Сжигая истину

      У каждой вещи есть имя. И если принимать это за правило, логично заключить, что в нём будут исключения.       Он — вещь. Его продают, покупают, используют, выбрасывают — словом, делают всё то, что можно делать с существом хоть и одушевлённым, но не обладающим никакими жизненными перспективами. Поэтому, когда лента на его глазах сменилась бронзовой маской, он ничего не сказал.       — Продать бы тебя быстрей, — выдохнул Господин, исполнявший это своё желание уже трижды. Трижды «вещь» была возвращена.       Четвёртый раз, собственно, произойдёт прямо сейчас.       — 2791!       Его «имя» резануло слух, но он нашёл в себе силы подняться с пола. Груз металлических оков оттягивал шею и руки вниз.       — Выпрямись, — кто-то со всей дури шарахнул его палкой по спине.       Он сжал зубы и повиновался. Той же палкой его подтолкнули вперёд. Ему не нужно было видеть — он слышал. Гомон толпы, доносившийся до него явственно и чётко, током прошёлся по коже. Два шага — и он в клетке, среди таких же брошенных вещей, как кукла в ящике с игрушками.       Он замер. По местным правилам, сначала выбирают «высшие». Он этих «высших» никогда не интересовал. Цокот каблучков сказал ему, что это девушки.       — Мы выбрали!       Его никогда не продавали так быстро.

***

      «Дорогой Доктор!       Пользуясь случаем начала нашего плодотворного сотрудничества, преподношу Вам скромный подарок, приобретённый мною в Вашей стране на занимательном мероприятии, проходящее в стенах Артае Шо каждый третий четверг месяца. Надеюсь, Вы не забудете запечатлеть мой вклад в нашу совместную цель.       P.S. Котёнок ласковый, но царапается, если смотреть ему в глаза. Верю, что Вам хватит благоразумия не гладить его против шерсти.       Д.»       Рацио читал это по-другому: следующая наша встреча произойдёт в третий четверг следующего месяца, будь готов явиться в Большой Театр, захвати с собой фотоаппарат. И Рацио был бы даже вполне себе доволен, если бы к посланию не прилагалась кое-что ещё.       Двадцать минут назад Елена влетела в кабинет, всучила всё, что у неё было, прямо Рацио в руки и покинула комнату, выдав короткое:       — Это подарочек от неё!       «Подарочек» не вопил, не кричал, не ругался — лишь смиренно переминался с ноги на ногу. Засаленные волосы спадали на театральную бронзовую маску, закрывавшую глаза, на шею давил стальной ошейник, ключи от которого вручили Рацио вместе с письмом, а руки грубо сжимали верёвки. Рацио тихо выдохнул. С пониманием её посланий у него проблем никогда не возникало, а вот это…       — И что мне с тобой делать? — для Рацио этот вопросы был и закономерным, и риторическим, но не для человека перед ним.       — Что хотите, — коротко отозвался он, опустив голову, — но прежде, позвольте узнать, каковы условия моего освобождения?       И тон, и манера речи — отметил Рацио — абсолютно не вписывались в его статус. А статусы в этом мире определяли сложность выживания. Таким как Рацио позволялось вставать, во сколько вздумается, ходить, куда хочется, есть, сколько влезет, но предписывалось задумываться, о чём писать, как говорить, высказываться, любое действие оттачивать, лишь бы не лишиться за них головы. Веритас Рацио, впрочем, уже трижды спасал себя от эшафота. Веритасу Рацио двадцать три. Мир, смотревший на него снаружи, давно ему опротивел, но был для Рацио обнаружен как интереснейшее в существе. Неизведанное пронизывало его: изучить, понять и объяснить — задача осознанная им лет в двенадцать, когда люди начали убеждать его в твёрдом «ты ничего не значишь», учить смирению, почитанию и подчинению. Те, кто с готовностью следовал продиктованным этим заповедям был для Рацио сравним с улиткой, ползущей по колесу телеги, которая вот-вот тронется.       Вот именно таким позволялось пресмыкаться. Пади ниц — и будешь жить тихо. Хорошо, если у мягкотелого хозяина, в отдалении, в глуши. Тебя не будут бить розгами, запрягать в экипаж вместо кобылы, сдавать в аренду всяким, кто готов опускаться до беспорядочных непристойностей. Их жизнь определялась стоимостью, множеством условий и призрачной возможностью освобождения.       Этот один из них.       Он раб.       Веритас Рацио нашёл в себе силы не вышвырнуть его в окно. Держать при себе подобное отребье сравнимо с выгулом свиней.       — Ты слеп? — Рацио скомкал лист с запиской, выбросил за спину.       — Да… — он ответил тихо и с запозданием.       Рацио сделал вывод — врёт.       — Ты знаешь, зачем здесь находишься? — Рацио не знал этого сам.       — Служить, — пожал он плечами, — но…       Он снова затих, а потом улыбнулся, вгоняя Рацио в ступор.       — Мой номер 2791, — и он замолчал, поджав губу. Рацио задержал дыхание, — можете называть меня как угодно Вашей душе. Не заблуждайтесь относительно моего недуга… — он сделал два широких шага так, будто не был слеп, и оказался прямо у Рацио. — Я сделаю что угодно, если после этого меня будет ждать свобода.       — Хорошо, — наконец отозвался Рацио, — что ты можешь?       Он замер, отвернул голову, подумал с секунду и выпрямился.       — Что угодно? — он наклонил голову на бок.       Он не видел ухмылку на лице Рацио.       — Тогда тебе не составит труда добраться до комнат прислуги и отыскать свою? — Рацио сжал маленький ключ в ладони.       — Да.       Как бы уверено не звучал голос, 2791 не знал ничего из того, что вертелось в голове у Рацио…       — Я сообщу о своём решении позже.

