Сделано с любовью

Сынмину кажется, что он поторопился с выводами: следующая неделя, начавшаяся с вида на мерцающую золотом гавань, удивительно спокойную для всего Сиднея, что знает Сынмин, меняет многое. Минимум то, как Юна теперь над ним подшучивает, максимум — как обостряется его интерес. Когда он прощается с Чаном, безмерно усталым в этой располагающей темноте автомобильного салона, то спрашивает только из вежливости: — Тебе далеко до дома? — Вообще-то не совсем… — отвечает он, заглушая желание зевнуть с широко раскрытым ртом, и Сынмин, довольный ответом, поджимает губы, — минут пятнадцать-двадцать до моего спального района. А что, хочешь позвать к себе поесть рамен? — Так, я пошёл. — Нет, стой! — смеётся Чан, хватая его за рукав кофты, и Сынмин, уже схватившийся за ручку двери, отклоняется на сидение обратно. Они смотрят друг на друга, продолжительно, прежде чем Чан снова находит в себе волю заговорить, вероятно, слишком взволнованный чужим уходом. Сынмин заинтересованно вонзается взглядом в его лицо, или хотя бы в ту его часть, что он может разглядеть под падающим на крышу автомобиля фонарём. Чан переживает, и правда переживает, будто сегодняшний вечер — случайность, сложная последовательность событий, которая выстраивается вместе, как и планеты, каждые сто семьдесят лет. Сынмин не думает, что у них с Чаном есть сто семьдесят лет, у них едва есть полтора месяца, поэтому, возможно, стоит заранее согласиться, что бы он ни предложил? — Сохрани мой номер, ладно? — говорит Чан, разнеженный вечерней тишиной, и склоняется щекой на подголовник. — Это всё? — Сынмин вскидывает бровями. — Нет, — Чан улыбается и, Сынмин замечает только сейчас, отпускает его рукав. — Я обещаю, что следующая наша остановка понравится тебе настолько же сильно, как понравилась сегодняшняя. Сынмин возмущённо глотает воздух. — Кто сказал, что она мне понравилась?! — Спасибо тебе за этот вечер. Мне было приятно с тобой помолчать, но особенно сильно — поговорить. Приходится сжаться с силой просто чтобы не закатить глаза от очередного неизменного дружелюбия — его было так много за последние пару дней, что Сынмин успевает потерять его смысл. Он смотрит на Чана последний раз, запоминает его по-доброму хитрое лицо и, потянув ручку двери на себя, сбегает из машины. Даже ничего не ответив. Вообще-то он не знает, что ему ответить — ещё никогда человек, которого он знал от силы пять минут, не благодарил его за проведённое вместе время. Такое обычно говорят на дурацких светских мероприятиях, на которые зачем-то водит его отец, благодарят за всё, едва ли не за то, что он родился, и там, среди чеболей, среди кучи таких же, как и он, с золотой ложкой в заднице, это слышать куда привычнее, чем от тех, от кого заведомо ожидаешь простоты и подкупающей прямолинейности. Неужели австралийцы воспитаны точно так же? Хотя Сынмин знает наверняка: там, в Корее, эта вежливость притворная, это больше услужливость, гнусное низкопоклонство, которое так ненавидит Юна и к которому так сильно привык Сынмин. Наверняка именно поэтому оно ощущается здесь точно таким же, как и в родном доме. Что ж, Чан сам бросил для себя этот вызов, может быть, в самом конце, когда придётся оценивать собственный успех, он поможет Сынмину понять, какие австралийцы на самом деле? Потому что сейчас Сынмин уверен, что они приставучие, — всё то время, те пару дней, что он знаком с Чаном — но, наверное, оказывается не прав. Потому что Чан ему не пишет. Не звонит, не набирает по видеозвонку, а это вполне можно было бы от него ожидать, не скидывает свой наверняка огромный список «что посмотреть в Сиднее», не зовёт его остановиться ещё где-нибудь, остановиться и хотя бы помолчать. Чан не подаёт никаких признаков заинтересованности, и Сынмин, расстроенный такой короткой маниакальной фазой, становится полностью убеждён в том, что сказал самому себе ещё в клубе — у них ничего не выйдет. Даже если Чан звонит ему в среду. Сынмин соврёт, если скажет, что не ожидает его звонка — вообще-то ему всё ещё интересно. Но он не ожидает его звонка поздним вечером, просто хотя бы потому что считает его тактичным хотя бы на толику, не ожидает звонка особенно сильно, когда они с Юной устраиваются на диване с кучей вредной еды и врубают на ноутбуке новую серию дорамы. — Алло? — Ты, я и Королевские сады в эту субботу предположительно около пяти часов вечера. Да, нет? Юна недовольно ставит видео на паузу и от того, как быстро Сынмин меняется в лице, заинтересованно подтягивается к его левой руке, прижатой к уху. Сынмину не хочется думать, что это так заметно, то, с какой идиотской улыбкой он поджимает губы, пытаясь не показаться слишком открытым к контакту. — Во-первых, привет, — невозмутимо отвечает Сынмин и толкает Юну в бок, вскакивая с дивана под возмущённый возглас, — или австралийцев совсем не учат здороваться? Чан смеётся, но смиренно выслушивает дальше. — Во-вторых, что за задротские интересы? Ты хочешь, чтобы я пошёл смотреть на цветочки? Я на ботана похож?! — Я хочу, чтобы ты пошёл смотреть на цветочки, — подтверждает Чан, и Сынмин захлопывает за собой дверь комнаты, плюхаясь на кровать — кажется, восьмую серию придётся отложить. — Со мной. — Какой это по счёту пункт в твоём списке? — Четвёртый. Но мы идём не по порядку, потому что я уже понял, что тебя так просто не удивить, — говорит Чан и, Сынмин готов поспорить, улыбается. Потому что Сынмин знает, что его сложность привлекательна, Чан уже помог ему убедиться в этом, когда даже спустя пару дней томительного молчания позвонил ему, абсолютно притягательный в своей слабости. — А ещё я пускаю в ход тяжёлую артиллерию. — Это какую? — Еда. Я собираюсь тебя накормить, поэтому тебе лучше не обедать. — Ты уже имеешь на меня какие-то планы, а я ещё даже не согласился, — недовольно хмыкает Сынмин, и Чан весело усмехается. — Я не против, если ты позовёшь Юну, — давит он снова, и Сынмин, согласный ещё на моменте про покормить, поджимает губы. — Мы можем позвать любого, кого ты захочешь. Там красиво и можно где-нибудь плюхнуться. — Нам надо кого-нибудь позвать, потому что, если мы опять выберемся куда-то вдвоём, это слишком сильно будет походить на серию нелепых свиданий. Чан молчит. Слышно только, как громко он сопит прямо в динамик, наверное, обдумывает свой следующий ответ или то, как сказать Сынмину о своей обиде на произнесённые слова — он перебирает эти варианты в надежде найти подходящий, но ничего не получается, когда Чан всё же терпеливо вздыхает. — Я спрошу у Джисона, сможет ли он, хорошо? — Чан зевает, и Сынмин борется с тем, чтобы не последовать за ним. — А ты предложи Юне. — Позови Феликса, — просит Сынмин, — они с Юной вроде подружились. Он присылает ей видео в ТикТоке, я видел у неё на экране кого-то с ником «Ли Филыкс». Это он? Чан гогочет в трубку так громко, что Сынмин нечаянно улыбается тоже. — Да, — Чан хрюкает, — хорошо, я его позову. Только если в следующий раз ты согласишься на одно нелепое свидание. — Я бросаю трубку. — Ты этого не сделаешь. Сынмин это делает. Чан и Феликс встречают их в центре, прямо рядом с закусочной, из которой тянет жареным мясом, Джисон обещает присоединиться на входе в сады, сразу как закончит фотосессию в студии. Он и правда сдерживает своё обещание, когда оплачивает целых пять кебабов и тащит всех к парку самым коротким путём. Сынмин замечает это ещё в самом начале их пути, то, как Чан довольно смотрит на него, стоит ему столкнуть их взгляды. Он наблюдает за ним, молчаливо, даже если их разговоры между собой о самых фотогеничных местах Сиднея громче собственных мыслей. Приятно, что Чан тогда его услышал. Потому что он держит дистанцию, идёт рядом, не слишком близко, но и не слишком далеко — при желании, которого у Сынмина нет, можно толкнуться в его горячее плечо собственным. Он пропускает его вперёд, протягивая ладонь к его вспотевшей под футболкой спине, прикосновения к которой Сынмин снова не чувствует; он смеётся над шутками Феликса и отвечает Юне на бесконечные вопросы о том, где он всё-таки родился — здесь, в Австралии, или в Корее. Он поддерживает разговор, даже если Сынмин в нём не участвует, но по-прежнему держится только рядом с ним, будто Сынмин может молчаливо свалить. — Вообще-то я родился в Сеуле… — Чан пожимает плечами, вгрызаясь зубами в свою лепёшку. — Но мы переехали, как только мне исполнилось года… три? Мы нечасто там бываем. — Когда был последний раз? — заинтересованно спрашивает Юна, прикрывая рот ладонью, и Чан задумчиво прищуривается. — Может… года четыре назад. Нас там кроме бабули с дедулей ничего не держит, так бы, думаю, мама туда ни ногой, — Чан легко посмеивается, а затем предусмотрительно объясняет, склоняясь в сторону Юны: — Она не любит тот климат. Сынмин возмущённо