакету и находит наконец бумажку. Билет на поезд. Не в Йорк, а в противоположную сторону — в Плимут. Отправление через четыре часа. — А почему… — когда он поднимает голову, Тики уже и след простыл. — Странный тип, — думает Аллен вслух, машинально нащупав на дне пакета яблоко и злобно впившись в него зубами. Гадкий привкус заполняет рот. Вот зараза. Так и знал. Гнилое. Он отплёвывается, утирая губы рукавом, тянется к фляге. А, сделав большой глоток воды, слишком поздно понимает, что это фляга с водкой. *** Доверять Ною — это как доверять самому себе. В случае Аллена — смертельно опасно. Поэтому, перепродав купленный Тики билет какому-то запыхавшемуся бедолаге втридорога, он едет в Дувр, откуда уже сегодня же вечером на пароме переплывёт во французский Кале. С самого утра люди на улице собираются в толпы, у всех испуганный вид. На каждом углу они обсуждают сошедшие прошлым вечером с рельсов вагоны. Говорят, не обошлось без жертв. Говорят, сначала раздался взрыв. В свежей газете, которой Аллен, дожидаясь на неудобной скамейке отплытия, накроет свое измождённое лицо, будут описаны подробности, о которых он уже вряд ли узнает. Например, что взорванный поезд направлялся в Йорк. Например, что взрыв произошёл в том самом вагоне, в котором он так надеялся отоспаться.