***

      Удача была его верной сукой, потому покинув кабинет, 2791 свернул налево. Его привели с этой стороны. Он коснулся связанными руками стены и побрёл. Раз-два-три… шершавая стена довела его до лестницы, её перила — до первого этажа. А дальше…       — Простите…. — женский голос коснулся слуха, прошёлся по коже холодком. — Кто Вы?       Тишина съедала воздух, 2791 чуть пошатнулся, стараясь встать хотя бы по направлению к ней, а потом с улыбкой ответил:       — Господин, — привычный услужливый тон, коим он разговаривал исключительно с незнакомцами, сорвался в уставший выдох. Он нормально не спал уже третьи сутки. — Велел мне идти в комнату прислуги. Прошу прощения за бестактность, но не могла бы Госпожа проводить меня?       Он наклонил голову вбок. Один из прежних его хозяев научил: человек доверяет тебе больше, если ты покажешься ему беспомощным.       — Хочешь, покажу, как придать тебе такой вид? — говорил хозяин и хватал его за волосы, с силой тянул вбок.       Это правило выполнилось им автоматически, как заранее предписанное действие.       — Прислуги? — она на секунду задумалась, а потом, отчего-то хлопнув в ладоши, воскликнула. — А! Это, наверное, здесь.       Она дёрнула его за рукав, который давно расползся на нитки, и он услышал шаги. Цок-цок. От лестницы вправо, двадцать три. Затем развернуться и упереться в дверь, за которой снова была короткая лестница — всего в семь крутых ступенек — и въевшийся запах сырости. Он пришёл в этот дом босым, потому холод камня после ковровых дорожек в доме напомнил ему о том, кем он был здесь.       — Благодарю, — мягко улыбнулся он, не осознавая, что провожающая уже ушла.       Темнота всегда ощущалась им как нечто мерзкое. Самое жуткое и страшное всегда происходило в ней: убийства, ложь, измена… Список бесконечен. Она липла к коже, утягивала вниз, заставляя оседать. Такие помещения тоже чувствовались сразу: только в них ему было не плевать на холод. Даже зимние морозы переносились легче, чем тягучий холод темноты.       Вот и сейчас он не мог перестать дрожать.       — Новенький? — кто-то зевнул и потянулся.       — Похоже, — ответили ему с явным акцентом.       В комнате чуть потеплело и запахло сандаловым деревом.       — А почему к нам? — продолжил первый, а 2791 окончательно потерялся.       — А, — он услышал шорох простыней, но шаги — определённо бывшие короткими и быстрыми — оказались неуловимыми, — так он же слепой! Смотри!       2791 ощутил жар перед носом и резко отпрянул.       — Да не съедим мы тебя, — говоривший с ним тут же отнял обжигающее от его лица. — Ты ещё и связан?       — Извините… — начал 2791, — похоже, меня не туда привели…       — Ты же шёл в комнату Прислуги? — первый голос был спокоен и твёрд. — Если да, то всё верно. Мы работаем в основном ночью, поэтому сейчас… — он замялся, — отдыхали.       — Да чего ты перед ним оправдываешься? — второй был заносчив и громок. — Давайте ляжем спать, а вечером мы тебе всё объясним, идёт?       2791 кивнул.       В этой комнате «содержимое» пугало больше темноты. Ещё сильнее пугало то, что он абсолютно не слышал, что и как избавило его от верёвки на руках.       А ещё был факт, который не сколько пугал, сколько настораживал.       Почему его поселили в комнату к детям?