давится воздухом: как будто здесь климат куда лучше! В Корее хотя бы нет такого разнообразия инопланетной фауны, большую часть которой Сынмин успел встретить всего в первые дни проживания, зачастую — в своей ванной. Хотя он уверен, всё то, что он успел увидеть, далеко не половина. — А ты? — Я? Не знаю, — Чан хмыкает, — я люблю сауны. Но больше всего я, конечно, люблю всё, что есть здесь. Здесь мне хватает всего, чего не хватает там. Боже, думает Сынмин, ему для проавстралийской агитации не хватает только доски для сёрфа в руках и повисшей на нём коалы с листиком эвкалипта в лапах. Вообще-то Чан и правда выглядит как тот, кого всё устраивает. Сынмин всегда думал, что невозможно любить собственную страну настолько сильно — в ней же есть куча минусов, которые определённо мешают повседневной жизни. Например, как чересчур консервативные социальные нормы в Корее, так и проблема иммигрантов в Австралии. Или жаркий сухой климат. Или богатая фауна. Или их по-тупому смешной акцент. Или просто вся Австралия целиком, сплошной минус. Сынмин в здравом уме никогда бы не стал курировать экскурсии по Сеулу для своих приезжих друзей, если его об этом не попросили бы напрямую — но Чан почему-то это делает. Сынмин не ненавидит Корею, но и не любит её так, как Чан любит Австралию, он просто живёт в ней, потому что, кажется, другие опции ему просто не доступны. Он не понимает, на что это похоже: на пылкий патриотизм или слепую преданность, или, может, всё-таки на невысказанное желание заставить Сынмина влюбиться в то, что так сильно любит он сам? Сынмин запомнит это, чтобы спросить в следующий раз, как они останутся наедине. Что такого в этой Австралии, чего нет в Корее? Просто климат? Окружающее со всех сторон море? Люди? Еда? Возможности? Кажется, в Корее есть всё то же самое: и просто климат, и окружающее море, пускай не со всех сторон, и куча приезжих, и куча еды, которая заставляет Сынмина хотеть возвращаться, и куча возможностей, иногда будто даже слишком. Нет, точно надо будет узнать, в какое окно смотрит Чан. Когда Джисон присоединяется к ним, распыляясь в приятностях Чану, который всё-таки не забыл кебаб и ему, становится чуть громче. Сынмину нравится эта компания. Возможно, не так сильно, как нравилась бы компания из двух, но кажется, что по всей Австралии эта кучка из совершенно непохожих друг на друга людей — лучшее, что она могла бы ему предложить. Наблюдать за ними даже без дополнительной помощи — в его случае, без двух бокалов пива — всё так же весело. — Ты сегодня такой отстранённый. Чан подкрадывается незаметно, Сынмин начинает думать, что это его тупая суперспособность. Он плюхается под дерево рядом с ним, подгибая под себя ноги, и Сынмин одаривает его самым выразительным взглядом. — Да, — поддакивает вдруг Феликс и присаживается на корточки с другой стороны, — ты всегда такой или тебе нужно время, чтобы к нам привыкнуть? — Мне определённо нужно время. Феликс понимающе поджимает губы и отворачивается. Сынмин всё ещё чувствует, как Чан смотрит на него. Юна вдалеке, выглядывающая из-за Джисона, пробует очередную позу для своего Инстаграма. — Мороженого хочется… — вздыхает Феликс, почти обречённо, а затем поднимается на ноги, — я их потороплю. Сынмин смотрит на удаляющуюся спину, и ему кажется, что он ловит флешбэк с их прошлой встречи — почему-то все в этой компании имеют привычку оставлять их с Чаном наедине, будто бы им есть о чём поговорить. Хотя, да, Сынмин ведь хотел спросить про его неуместный патриотизм, и сейчас самое время, чтобы придумать очередную шутку, чтобы поддеть Чана, но он молчит. Молчит даже Чан, и кажется, что это совсем не хорошо. Возможно, Сынмину стоит оставить этот вопрос для какого-нибудь нелепого свидания. — Тебе здесь нравится? Сначала Сынмину кажется, что это поднявшийся морской ветер, ожидающий их у побережья возле Сиднейского театра, но, когда он поворачивается к Чану, убеждается в обратном. Он улыбается, будто бы это единственное, на что он способен в его присутствии, устремляет взгляд вниз, ковыряя пальцами траву под ногами, и Сынмин неоднозначно пожимает плечами. — Ты спрашиваешь, потому что хочешь мне угодить, или потому что это дежурный вопрос, который ты задаёшь каждому, кого сюда приводишь? — Оба варианта. Сынмин усердно думает. Если выбирать, то пока больше всего ему понравилась маленькая набережная, спрятанная от туристов на противоположном берегу — в тот вечер всё как-то сложилось само собой. Расслабляющая свежесть, приятная усталость в ногах, интимный полушёпот, которым они обменивались почти в самом конце их остановки и до самого дома Сынмина. Тот выходной наверняка отпечатается в сознании плотнее, не просто потому что это была их первая прогулка. Сегодня же слишком жарко, чтобы Сынмин оценил это место для задротов без всякой предвзятости. Да, тут красиво, просто потому что чисто, подстрижен газон и подметены дорожки, но Сынмина сложно удивить какими-то растениями. Больше всего в сегодняшнем дне его привлекают люди, они магическим образом делают это место не самым скучным на земле, поэтому четвёртая остановка в наверняка длинном списке Чана устраивает его не по своему существу. Разве это честно? — Здесь… — Сынмин задумчиво замолкает, подбирая слова, — зелено. — Исчерпывающе, — смеётся Чан, толкая его плечом. — Тебе стоит держать планку на том, что было в воскресенье, если ты всё-таки хочешь меня зацепить. — Иногда думаю, — Чан прочищает горло, хмурясь, и Сынмин внимательно смотрит ему в складку между бровей, — есть ли вообще что-то, что может тебя зацепить? — Вполне, — Сынмин хмыкает, — кимчи чиге. — Так мне нужно было начинать с еды?! — Нет, — он усмехается, и Чан расслабленно опускает плечи, — но если ты захочешь сделать его для меня и пригласить в гости, я не смогу устоять. Но теперь я буду вынужден устоять, потому что ты теперь это знаешь. Боже, что я говорю… Сынмин в строгом предупреждении, вероятно, для самого себя, прикусывает язык, когда ныряет лицом в тёплые ладони. Это было ужасно — и что вообще это было: жалкая попытка пофлиртовать или обычная глупость, на которую он не скупится, слишком неловкий, каждый раз, когда находится в компании человека, который привлекает его чуть больше, чем это необходимо?! Он же так профессионально держал эту невозмутимость, так с чего бы ему теперь отвечать Чану на эту чушь? — У меня плавится мозг, — объясняется Сынмин, когда выныривает из соединённых ладоней, заправляя чёлку назад. — Сегодня слишком жарко, чтобы я мог поддерживать эту игру. Он смотрит на Чана, его поджатые в улыбке губы смертельно раздражают, и он толкает его собственным плечом, когда Чан всё-таки срывается на смех. — Что смешного?! — Ты ужасно неловкий. — Я не хочу больше с тобой разговаривать. — Но ты будешь вынужден. — Спроси меня под конец вечера, сколько раз я отвечу тебе на очередные тупые вопросы, и мы посмотрим, кто окажется прав. Конечно, Сынмин оказывается прав. Только потому что Чан не задаёт ему никаких вопросов. Вечер не становится отличным, ни когда они останавливаются на набережной, где их встречает тёплый свистящий ветер, ни когда они расходятся, и Джисон, слишком довольный, соглашается на предложение Юны пойти к ним домой. Чан просто… ведёт себя как обычно, даже если Сынмин слишком мало знаком с ним, чтобы это утверждать. Он стаскивает камеру Сынмина без разрешения, чтобы сфотографировать его, угрюмого и недовольного, под деревом, у которого он сел тогда. Он покупает ему мороженое, ему одному, будто Сынмин не наследник огромного бизнеса по целой стране и у него нет денег, чтобы позволить себе мороженое. Он с Феликсом так умело вписывается в компанию, состоявшую когда-то только из трёх, что чей-либо выход из неё будет на сто процентов бессмысленным и где-то на восемьдесят — инфантильным. Он нравится Юне. И Феликс тоже. И Джисон рад им гораздо больше, чем Сынмин мог ожидать. Вообще-то Сынмину, если подумать, они тоже нравятся, потому что когда Феликс лезет к нему с прощальными объятиями после их утомительной прогулки, то вся выдуманная обида на Чана пропадает сама по себе — он даже пожимает ему протянутую в знак дружбы ладонь и улыбается самым краешком губ. — Обещаю смотреть прогноз погоды, чтобы не заруинить наше следующее нелепое свидание, — говорит Чан, стискивая его ладонь собственной, и Сынмин вспыхивает, недовольный тем, что Чану хватает смелости произнести это, когда как минимум один любопытный взгляд Юны устремлён в него. — Свидание?! — тут же подхватывает она, встревая между ними, и Сынмин закатывает глаза. — Это не свидание! — Хорошо, — смеётся Чан, — несвидание. Я скину тебе места, если ты захочешь выбрать сам. Какая щедрость! Сынмин надеется, что там будет что-нибудь, похожее на морское дно или городскую свалку — что-то такое, где можно оставить Чана и никогда о нём больше не вспоминать. Он смотрит на компанию, которая собирается скрашивать продолжение сегодняшнего вечера, и отмечает эту солидную разницу в их реакциях. Джисон, с которым у них с Сынмином стычки по расписанию, кажется, даже не удивлён — это логично, ведь он знает Чана гораздо дольше и лучше осведомлён о его неожиданных игривых настроениях. Но неужели он собирается принимать флирт мужчины в сторону другого мужчины как данность? Потому что Юна, в отличие от него, переполнена эмоциональным возбуждением. — Он флиртует с тобой! — шепчет Юна, когда Чан с Феликсом отходят на достаточное расстояние, чтобы это можно было сказать во весь голос. — Я в курсе, — язвит Сынмин, — такое чувство, что у него нет тормозов. — Их у него и правда нет, — подтверждает Джисон со смешком, и Сынмин оборачивается на него. — Тебе… нормально? — зачем-то вдруг спрашивает он, будто Джисону и правда могут быть противны те отношения, которые выстраиваются между ними и которые не имеют границ только благодаря Чану. — Что ты имеешь в виду? — Просто ей это… едва ли противно, — Сынмин кивает в сторону Юны, — у неё странные вкусы в порно. А ты… тебе не неприятно такое… слышать? — А тебе? — весело спрашивает Джисон, и Сынмин растерянно давится вечерней духотой. — Почему ты спрашиваешь меня, если это твои отношения? Хороший вопрос, думает Сынмин, но у него не находится ответа. Почему Сынмин спрашивает, если это его отношения? Потому что Чан чересчур… настойчив в действиях и словах по отношению к нему? Потому что ещё никто никогда не был им так заинтересован? Потому что они мужчины — и Сынмин никогда не задумывался, что мужчин можно любить точно так же, как и женщин? Потому что Чан ему интересен, но Сынмину проще найти тысячу отговорок, чтобы не дать этим отношениям развития — потому что Сынмин боится, что придётся расстаться с ним точно так же, как расстаться с Джисоном? Как расстаться со всем, что он полюбил здесь, даже если это что-то материальное, как удобный диван в их съёмной квартире или столовая их университета? Потому что Сынмин напуган? Потому что больше всего на свете Сынмин боится расставаться? — Потому что я пытаюсь найти хотя бы одну причину, чтобы попросить его прекратить, — со вздохом отвечает Сынмин, и Джисон смягчается, неожиданно любезный, и льнёт к его боку, будто эта нежность Сынмину необходима. — Но у тебя нет причин? — уточняет он, приобнимая его за шею. — Нет. — Бедный… — комментирует Юна, прижимаясь к другому боку, и точно так же обнимает за спину. — У него, если что, были только одни отношения — и те со мной. Он даже не трахался. — Отвратительно… — цокает Сынмин, и Джисон смеётся, но как-то по-доброму. — Ты боишься? — снова уточняет Джисон, и Сынмин неоднозначно хмыкает. — Мы поможем, если ты переживаешь об этом. — Я переживаю не об этом. — Если хочешь знать моё мнение, а я знаю, что не хочешь, поэтому я сто процентов его выскажу, — начинает Юна, набрав побольше воздуха в лёгкие, — ты как всегда пытаешься контролировать слишком много вещей. Расслабься, мы в ёбаной Австралии! Здесь даже воздух кричит о том, что нужно срочно заиметь себе курортный роман. Развлекись немного, ну, Сынмин… — Курортный роман звучит… — присвистывает Джисон, — и правда, можно же ведь договориться об этом. Что-нибудь без обязательств и контроля тебе подойдёт? Сынмин недовольно поджимает губы — нет, не подойдёт. Он просто так не умеет. У него и обычных отношений не было, откуда ему знать, как нужно вести себя в тех, где нет обязательств и не нужно ничего контролировать?! С другой стороны, Юна и Джисон вряд ли его поймут. Джисон столько раз менял место, которое привычно называет домом, что расстаться с очередным другом наверняка не будет так же сложно, как это будет для Сынмина. И Юна, слишком взрослая, слишком смелая, не поймёт этого чувства, потому что перестала его бояться, сразу как только потеряла Сынмина на целых полтора года. Для неё ведь стало так просто — заводить друзей, наверняка так же просто с ними расставаться. — Не хочу об этом думать, — отмахивается Сынмин, — давайте сменим тему. — Не закрывайся! — Джисон толкает его бедром. — Это вредно для твоего ментального здоровья. — Это полезно для моего ментального здоровья. — Сынмин толкает Джисона в ответ. — Так я хотя бы избавлю себя от ваших бесполезных советов. — Тебе повезло, что я считаю тебя другом даже после этого. Точно, Сынмин ведь тоже считает, что они с Джисоном друзья. Даже если знакомы всего лишь… месяц? Почему-то привыкнуть к присутствию Джисона было проще простого, гораздо проще, чем привыкнуть к присутствию Чана — это потому что Джисон не предпринимал отталкивающих попыток пофлиртовать? Или потому что Сынмин не находил его привлекательным настолько, чтобы позволить предпринять эти попытки? Сынмин точно помнит: на второй встрече, которая случилась только благодаря Юне, они прижимались друг к другу на тесном диванчике в караоке баре и болтали до тех пор, пока Юне не надоел репертуар Бритни Спирс. Это была всего вторая встреча, но Сынмин всё же ощутил это чувство странного родства, сковывающего дыхание и подталкивающего на пьяные бессмысленные разговоры. Они сошлись во всём: от вкусов в музыке до леденящей аэрофобии, которая накатывала каждый раз, когда им приходилось ступать на самолёт. И это странно, они оба так много путешествуют, что страх полётов должен быть последним, о чём им следует волноваться. Джисон — это второй любимый человек в нелюбимом месте, но первый, с кем ему придётся расстаться. Сынмин ненавидит эту глупую человеческую сущность привязываться ко всему, что нравится и вызывает жадный интерес, но он уже привязался к Джисону. Ему хватило всего несколько часов откровенных разговоров и одного вечера, который доказал Сынмину, что он всё ещё способен открываться — и что самое главное, всё ещё способен дружить. Неужели им с Чаном тоже потребуется месяц? Какой-нибудь один откровенный разговор, распахивающий потёмки? Ещё один вечер со сложной последовательностью событий? Какая-то схожесть, заставляющая Сынмина хотеть открываться? Но Чан ведь явно не метит на место друга, даже если уже сказал, что это его устраивает — тогда разве он стал бы отпускать шутки про нелепые свидания? Или дразнить своей близостью, не слишком тесной, но чрезмерной для обыкновенного друга? Иногда Сынмину кажется, что он не знает, что им всем придётся расстаться, но потом вспоминает, что факт их расставания — первое, о чём сказала Юна тогда в клубе. Всё же кажется, что Чана это совсем не волнует. В отличие от Сынмина, Чан открывается людям с завидной простотой; ему не требуется много времени, чтобы понять, что человек ему нравится, это видно — у него просто хорошая интуиция и чуйка на потенциальных друзей. Понятно, почему его все обожают. Сынмину он вообще-то тоже нравится, но в первую очередь — он раздражает. Настойчивый, прямолинейный, слишком простой для того, кто мог бы рассчитывать на место его потенциального партнёра, потому что Сынмин сложный и любит он тоже сложных. Чана не нужно разгадывать, вертеть его сторонами в попытке подобрать подход, потому что всё написано у него на лице: «Ким Сынмин, я бы поцеловал тебя, будь у меня на это право». Раздражает. У него есть это право — так почему он этого не делает?! Он не похож на человека, уважающего чужие личные границы. Но привыкнуть к его присутствию после разговора с друзьями, который не случился, становится чуть проще. Всего немного. Когда Чан и правда скидывает ему список мест, в которые хочет его сводить, Сынмин недоверчиво сверлит его взглядом: десять. Всего десять мест, которые, по мнению Чана, способны очаровать самого главного хейтера его страны?! Сиднейский театр, Харбор-бридж, Дарлинг-Харбор, Королевский ботанический сад, Собор Девы Марии, Маяк Маккуори, Забытые песни, блошиный рынок, Чайна-таун и… сраный водный центр за несколько десятков километров от его дома. Он, должно быть, издевается над ним. — Неужели Джисону ты скидывал точно этот же список? — говорит ему вдруг Сынмин, когда они остаются в блаженной тишине, успев опустошить скинутый список на целых пять пунктов всего за один день. Чан лениво переглядывается с ним, утомлённый чужим энтузиазмом, и свешивает одну ногу с причала. — Я не верю, что там всего десять мест. Чан устало усмехается, сложив щеку на подтянутую коленку. — И правильно делаешь, — он замечает, — потому что там куда больше. В моём настоящем списке. — И почему ты кинул мне ненастоящий?! — Потому что есть места, которые не надо гуглить перед посещением, — объясняет Чан, заглядывая ему в глаза, — я хочу, чтобы ты увидел их в момент. — Я толерантен к спойлерам, — шутит Сынмин, и Чан заходится смехом, — ну правда. Что в этом такого? — Ладно, ещё есть