***

      Они перешёптывались.       А всё почему? Вероятно, из-за маски. Иного предположения у него не было.       — И всё-таки я спрошу, — акцент никуда не делся, и только по этому факту 2791 определял, кто именно из них говорит, — чё за маска?       2791 выдохнул.       — Это для безопасности, — он улыбнулся, стараясь предать себе невозмутимый вид. Общаться с детьми он не то, чтобы не умел, просто… — Её нельзя снять, но я хорошо ориентируюсь в пространстве.       Он улыбался и нагло врал.       — Совсем-совсем? Даже… — попытался уточнил собеседник, но был прерван.       — Яньцин, — прозвучало отстранённо, и 2791 по привычке наклонил голову на бок, — прекрати.       — Ну а я что? — Яньцин лишь на секунду повысил голос, а потом сбавил его, заговорив шёпотом. — Я нянька что ли?       — Тебе самому нянька нужна…       — У меня есть брат!       — Который тебя сюда сдал.       — А тебя твоя любимая Госпожа!       2791 абсолютно не понимал, о чём речь, но сделал категорический вывод: Яньцина в рабство продал собственный брат, а второго прошлый хозяин.       — Меня зовут Арлан, — представился он, наконец, — если нужна будет помощь — говори мне.       — Хорошо, — кивнул 2791.       — Этот… — явно проглотив ругательство, Арлан продолжил, — Яньцин. Вспыльчивый, но хороший…       — Что за странная характеристика?       — Зато исключительно по делу.       Между ними снова завязалась перепалка. 2791 опустил голову, и подумав всё-таки сказал:       — Моё имя… 2791, Господин ещё не дал мне нового имени, поэтому я даже не знаю, как… — напряжение мигом поднялось до потолка, заполнив комнату, и так и застыло.       — Серьёзно? — Яньцин подошёл ближе, 2791 ощутил это кожей.       — Да… — и поспешил отвернуться.       Тесный контакт для него — наихудшее происшествие. Яньцин, видимо, поняв это, тут же отстранился и вернулся на свою кровать. У каждой вещи есть имя. Оно чаще всего что-то значит. «Яньцин» читалось в его акценте, вероятно, первый слог — Янь — был о чём-то ласковом, а второй — Цин — о великом будущем. По крайней мере, так казалось 2791. А вот Арлан — звучащее со стороны как звериный рык — им пока что не понималось.       Он снова выдохнул.       Какое подойдёт ему?