места, которые нужно заслужить, прежде чем я тебя туда отведу. — Ничего себе… — Сынмин возмущается, — я ещё должен что-то заслуживать? Что это за место вообще? Твой дом?! Чан смеётся снова, и Сынмин думает, если рассмешить его так просто, то он когда-нибудь просто перестанет стараться. Чан совсем не держит его в форме. — Пляж. — Просто пляж? — удивлённо уточняет Сынмин, и Чан положительно мотает головой. Ну да, наверное, Сынмин его понимает. У него в Сеуле тоже есть пристанище, спрятанное от большинства туристов и забытое самими местными — одинокая скамейка на горе Намсан, глубоко в парке, с которой открывается вид на всё, чего Сынмину хватает. Он тоже не водит туда кого попало. Это место, по-настоящему сокровенное для двоих, принадлежит только Сынмину, но, он думает, с охотой отвёл бы туда Чана, просто чтобы посмотреть на его реакцию. Ему не жалко, просто потому что Чану не жалко столько потраченного на него времени. Может быть, оно даже заняло бы особое место в списке среди его привычных сиднейских уголков? — Я вообще-то очень люблю пляжи, это моё самое любимое место на всей планете, — Чан вздыхает, — у меня есть парочка любимых, если хочешь, можем сходить туда как-нибудь, чтобы посёрфить или… просто поплавать. Я бы мог научить тебя стоять на доске, хочешь? Сынмин смотрит на него с откровенным вызовом во взгляде. — Я похож на человека, которого привлекает такое времяпрепровождение? — Ты похож на человека, которого я мог бы… — Чан многозначительно поджимает губы, — научить любить такое времяпрепровождение. — Ты слишком много на себя берёшь. — Хочешь сказать, что ты вне спорта?! — Чан недоверчиво свешивает голову. — А как же гольф? Большой теннис, я не знаю? Конный спорт? Какие там у богатых предпочтения? Сынмин задумывается: вообще-то его пытались отдать и в большой теннис, и на конный спорт, но с тех пор, как одна очень любопытная лошадь попробовала сжевать панаму за восемьсот тысяч вон прямо с его головы, он старался держаться от них как можно дальше. Теннис он не любит просто потому что, а гольф очень нравится его отцу — пришлось научиться тоже, чтобы проигрывать ему его же деньги. Сынмин слишком далёк от спорта, но он вполне может поприсутствовать на каком-нибудь матче или поддержать друга в соревнованиях — до тех пор, пока его не начнут тащить за собой. — Почему у тебя в списке водный центр? — Сынмин решает перевести тему, и Чан как-то странно посмеивается рядом. — Просто вписал ради прикола, — он усмехается, — а так я работаю в этом центре инструктором по плаванию. Сынмин даже не замечает, как позволяет себе эмоционировать куда больше, чем необходимо, как удивлённо распахивает глаза и вытягивает лицо, как заинтересованно оборачивается к нему всем телом, подтягивая свешенные с деревянного причала ноги. Чана трогает заразительным смехом, и Сынмин грудью чувствует накатывающее желание рассмеяться тоже. — Ты инструктор по плаванию?! — Сынмин возмущённо дёргается. — Никогда бы не подумал. — Почему? — Потому что это так… банально. Только не говори, что ты и сёрф преподавал. Чан молчит, поджимая губы, и сжимается, только чтобы не рассмеяться снова. Сынмин толкает его в плечо. — Эй! За что?! Ты же сказал не говорить, вот я и молчу! — Всё это время здесь я выживал на издёвках о стереотипах, а теперь… — Сынмин замолкает, не считая нужным высказывать вторую часть предложения, но всё же решается: — а теперь ко мне клеится стереотипный австралиец. — Кто сказал, что я к тебе клеюсь? — Интересно, у тебя дома в качестве животного кенгуру? — Боже, когда-нибудь ты заткнёшься… Сынмин смеётся, когда Чан закатывает глаза, так усиленно, что у него наверняка следом темнеет вокруг, не только потому что солнце давно село за горизонт. Сегодня с ним почему-то легче всех предыдущих встреч. — Ты правда вёл уроки по сёрфингу? — Правда, — терпеливо отвечает Чан, склоняя к Сынмину взгляд, — я занимаюсь сёрфингом с десяти и успел побыть инструктором во время практики в колледже. Потом отец открыл свой центр, и я пошёл набивать шишки к нему, а затем попробовался в наш олимпийский водный центр после окончания учёбы. Очень хочу получить работу в сборной, а пока я просто… пока просто инструктор. Я только недавно закончил курсы профпереподготовки, и это было так энергозатратно, что сейчас я никуда не тороплюсь, решил дать себе пару месяцев на осознание того, куда я иду. Сынмин смотрит на него в привычной вечерней темноте и впервые отмечает ширину его плеч, спрятанную за мешковатой одеждой. Теперь это имеет смысл, и его непоколебимая настойчивость — тоже. И то, как он привык добиваться целей, и то, как он отзывается о своих младших, решая забирать на себя хотя бы часть родительской заботы, и даже то, с какой любовью он говорит о том, что его самое любимое место на планете — обычный пляж с обычным песком под ногами и обычным океаном впереди. Наверное, это было перед носом Сынмина с самого начала, но он был слишком занят поиском причин, вместо того чтобы попробовать позволить ему быть ближе, только ему. Он так много не знает о нём, просто не догадывается, что желание расспросить о каждой сфере его жизни, которую Сынмин по привычке игнорировал, нервно забивается где-то в уголке сознания, слишком напористое, чтобы проигнорировать и его. — Ты выглядишь как тот, кого любят дети, — зачем-то говорит Сынмин, и Чан глотает смущённый смешок. — Я очень строгий. Сынмин оценивающе скользит по нему взглядом и упрямо поджимает губы, когда чувствует, как глуповатая улыбка сползает ему на лицо. Чан смотрит на него в ответ, устало хлопая ресницами, и его очарованность чужим интересом, кажется, достаёт прямо до желудка. Что-то беспокойно закручивается под солнечным сплетением, и Сынмин, испуганный собственной реакцией на эту непозволительную интимность, утыкается лбом в согнутое колено, когда щёки обдаёт странным жаром. — Устал? — заботливо и тихо спрашивает Чан, и Сынмин кивает с энергичностью того, кто ещё только собирается опустошить список на целых пять пунктов. Единственный уставший здесь — Чан. Сынмин просто неуверенный. — Давай тогда… прогуляемся до ваших апартов. — Далеко идти, — Сынмин ноет, — я просто возьму такси. — Всего минут десять, — цокает Чан и поднимается на ноги, отряхивая задницу, — мы сейчас напрямую через Пирмонт домчим даже меньше, чем за десять. Я знаю этот город как никто другой. Сынмин доверчиво складывает свою ладонь в его, предусмотрительно вытянутую, чтобы помочь подняться, и Чан подтверждает своё знание: они добираются до квартиры за рекордные девять минут — и то только потому, что Чан шёл медленнее, слишком увлечённый рассказом о том, как мечтает купить собственный дом. Сынмину даже не пришлось спрашивать, только чуть-чуть и в самом начале, и Чан поделился с ним сокровенным, наверняка потому что устал. О том, как его отдали на плавание в пять, о том, как он начал коллекционировать медали, о том, как он мечтает, чтобы его какой-нибудь образный ученик пополнил их количество для страны на Олимпийских играх, о том, как он копит на дом уже пару лет и как мечтает туда переехать. Это привлекательно, то, с какой страстью Чан рассказывал ему о поставленных целях, наверное, потому что у Сынмина таких никогда не было, в отличие от него он просто плывёт по течению. В следующий раз Чан ведёт его в лучший корейский ресторан, и Сынмину приходится делать вид, что он не был здесь всего в первую неделю томительной скуки по родному дому. Потом он забирает Юну учиться стоять на доске в последние аномально жаркие дни, и Сынмин увязывается с ними, потому что у него не остаётся выбора. Затем они выбираются на маяк — Сынмин точно не помнит, каким по счёту он был в списке — целой компанией, и у него даже появляется настроение начать использовать плёночный подарок Юны по назначению. Потом — зоопарк, Сынмину предлагают покормить кенгуру и подержать на руках тяжеленную коалу, но даже больная поясница не портит впечатление от посещения и, что самое главное, от Чана, который организовал это, решив, видимо, зайти с козырей. Наверное, Юна сильно расстроится, узнав, что её не позвали гладить бедных животных, но Сынмин намерен хранить это в секрете до тех пор, пока ему не придётся получать проявленную плёнку из лаборатории. Сынмин чувствует то, как с каждой встречей градус повышается. Кажется, он и правда способен на обещанное «я поцелую тебя, когда ты этого захочешь», но Чан ведёт себя куда сдержаннее, чем Сынмин ожидает. Сынмин ведь чувствует, что что-то меняется между ними, но он слишком упрям и невнимателен, чтобы понять, что из них двоих меняется только он. Конечно, он не воспылает любовью к этой стране всего за пару недель экскурсий, и круг людей привычно сужается до их компании, остальные до ужаса раздражающие австралийцы просто уходят на второй план. Чувства к ней, к её людям, её еде и её видам никогда нельзя было назвать ненавистью, но отвращением — возможно, ведь в ней было испорчено столько первых впечатлений, от депозита на квартиру до знакомства с относительно дружелюбной фауной в зоопарке (всё-таки у коал неприятная шерсть для его нежной королевской кожи). Сынмин даёт ей шанс уже целый месяц, с тех пор как Чан попросил смотреть в оба глаза на то, что он хочет ему показать. Странно, но никакого отвращения он не испытывает, когда находится рядом с теми, кто видит её по-другому. Возможно, это только Сидней ему не подходит. Чан как-то сказал, что Сынмину необходимо заценить Мельбурн, но пообещал, что покажет ему город в его следующий визит. — Что понравилось тебе больше всего? Сынмин понимает, почему Чан задаёт ему этот вопрос. Сегодня у них была последняя локация для большой компании: Чан отвёз их в парк Блю Маунтинс и взял с Сынмина обещание сделать как можно больше фотографий. Теперь, кажется, у него осталось всего пара кадров и желание поскорее вернуться домой, только чтобы посмотреть, что получилось. Сынмин не думал, что слоняться по парку через пенистые водопады и каменные глыбы, могло быть настолько крутым, насколько это было сегодня, но он по-прежнему убеждён, что это его первое впечатление создали люди, только люди. — Почему ты спрашиваешь? — Сынмин хмыкает, щёлкая ремнём безопасности, и отклоняется щекой на кресло. — У тебя заканчивается список? Мы ведь ещё не были в… как его там… на твоём любимом пляже… Чан смущённо улыбается. — Можем сходить туда в следующие выходные, идёт? Неделя будет плотно забита расписанием, смогу выбраться только вечером… — Вечер мне подходит. — Но идти на пляж вечером — бессмысленно! — Чан цокает. — В выходные будет много людей, — объясняет Сынмин, — лучше отвези меня туда вечером. Чан шуточно кланяется ему, настолько низко, насколько позволяет салон уже знакомого автомобиля, и Сынмин борется с настойчивым желанием молчаливо сбежать как в первый раз. — Что насчёт моего вопроса? — Ты задаёшь свой вопрос слишком часто. — Я отслеживаю прогресс. Сынмин задумчиво закусывает губу. — Наша первая прогулка мне понравилась, — с уверенностью отвечает Сынмин, решая не добавлять объяснение «потому что она первая» следом, — в зоопарке было классно, я люблю животных, но я больше люблю на них смотреть. И сегодня тоже было весело, в том парке очень… живописно. Я думаю, это место понравилось бы моему отцу, он обожает горы. — Я рад слышать, что тебе нравится что-то из того, куда я тебя вожу, — Чан смягчается до предела, разнеженный вечерней тишиной и недавним уходом чересчур громкой Юны из машины, — привози сюда папу, я не против побыть вашим водителем. — Тебе за это придётся платить? — Принимаю добровольные донаты. — Тогда не надо было платить за меня все те разы, — Сынмин недовольно фыркает, и Чан смеётся. — Я подумаю над твоим предложением. — Клянусь, месяц назад ты бы отказал. — А я вроде ещё не соглашался. Сынмин смотрит на Чана с бесстрашным откровением, бросая вызов взглядом, но знакомое чувство, бьющее под грудью, выгоняет всю смелость. Что-то беспокойное, снова, волнующее и сладостное, что-то, что Сынмин испытывал единожды — и единожды только с Чаном. Он не понимает, откуда оно берётся и на что похоже, он просто чувствует его, как бракованный, абсолютно уверенный в том, что его ощущает только он. Это что-то такое же трепетное, как предвкушение, такое же пьянящее, как возбуждение, и необъяснимое, как паника. Оно беспокойно бьётся в желудке и путает мысли: Сынмин ведь хотел ещё о чём-то пошутить — и что это было? Когда Чан наклоняется, Сынмин ожидает, что его поцелуют, — он даже закрывает глаза — но Чан достаёт ему из-под сидения крафтовый пакет. — Пообещай, что не будешь ругаться, — просит Чан, держа руками пакет, на который Сынмин смотрит с отчаянной паникой во взгляде, и желание сбежать становится как никогда сильным. Боже, какой он глупый! — Не понимаю. — Сынмин смахивает чёлку, и это становится единственным, на что он способен. — Я подготовил тебе подарок, но мне нужно, чтобы ты пообещал открыть его только дома в Сеуле. Сынмин, занятой мыслями о собственной глупости и безрассудности, вдруг недовольно вспыхивает, когда до него доходит смысл сказанных слов: что значит «открыть дома в Сеуле»?! — В смысле?! — Сынмин возмущённо пыхтит. — В чём смысл подарка, если его нельзя открыть? — Его можно открыть, но только дома, — терпеливо говорит Чан, — это… подарок не для этого места. Больше эмоций ты испытаешь, только если откроешь его, когда вернёшься домой. Предвкушение снова забивается где-то в груди, уже не такое, что он испытывал ранее, но всё такое же жадное. Сынмин уже протягивает руки, чтобы схватиться за верх пакета, но одёргивает себя лишь одной трезвой мыслью. В отличие от Чана, Сынмин ничего не подготовил — и, скорее всего, даже не собирался. — Я не возьму. — В смысле не возьмёшь?! Сынмин вздыхает и пожимает плечами. — У меня для тебя ничего нет, это нечестно. — Я ничего не прошу. — Тогда с чего ты взял, что я прошу?! — злится Сынмин, Чан спокойно поджимает губы, и уголки слегка поднимаются, демонстрируя абсолютно дружелюбную улыбку, которой Сынмин с каких-то пор не может противостоять. — Я просто… хочу сделать тебе приятно, — Чан терпеливо объясняет, склоняя голову, — хочу, чтобы после возвращения домой у тебя было моё внимание. Сынмин возмущённо давится воздухом. — Кто сказал, что мне нужно твоё внимание?! — Я. Это я сказал. Я это говорю сейчас, — Чан легко смеётся, — просто, я не знаю, засунь его в чемодан на самое дно и вспомни, когда станешь его разбирать. Там ничего не сломается и не испортится, можешь об этом не переживать. Чан протягивает ему пакет и заглядывает в глаза, ожидая, видимо, что Сынмин не будет сопротивляться собственным мыслям, единственным самым трезвым за последние сутки. — Сынмин, пожалуйста, прими это. Мне ничего не нужно от тебя, кроме этого. Когда Сынмин смотрит Чану в глаза, становится совсем не по себе. Что это вообще за дурацкая человеческая привычка дарить подарки, когда никто об этом не договаривается и даже не ожидает — и что он должен чувствовать, когда всё же принимает его? Что-то кроме неловкого смущения? Сынмин не знает. Когда он в очередной раз молчаливо сбегает из машины, то прижимает к себе пакет так, будто его его собираются отобрать; внутри что-то мягкое, завёрнутое в подарочную упаковку, что-то похожее на подушку или одеяло. Нет, это не может быть одеяло — пакет едва ощущается на руках. Он прижимает его к себе в лифте, когда едет на свой этаж, когда скидывает с себя в прихожей кеды и отодвигает их к стене, прижимает к себе, когда Юна становится напротив него с зубной щёткой во рту. — Ты сбегал в магазин? — Нет, это… — Сынмин чешет затылок, вытягивая перед собой пакет. — Это подарок от Чана. Я… — Подарок? Чувак, он тебя хочет. — Господи, просто заткнись на секунду. Что мне с ним делать?! — С подарком или с Крисом? Сынмин с усердием закатывает глаза, устало опуская плечи. А потом осознание неожиданно трогает и без того горящий от смущения лоб: Юна в какой-то степени задала вполне хороший вопрос. — С подарком, наверное? — Дурак, подарки надо открывать, — с лицом эксперта убеждает она, вытаскивая щётку изо рта, чтобы сказать. Её слова не особо понятны за тем количеством пены во рту от зубной пасты, но Сынмин разбирает, полностью убеждённый, что готов понять её, даже если она будет молчать. — Он сказал открыть, когда мы будем дома. Дома в Сеуле. — В чём смысл подарка, если его нельзя открыть сейчас? — Я сказал точно так же! Юна подтягивает губы в недовольстве, и пена капает ей на футболку — Сынмин только сейчас замечает, что это его футболка, наверняка стащенная за то время, что он был занят Чаном. Она отправляет щётку обратно в рот, приступая к ряду нижних зубов, и Сынмин смотрит на неё так, будто она сейчас же должна решить все его проблемы: и с этим подарком, который хочется открыть, не дожидаясь возвращения домой, и с Чаном, которого все по привычке называют Крисом, все, кроме Сынмина; и даже с этим дурацким чувством, которое возникает у него каждый раз, когда они молчаливо смотрят друг другу в глаза. Но Юна просто уходит в ванную. — Знаешь, если… — Она вдруг выглядывает из двери снова, опираясь о неё плечом, но уже без зубной щётки. — Если он сказал, что хочет, чтобы ты открыл его дома, значит открой его дома. Я бы, конечно, его не послушала на твоём месте, терпения просто не существует в моей ДНК, но ты вроде похож на терпеливого. Сынмин благодарно кивает. Когда он оказывается у своей комнаты, Юна снова что-то говорит, но приходится притворяться, что он этого не услышал. — Блин… А оппа такой хороший… Надеюсь, ты понимаешь, что он ужасно в тебя влюблён.