***

      — Господин! — старая бабка долбилась в дверь его мастерской.       Рацио перевернулся на бок — вода, ставшая холодной, расплескалась и залила бумаги, лежавшие у ванной. Сон оставлял его неохотно — Рацио никогда не умел быстро вставать — и заботливо приглушал и просьбы открыть дверь, и стуки.       — Газета-а-а-а, — тянула она, почти взвыв, — Господин Рацио, Вы очень просили её принести!       — Засунь под дверь, — крикнул Рацио и сполз вниз, оказавшись по нос в воде.       Страницы прошелестели и затихли, а старуха нарочно громко протопала по коридору. Рацио снова прикрыл глаза. Сон больше не желал посещать его, а бодрость забыла прийти на смену.       — Дайте сил… — вынырнув протянул Рацио и, поймав носками большие махровые тапки, голышом прошёлся к двери.       Вода капала ему на лицо, и он одной рукой забрал волосы назад, а второй развернул газету. Заголовки пестрили разным: «12 лет правления! Восславим Государя!», «Выступление заграничной цирковой труппы!», «Цветок Большого Театра!». Он чуть расслаблял большой палец, позволяя страницам «падать». К концу шли те новости, которые простой народ не понимал, а те, кто повыше не должны были обратить внимания: «Подписано соглашение с международной организацией о взаимопомощи», «Упразднён последний детский дом», «Квартал Отринутых очищен и благоустроен» и прочее, что больше всего интересовало таких как Рацио. На последней странице ёмко обозначили: «Каждый человек — раб Божий, и ничей больше! 10 лет без рабства.»       Он ухмыльнулся, сделал два широких шага к столу, выудил из свалки на нём карандаш и обвёл заголовок.

***

      2791 устал держать голову.       — Оста-а-авь уже-е, — протянул он, позволяя себе сгорбиться, — не откроешь.       — Ну не поведём же мы тебя, как собачонку, — пыхтел Яньцин, поддевая непонятно чем замок на ошейнике.       — Я просто пойду рядом.       — Ну и пожалуйста!       Яньцин отбросил то, чем ковырялся в замке, оно мелко отрикошетило от пола и затихло, оглушив их тишиной.       — Прости, — поднявшись, 2791 уверенно прошёлся к двери. Она удачно располагалась напротив его кровати. — Арлан ждёт там?       Яньцин обиженно хмыкнул, обогнул его и вышел из комнаты. 2791 выдохнул и занёс ногу, чтобы медленно нащупать первую ступеньку. Раз, два…       — Ты ещё и босой! — Яньцин говорил это так, будто абсолютно не замечал этого. — Боже…       — Не обращай внимания.       И они устремились вперёд: Яньцин со знанием дороги, 2791 — с Яньцином. Арлан ждал их через 112 шагов. Аромат жаренной картошки защекотал нюх и скрутил живот.       — Пойдём, — они повели его внутрь и усадили за стол, и ушли, ничего не сказав.       2791 боролся. Он неистово сражался с желанием накинуться хоть на что-нибудь, что можно было съесть.       — Могу я здесь сесть? — голос мужчины за сорок отвлёк его, и 2791 на мгновение забыл о голоде.       — Конечно, — прохрипел он, и повернул голову в сторону нового соседа.       — Новенький? Чего без еды? — говоривший был простым. Вот до идиотизма.       2791 чертыхнулся.       — Господин, — обратился он к подсевшему.

***

      Рацио записывал от руки. Печатная машинка стояла у него в углу кабинета, но он упорно игнорировал её существование. Писалось лучше всего поздним вечером или ранним утром. Каждая новая статья рождалась под его пером и, если недостаточно его устраивала, погибала в пламени свечи.       «Размышления» писались независимо от всего. Для них не нужно было вдохновение, воодушевление или какой-то ещё толчок. Мысли ложились на бумагу, очерчивая действительность. И Рацио становилось всё предельно ясно.       Доказательство.       Она преподнесла ему доказательство.       Самое честное.       Самое ценное.       Самое нужное.       Рацио дёрнул маленький рычажок сбоку стола. Одна только мысль вертелась в голове:       «Его нужно спрятать»       Через минуту в дверь постучали.