***

Сынмин ненавидит, когда на него давят. Это ведь считается за давление — когда все вокруг твердят ему о том, какой Чан хороший и как сильно он в него по уши? И как Сынмину нужно бы не просрать свой шанс? О каком шансе вообще может идти речь, если он собирается уехать из этой страны через три недели и, по ощущениям, больше никогда в неё не возвращаться?! Он не против, если Чан поедет за ним, — любовь это жертвы и все дела — но Чан ведь… так её любит. Эту дурацкую Австралию. Здесь его семья, и Сынмин уверен, он любит её даже больше, чем эту страну, поэтому о погоне за наверняка очередной влюблённостью Сынмин даже не зарекается, тем более когда здесь есть что-то гораздо глубже и гораздо больше. И почему вообще Сынмин начал думать об этом, когда они даже не встречаются? Этот подарок, эта Юна, этот Чан, господи, на него давит даже он сам — как вообще можно трезво мыслить в бесконечной тревоге за то, что он что-то упускает? Если честно, Сынмин уже не думает, что у этого есть предел — не когда его с самого начала тревожила мысль о том, что у Чана гораздо больше шансов, чем он мог представить. Кажется, он и правда готов разрешить ему многое, только потому что хочет этого сам или потому что существующего между ними сейчас ему мало? Сынмин не знает. Сынмин снова ничего не знает, и знал ли когда-либо до этого? Возможно, отказ в клубе стоило сделать не таким прозрачным, стоило показательно уйти танцевать с ребятами, попросить Джисона не давать ему номер, даже если Чан сильно попросит, завести честный разговор с Юной о том, что ему неприятно чужое внимание — но разве это было бы правдой? Сынмин знает, что нет. Но, возможно, если бы он стал избегать Чана и обозначил границы хотя бы для самого себя, сейчас не пришлось бы жалеть о том, что тогда в машине Чан его не поцеловал. Он сам наверняка этого не хотел, слишком правильный для того, кто предпринимает попытки покорить чужую сложность. И отвечать ему на эти попытки — как минимум эгоистично. Чан ему нравится, и Сынмин не хочет давать ему надежду на то, что никогда не случится. Поэтому, наверное, стоит прекратить всё прямо сейчас. Точнее, дождаться их следующей встречи и прекратить общение, дождаться момента, когда чувства отойдут на второй план, если они вообще на это способны, и дальше — смотреть по ситуации. Сынмин ведь всю жизнь то и дело смотрит по всем, блять, ситуациям. Чан обещает заехать за ним в среду после работы, будет где-то около десяти часов вечера, и Сынмин сначала хочет перенести, а потом думает, что с этим тянуть уже нельзя. Он думает о том, что ему скажет, как себя поведёт, думает о том, что Чан скажет в ответ и как отреагирует. Он ведь понимает, что так будет лучше для двоих, даже если собирается поставить Чана перед фактом, а не предложить альтернативу, но становится просто по-человечески грустно каждый раз, когда он об этом задумывается. Когда они встречаются, Сынмин молчит. Когда Чан провожает его на пляж, абсолютно пустой, Сынмин молчит, и даже когда они плюхаются на песок и Чан рассказывает, как прошёл его день. Вечера становятся холоднее, всего на толику, но Сынмин начинает предусмотрительно кутаться в кофты с длинными рукавами. Солёный ветер на пляже лижет сухую кожу, и Сынмин прячет лицо в согнутых коленях, не только потому что ему страшно начинать разговор, который он возжелает не пережить. Вообще-то он надеется, что начнётся цунами, и ему не придётся быть ответственным взрослым. — Мне жаль, — тоскливо отзывается Сынмин, когда чувствует, что молчание между ними начинает ощущаться кожей. — Надо было всё-таки перенести сегодняшнюю встречу. Ты выглядишь усталым. Когда Сынмин поворачивает к нему лицо, то едва может его разглядеть, так что, наверное, это была ложь. Но всё же в его голосе, в тех смущённых смешках, которые он пропускает после его слов, что-то переливается вязкой утомлённостью. — Ты немного меня заряжаешь, так что всё в порядке. Просто развеяться и помолчать — тоже хорошо. Сынмин кивает на автомате, поджимая губы и отворачиваясь к морю. Сегодня вечером оно завидное в своей невозмутимости, Сынмин мечтает заиметь хотя бы каплю его спокойствия, но вместо него внутри бушует настоящий шторм. Он ведь собирается это сказать, это печальное «давай прекратим общение на время?». Только он совсем забыл кое-что узнать. — Почему ты так её любишь? — беспокойно выпаливает Сынмин. — Что есть в ней такого, что нет у других? Почему ты вообще захотел, чтобы у меня остались приятные воспоминания о ней? Почему это тебя так волнует? Сынмин не уверен, что Чан понимает, о чём он спрашивает. Когда он поворачивает к нему лицо снова, Чан заинтересованно смотрит в ответ, будто он ждал этих вопросов всю жизнь и готовил на них ответы тоже — всю жизнь. Сынмин видит, как он неоднозначно поджимает губы и дёргает плечами. — Потому что всё здесь… сделано с любовью. И сама любовь тоже сделана с любовью. Сынмин глупо хлопает ресницами. — Если не брать в расчёт рейтинги, цифры, показатели, а они, кстати, достаточно высокие, — невзначай напоминает Чан, и Сынмин невольно закатывает глаза, — то это место просто создано, чтобы посвятить ему если не полный жизненный цикл, то хотя бы всю свою молодость. Я люблю её, потому что… знаешь, для меня здесь есть всё. Всё, чем я живу, чем я по-настоящему наслаждаюсь, — всё это подарила мне она. Я понимаю, если тебе здесь не нравится и… понимаю, что ты не любитель жаркого климата, океана, сёрфа, домашних питомцев кенгуру… — Конечно, ты видел их ручищи? Меня бы они с лёгкостью в нокаут отправили. Чан смеётся, покачиваясь назад, и хватается ладонью за локоть Сынмина, чтобы не свалиться на остывший холодный песок, в который Сынмин иногда в заземляющем жесте опускает собственные ладони. — Я не пытаюсь заставить тебя в неё влюбиться, если ты всё ещё думаешь так, — Чан напоминает спустя долгую утомительную минуту заразного смеха, и Сынмин откладывает припасённые шутки на потом, потому что говорить начинают про него. — Просто… хочу, чтобы у тебя было что-нибудь, к чему захочется вернуться, если у меня вдруг не получится стать этим «что-нибудь». Потраченные первые впечатления не должны мешать тебе рассматривать её дальше. И как у него вообще хватает совести говорить о таком? Когда единственное, ради чего Сынмин готов сюда вернуться, это он? Когда ему не нужно рассматривать, вертеть её сторонами, потому что он нашёл её в Чане, её маленькое людское воплощение, которое раздражает и влюбляет в себя одновременно? Возможно, только потому что Сынмин не говорит об этом, Чану путает все мысли. Возможно, только потому что Сынмин боиться сказать об этом, мысли путает и ему. И как вообще можно об этом сказать?! Как вообще можно набраться смелости сделать первый шаг, когда Сынмин изначально убедил себя в провальности этих отношений? Сынмин ненавидит это интимное молчание между ними, потому что волнение наполняет желудок до тошноты, до отказа, до покалывания в кончиках пальцев, опущенных в песок, и подрагивающего подбородка. Он тянется к нему, вперёд, только потому что замечает то, как Чан тянется к нему в ответ, всего на жалкий миллиметр, даже если в чернильной темноте Сынмину кажется. Чан мягко опускает на него горячее дыхание, и Сынмин беспомощно трётся о его губы собственными, будто это всё, что ему доступно, будто это всё, что он умеет, будто он и правда ждёт первого шага не от самого себя. — Чан… — отчаянно умоляет Сынмин, раскрывая рот, и ощущение бархатной мягкости под собственной верхней губой кружит голову. Чан упрямо дожидается его, даже если Сынмину пришлось умолять. Умолять сделать хоть что-нибудь, поцеловать его или найти в себе смелость отпрянуть, что-нибудь, на что Сынмину не хватает. — Боже, это нечестно… — выдыхает Сынмин, отрываясь от его податливости и мягкости, и остервенело трёт руками лицо. — Блять, это просто нечестно… Не делай вид, что ты не знаешь, как сильно мне нравишься, даже если я этого не говорю. Это всё нечестно с самого начала, потому что… потому что нельзя так, нельзя быть таким обходительным и внимательным ко… Чан впивается пальцами в шею под линию роста волос и требовательно разворачивает к себе, впечатываясь собственной мягкостью в раскрытый от возмущения рот. Всё-таки Чан был прав, он целует его, только когда убеждается, что Сынмин хочет этого точно так же, как хочет Чан. Сынмин ненавидит, когда Чан прав. Когда он отодвигается от него, всё ещё держа пальцами за шею, то осторожно заглядывает в глаза, гладит большим пальцем кожу, пытается отследить реакцию, будто боится его спугнуть, даже если наверняка чувствует, как тело под тёплой ладонью отзывчиво отвечает на ласку. Сынмин глушит смущение в очередном поцелуе, влетая в него снова, пробует на вкус солёность кожи и бархатность губ, и думает о том, почему не сделал этого ещё в машине. Это ведь куда приятнее подарка, куда приятнее неизменного внимания в его сторону, куда приятнее просто знать, что это влечение взаимно. Сынмин теряет счёт времени, когда его захлёстывает лихорадочным жаром, стоит Чану аккуратно столкнуть их языки и испуганно замереть возле его раскрытых губ. Ощущение, что вечность расщепилась здесь, прямо в этом моменте, накатывает горячей волной. — Я чувствую себя самым счастливым человеком во всей вселенной… — зачем-то откровенно шепчет Чан, и Сынмин чувствует, как его сердце падает на песок. — Что ты такое говоришь?! Сынмин отпихивает его руку от себя и отодвигается под дразнящий смех Чана, зарываясь лицом в дрожащие ладони — перестраховывается, чтобы Чан не увидел этого наверняка очаровательного смущения на его лице, даже если разглядеть его в пляжной темноте всё равно не получится. И слава богу, думает Сынмин, сейчас ему хватает всего одной мысли о чужих мягких распухших губах, чтобы желание вернуться к ним обратно засвербило прямо в затылке. — Что я говорю? — Чан издевается. — Это ведь правда. — Просто замолчи. — С чего это я должен?! Ты поцеловал меня! — Это ты поцеловал меня! — Технически, — Чан начинает, и Сынмин с грозным вызовом поворачивается к нему, — я поцеловал тебя первым. Но потом ты поцеловал меня в ответ. Ты такой трусишка, что мешало тебе сделать это… Сынмин залепляет ладонью по его губам, стискивая пальцами щёки, и предупреждающе возвышается рядом, становясь на колени. — Так, слушай, — Сынмин волнительно сглатывает, Чан хлопает ресницами, — у этого нет будущего, у нас нет будущего, понимаешь? Я уеду через три… нет, погоди… уже через две с половиной недели, слышишь? Я уезжаю в пятницу первого числа, и ты… я… Я вообще считаю, что нам необходимо всё это прекратить, пока это не зашло слишком далеко. Чан аккуратно накрывает его ладонь своей и опускает её вниз. — Ты этого хочешь? — Нет, — Сынмин выпаливает первое, что пришло в голову, даже если оно абсолютно не рациональное, — я не знаю. Это всё… так неправильно. Сынмин устало опускается на пятки, и Чан в поддерживающем жесте сцепляет его ладонь с собственной. — Что ты имеешь в виду? — Мы ведь говорим об… об отношениях? Не хочу показаться глупым, если тебе они не нужны, а я, — Сынмин задумчиво подбирает слова, — а я не заинтересован в чём-то другом, кроме них. — Во-первых, — терпеливо начинает Чан, стискивая его ладонь, — ты не покажешься глупым, и разве это должно тебя волновать? Во-вторых, да, мы говорим об отношениях, потому что я хочу быть в отношениях с тобой. Меня тоже не интересуют другие варианты. — Ладно, хорошо… — Сынмин поджимает губы, чувствуя, как кончики ушей обдаёт странным теплом. Чану даже не нужно стараться, его тело реагирует на всё, что бы Чан ни сделал и ни сказал, и неужели Сынмин теперь будет перманентно испытывать обжигающий стыд из-за него? — Эм… Отношения, да. Разве ты не считаешь, что отношения на расстоянии провальны, если у людей нет достаточно… бэкграунда? Мы знакомы всего месяц — и, по моему мнению, это плохой фундамент, чтобы строить что-то в долгосрочную перспективу. — Боже, ты такой душный… Но это так… сексуально. — Какого хрена я вообще перед тобой распинаюсь? — Скажи что-нибудь ещё на своём занудном. Ладно, это забавно. Сынмин пытается не засмеяться, просто потому что кто-то из них двоих же должен держать лицо и быть оплотом надежды на нормальный разговор? — Я не считаю так, — Чан делится, — потому что это всё изначально зависит от людей, если вы уверены друг в друге и способны ради друг друга решать проблемы на пути, то многое можно выстоять. Я согласен с тем, что это… э-э… глупо? Начинать с расстояния. Тогда ведь вообще нет фундамента, и дом без него не простоит, но с чего ты взял, что наш фундамент плохой? — Я просто не такой доверчивый, как ты. Я не могу оставить тебя здесь и быть уверенным в том, что ты не найдёшь себе нового студента по обмену. — А как я могу быть уверенным в том, что ты не найдёшь? Сынмин, для этого как раз есть рот. — Да? Я думал, он для других вещей. Молчание вгрызается в раскалённый воздух между ними, и Сынмин опускает взгляд вниз, чтобы не видеть то, как наверняка глупо улыбается Чан. — Ты смотришь на это по-другому, — Чан хмыкает, — у нас не всего две недели, а целых две недели! — Я реалист. — Я знаю, — Чан смеётся. — И я знаю, что ты хочешь быть уверенным в том, что между нами происходит и только может происходить. И я знаю, как тебе важно всё контролировать. Но я никогда не мечтал о большем, просто быть рядом с тобой — это наполняет меня. Я хочу этих отношений, потому что ты нравишься мне так, что мне иногда сносит крышу. — Как ты вообще можешь о таком говорить? Мы же мужчины. — О, ты только сейчас вспомнил? — Нет, просто… У меня никогда не было такого с мужчиной, я не против этого, я просто переживаю о том, как это будет воспринято у меня дома. Чан как-то грустно поджимает губы, выпрямляя ноги, чтобы подвинуться ближе. Он аккуратно берёт его лицо в собственные ладони и, прежде чем оставить сухой целомудренный поцелуй на губах, нежно поглаживает кожу большими пальцами. Это приятно. Это и правда успокаивающе, получать такие поцелуи от человека, который способен открыть в нём что-то новое, что-то спрятанное от чужих глаз. — Давай встретимся на выходных? — Чан просит, ласково заправляя чёлку назад, и Сынмин расслабленно прикрывает глаза. — Возьмём немного времени, чтобы подумать. Мы оба устали сегодня, да? И если я опять поцелую тебя или ты скажешь что-нибудь на своём занудном, то у меня встанет. — Какой ужас. Чан усмехается, давит ладонью на затылок, выгибая Сынмина ближе, чтобы в последний раз оставить поцелуй на губах. — Пойдём, отвезу тебя домой. И я ведь ещё не могу называть тебя своим парнем? У него всё так просто, Сынмин ему даже завидует. Чан подвозит его до дома, паркуясь прямо напротив, но так и не целует на прощание, будто прощание и правда произошло у них гораздо раньше, ещё на пляже, когда он поцеловал его так трепетно, держа в руках алеющие щёки, будто от этой нежности Сынмин мог раствориться. Иногда ему кажется, что он может, в любом случае желание провалиться под землю каждый раз, когда Чан ведёт себя с ним, как самый очарованный, теплится прямо в затылке. Сынмин ещё никогда такого не испытывал — и кажется, это те самые грани, которые способен открыть только Чан. — Мне нужно что-то сказать, чтобы ты принял решение в нашу пользу? — вдруг говорит Чан, когда Сынмин замечает, что не хочет выходить из машины. — Разве у меня есть выбор? — Выбор есть всегда. Сынмин поджимает губы: нет, сейчас у него нет выбора, он просто не готов расстаться с теми чувствами, что ощутил впервые буквально двадцать минут назад. — Мы что-нибудь придумаем, — Чан зачем-то продолжает, будто не понимает, что Сынмин уже давно всё решил, ещё в тот момент, когда пожелал поцеловать его вместо того, чтобы всё оборвать. — У меня есть деньги, чтобы приехать к тебе, у тебя есть деньги, чтобы приехать ко мне. Когда ты закончишь обучение, мы сможем видеться гораздо чаще. — Ого, ты так далеко смотришь, — тихо усмехается Сынмин, волнительно сжимая шорты на коленях. — Я делаю это, потому что это важно тебе, — Чан убеждает. — Чтобы это случилось, тебе нужно дать шанс нам, которые есть сейчас. Сынмин кивает, стискивая ладонью ручку, и толкает дверь машины, снова молчаливо сбегая домой. И почему они только не рассматривают вариант расстаться, когда Сынмину придётся уехать? Неужели Сынмин и правда чувствует себя настолько жадным до Чана, что не готов терять статус, о котором они ещё даже не договаривались? Что вообще будет, когда он уедет? Может быть, они перестанут общаться?! Может быть, дать шанс им, которые есть сейчас, и расстаться, когда это будет необходимо, самый лучший вариант? Хотя, Сынмин думает, лучший вариант ждал его в родном доме, когда он доказывал маме, что ему нечего делать на программе обмена — если бы он только дожал, додавил, то сейчас не пришлось бы чувствовать себя настолько паршиво. Он молчит, когда Юна спрашивает у него, как прошла встреча, молчит, когда спрашивает Джисон, привычно встречающий их после учёбы, чтобы заглянуть в кофейню. Молчит, даже когда Юна перехватывает его у ванной комнаты и требовательно играет в гляделки, которые потом сама же и проигрывает. Ему бы сначала обсудить всё с Чаном, и только потом распространяться о том, что у них теперь новый статус. И всё же встречу с ним Сынмин ждёт так, будто она может стать их последней. Когда Юна уходит в кино с одногруппницей, Чан заменяет её присутствие дома — Сынмин даже не замечает, как кто-то подкрадывается к нему со спины и опускает руки по обе стороны от его ноутбука. — И кто тебя пустил? — хмыкает Сынмин, не отвлекаясь от текста, когда замечает знакомый браслет на запястье и пару укусов комаров на тыльной стороне