***

      Удача всё ещё была его верной сукой.       2791 откинулся на спинку стула, уложив ладонь на живот, оставляя на старой рубашке жирный след от масляных пальцев. Он не видел, как Арлан и Яньцин, держа разом три подноса, уставились на него, затем оглядели местного дяденьку дворника, и уронили взгляд на стол, где орлом вверх лежала монета.       — Ты… — Арлан не нашёл подходящих слов. — Мы же просили подождать.       — А? — 2791 поднял голову. — Я не слышал.       — Зачем ты еду у человека отнял?! — на Яньциня тут же уставилась добрая половина зала.       — Шулер! — внезапно в сердцах выкрикнул мужчина, подскочив. — Мухлёж!       — Я не отнимал, — 2791 нашёл в себе силы примирительно поднять руки, но продержал он их недолго, — разве здесь еда добывается как-то иначе?       2791 поднял монетку.       — Что у тебя за напиток? — спросил он, кивнув в сторону Яньциня, перекатывая монетку между пальцами.       — Зелёный чай, — усаживаясь за стол и помогая Арлану поставить третий поднос, ответил тот.       — Если выпадет орёл, то ты отдашь его мне, идёт? — он облокотился на стол, зажав монету между средним и указательным пальцем.       — Не выпадет.       — Проверим?       — Бросай.       Монета со звоном взлетела, перевернулась в воздухе и вернулась ему точно в ладонь. Все трое подались вперёд, чтобы рассмотреть изображение.       — Так передашь чай?       Три взгляда уставились на него, и Яньцин нехотя подвинул к нему стакан.       — А ты поднос целый поставил что ли? — Яньцин обернулся к дворнику.       — Нет. Всё. По одному.       Яньцин и Арлан переглянулись и подвинули третий поднос несчастному дворнику, и принялись за еду. 2791 прикрыл глаза. Чувство вины не терзало его, но оставляло неприятный привкус. Даже если он выиграл, человек остался без еды. 2791 фыркнул. Никто же не заставлял его повышать ставки, правда?       — Прошу прощения, — вкрадчивый мягкий голос заставил выпрямиться, а прикосновение к плечу — вздрогнуть. — Господин Рацио хочет Вас видеть.       2791 поднял голову, а говоривший с ним парень поднял его.

***

      Рацио окинул взглядом кабинет: искать что-то на заваленном столе занятие неблагодарное, поэтому он прошёл к одной из полок. Они по обыкновению заставлены книгами, но Рацио упорно передвигал их, пока не нашёл шкатулку из яшмы, по форме походившую на книгу, куда складывал редкие её подарки: камни. Драгоценные и нет — каждый вставлен в украшение, которые Рацио, естественно, не носил.       — На, — он передал первое попавшееся рабу, которого только что завели в его кабинет. — Превратишь в золото?       — Э? — «что угодно», обещанное им утром, резко приобрело иной смысл.       — Я дам тебе пять минут.       Рацио уселся за стол и наблюдал.       2791 — как он представился — держал тёмно-синий камень на раскрытой ладони и аккуратно касался пальцами: сначала самый верх — прохлада маленького крючка-застёжки дотронулась до кожи, и он понял — серьга, затем ниже — сам камень, не огранённый, слегка шершавый, он умещался во впадине ладони.       — Я… — начал он, улыбнувшись так печально, что Рацио едва не усмехнулся, — не могу этого. Но если что-то более реальное?       — Реальное…? — Рацио задумался, скрестив руки на груди. Нужно выдумать что-то такое, что не выгонит его из дома, не заставит бежать и при этом приблизит самого Рацио к цели.       Человек перед ним жалок, но Рацио не был тем, у кого есть время на утешение подобных. Пусть это будет нелепостью или шалостью.       — Сделаешь меня королём? — выдохнул Рацио. — «Что угодно» — не так ведь сложно, да? Эта задача вполне конкретна — ты ведь знаешь, в какой стране живёшь, да и под силу живому человеку. Цена твоей свободы — корона на моей голове.       Он вздрогнул.       — В этой партии, — он поднял руку и поочерёдно указал сначала на себя, а потом на Рацио, — я игрок, а Вы — фигура?       — Дерзишь, — прошипел Рацио, и поднялся. — Если это нужно для уничтожения нынешней власти, — он обошёл стол, на ходу доставая из набедренной кабуры короткий нож. — Я поиграю по твоим правилам.       Рацио взял его за руки: две ладони помещались в одну его.       — Но… — нож заточен, лезвие остриём, самым кончиком, упёрлось рабу чуть ниже левого уха. — Если хоть одно твоё действие приведёт меня к поражению — я буду предельно точен.       Рацио шептал это ему, наклонившись, в самое ухо.       Смех раба, раздавшийся громко и чётко, пронёсся по кабинету и замер у Рацио в голове:       — Что Вы, Господин, — на распев протянул 2791, и прижался щекой к ножу. — Видите?       Кровь очертила лезвие, тронула эфес и рукоять, и каплями устремилась к полу. Метал рвал кожу чуть левее нужной артерии. Рацио досадно цыкнул.       — Верьте мне, и я приведу Вас к цели.       — Не разочаруй меня.       Конечно, Рацио не было дело до того, на чьей голове окажется корона, просто объяснять это было бы слишком долго, но в остальном он честен: ещё пару лет и при нынешней власти эта страна съест сама себя.       Рацио убрал нож, и вернулся к столу, он нажал на один из рычажков, затем подцепил пальцами ключи и снова подошёл к рабу. Тот снова замер, ощущая чужое присутствие. Рацио внимания на это не обратил, он двумя пальцами придерживал ошейник; поворот ключа, щелчок и металл больше не тяжелил тонкую шею. «2791» — красным вопило клеймо чуть выше ключицы.       — Господин, — раздалось приглушённое из-за двери. 2791 узнал в голосе того, кто его привёл.       2791 повернул голову на звук, прежде чем выдохнуть, и протянуть серьгу. Рацио перекатывал камень между пальцами, раздумывая.       — Не двигайся, — приказал Рацио, и раб выпрямился и замер.       Рацио вцепился пальцами в его подбородок, немного приподнял, отвернул голову влево, затем вправо. Раб непонимающе приоткрыл губы. Уши проколоты. Рацио зажал мочку левого уха указательным и большим и легонько прошёлся вверх по уху. Одна, две, три… Когда Рацио дошёл до четвёртой, 2791 шикнул, и рефлекторно поднял руки, чтобы оттолкнуть, но сжал зубы и ничего не сделал. Рацио понял — эта свежая.       — Камень в серьге, — Рацио вернулся к мочке и потёр её, — Авантюрин. Был совсем недавно открыт. Ценность его невелика, но шарлатаны скупают его кучами, потому что умещают в своей голове только глупости про магию и прочую ерунду, — он аккуратно коснулся краем застёжки уха, ещё медленней вставил серьгу. — Говорят, синий — к удаче, а ещё… — он тыкнул пальцем в самое «клеймо», — Я разрешаю тебе забыть об этом. Ты не раб, ты — подчинённый Доктора Рацио — Авантюрин, — он убрал руку, — но не забывай, кем ты был и будь готов говорить об этом.       Поражённый, он забыл как дышать.

***

      У каждой вещи есть имя.       — Ну? — протянул Яньцин, ждавший вместе с Арланом у кабинета. — Как там тебя зовут?       — 27… — начал он и, осекшись, потянулся к серьге, коснулся её костяшками пальцев и неуверенно проговорил, — Авантюрин.       Сердце ухнуло, остановилось и снова забилось.       У каждой вещи есть имя…