ладони. — Юна, — отвечает Чан, щекоча дыханием правое ухо, — она так странно посмотрела на меня, когда я зашёл. — Она думает, что мы тайно встречаемся. — А мы разве нет? — Я ещё не соглашался на то, чтобы ты называл меня своим парнем. Дай мне пять минут, мне нужно скинуть работу преподу. — Как хорошо, что я больше не студент… Сынмин пихает его локтём, намеренно отодвигая от себя, и Чан становится рядом, опирается о барный стол и заглядывает в экран, сморщиваясь в брезгливом отвращении — видимо, файл с названием «методы оценки инвестиционного риска» ему не понравился. Даже если его присутствие отвлекает, — Сынмин не может не заглядываться на то, с каким интересом он читает набранное преподавателю письмо, — приятно, что у них впереди целый вечер на то, чтобы делать всё то, что уже давно выбрал Сынмин. Когда он поворачивается к нему, кружась на стуле, Чан с предвкушением выпрямляется. — Я думаю, ты можешь называть меня своим парнем. — Отлично, — комментирует Чан, притираясь ближе, и раскидывает чужие колени в стороны, чтобы встать между ними, — что ещё? — Ещё мы не тайно встречаемся, — Сынмин облизывается, когда Чан приближается вплотную, наклоняясь к губам, — я скажу Юне, как только она вернётся. — Записал. Ещё? — Ещё когда я уеду, мы расстанемся. Чан непонимающе замирает возле чужих распахнутых губ, Сынмин даже прикрывает глаза, ожидая поцелуя, но чувствует только невесомое прикосновение холодного воздуха, проходящего по коже колючими мурашками. Чан неверяще отстраняется, и приходится задрать голову. — Ты этого хочешь? — снова спрашивает он, и Сынмин не понимает — то ли потому что он искренне хочет в этом разобраться, то ли потому что напирает, чтобы изменить его решение. — Да? Чан молчит. Смотрит прямо в глаза, гладит пальцами по вискам, за слишком чувствительными ушами, проходится по шее и плечам, сминая их пальцами. Если Чан сейчас негодует, то его негодование самое приятное из всех, с которыми Сынмин сталкивался. — Мы не будем общаться? — как-то грустно спрашивает Чан, и Сынмин мрачнеет вперёд него. — Будем, — он убеждает, — просто… если тебе кто-то понравится, я не хочу быть грузом, с которым надо разбираться. — О чём ты вообще говоришь?! Ты не груз для меня. — Ты понимаешь, о чём я говорю. — Сынмин жмётся щекой к его мягкой ладони, чтобы успокоить. — Давай просто… попробуем расстояние, как друзья? Мы будем полностью свободны во всём: в действиях, в словах, в намерениях, в чём угодно. Это просто позволит нам… не влезать раньше времени в то, что, возможно, нам не подходит. Ты по-прежнему мне нравишься, и я знаю, что нравлюсь тебе, поэтому я предлагаю сохранить это до тех пор, пока у нас не появится больше возможностей, чтобы просто… быть вместе? Чан грустно поджимает губы и в доверчивом откровении распахивает рот, когда приближается к Сынмину снова, позволяя скользнуть языком внутрь. Чан отвечает ему так, будто он согласен, будто у него нет выбора, нет возможности возразить или заставить поменять своё решение, как он заставил поменять его в её сторону. Сынмин уверен, что Чан чувствует благодарность в невесомых прикосновениях кончиками пальцев по пояснице, или Сынмин старается вложить её во всё, что с ним делает, и особенно в то, как хочет, чтобы Чану было настолько же приятно, насколько приятно ему, когда он нежно гладит его кожу пальцами. — Быть тобой — это преступление… — шепчет Чан, трогая судорожным дыханием раскрытые губы, и Сынмин смущённо улыбается. — Куда ты хочешь пойти сегодня? — Сегодня я хочу проваляться на этом диване и не вставать, пока не приспичит. — Серьёзно? — Чан удивлённо вскидывает бровями. — Я приглашён? — Да, хочу лечь на тебя сверху пластом. — Звучит, как что-то очень приятное. Чан приглашающе подаёт ему свою ладонь, и Сынмин поднимается за ним. Диван всего в паре метров от него, но он так расстроен тем, что до него сначала нужно добраться, чтобы забыться на нём до вечера. — Нет, мне всё же интересно… — говорит Чан, облепляя его спину руками, когда они уже оказываются на диване, и Сынмин щёлкает пультом в поисках документалки про сурикатов, — куда ты хочешь съездить потом? У нас ведь целых две недели в запасе! Сынмин никуда не хочет. Почему Чан просто не может предложить ему валяться на диване или — бог с ним — на его любимом пляже, на котором он впервые его поцеловал? Почему у него в списке вообще нет пункта про ничегонеделание? Это ведь чудовищное оскорбление чувств ленивых — просто кощунство! Кажется, он уже увидел здесь всё, что мог — и даже больше. Сынмин знает, где можно вкусно поесть и выпить, знает, как добраться до Маяка и где лучший вид на Сиднейский театр, знает, чему посвящены «Забытые песни» и с каким усердием нужно натирать воском доску для сёрфинга. Он не совсем понимает, зачем ему знать столько всего про страну, к которой он воспылал настоящим отвращением, но, если она так важна человеку, который ему, вроде как, нравится, он продолжит коллекционировать эти знания. На самом деле ему не особо интересна она, у него достаточно приятных первых впечатлений в противовес всем испорченным, но после долгих раздумий он всё же отвечает: — Хочу съездить в твоё самое любимое место. И Чан отвозит его к себе домой. Сынмин думает, что с этого нужно было начинать, потому что вот она — причина, по которой он готов по-настоящему её полюбить. Даже Чан не любезен с ним настолько, насколько любезна вся его семья. И даже если он был представлен им, как его бойфренд, отношение, с которым мама Чана принимала его в этом доме, трогало его слишком глубоко. Такого ведь не будет в родном доме, там не будет этого искреннего интереса в глазах и мягкости в выражениях — там будет сухая расчётливость и хладнокровная выгода. Ничего страшного, думает Сынмин, ведь его семья не перестанет быть для него семьёй, даже если такая. И он, кажется, понимает почему. Почему он так невзлюбил эту страну: с того самого момента, как шагнул с самолёта на землю, и до сбора вещей домой. Здесь, в Австралии, можно делать всё, что нельзя делать дома — поэтому Юне здесь так хорошо, поэтому она чувствует себя здесь счастливее, чем в стенах родного дома, даже если там — родное. Здесь никто не узнает в ней наследницу строительной компании, как не узнает в Сынмине человека, который должен выглядеть и говорить так, будто у него берут интервью на главный канал страны. Здесь можно быть собой, можно открыто любить, можно потратить всю жизнь на любимое хобби, а можно — построить что-то своё, абсолютно отличное от той культуры, в которой взращена его натура целиком. Сынмин просто не привык быть таким открытым, быть самим собой, ведь это так сложно, знать, кто ты на самом деле. — Ты ей понравился. Сынмин заинтересованно поворачивается к Чану, подбивая подушку под голову, и замечает расплывшуюся по лицу хитрую улыбку. — Ты так думаешь? — уточняет Сынмин, и Чан положительно кивает. — Она тобой просто очарована, поверь мне, я знаю, как это выглядит, — он посмеивается, двигаясь вплотную, носом к носу, и кладёт горячую ладонь ему на лопатки. — У вас это семейное — быть очарованным мной? — Вот так ты заговорил?! Чан залезает на него сверху, прижимая пальцами дёргающиеся в стороны руки, и опускает собственное дыхание на самый кончик левого уха. Берри, его до ужаса любопытная собака, возмущённо гавкает на эту очевидную несправедливость. — Перестань дышать мне в ухо, это маньячно. — Перестань говорить и выглядеть так, что мне хочется маньячно дышать тебе в ухо! Сынмин кусает его за запястье и, пользуясь секундным оцепенением, поворачивается на спину. — Это странно, что я хочу остаться у тебя на ночь? — спрашивает Сынмин, взволнованно поджимая губы, и Чан удивлённо вскидывает бровями. — Почему странно? Нет. Я хотел бы, чтобы ты остался. Сынмин задумчиво исследует взглядом его лицо, опустившуюся на глаза чёлку и свисающую с шеи цепочку и думает о том, какой он непозволительно красивый в своей наглости. Они встречаются всего неделю, но Сынмин, по ощущениям, не готов отпускать его так рано, даже если близость между ними нагоняет страх. — Только если твоя семья не против. — Хочешь спрошу их в нашей семейной беседе? Этой ночью Сынмин остаётся у них, засыпает вместе с Чаном, и тот счастливо наваливается на него всем телом без единого намёка на близость, которая путала Сынмину мысли и пугала больше, чем возможность с ним расстаться. Он завтракает в компании людей, которым он нравится, в первую очередь потому что это он — интересный собеседник со странными шутками, над которыми невозможно не смеяться. Больше всего на свете Сынмин хотел, чтобы это утро никогда не заканчивалось, но оно стало первым из той длинной череды вещей, которые закончились.

***

Кажется, последний раз, когда Сынмин видел слёзы Юны, был невероятно давно. Она тогда потеряла своего маленького пушистого друга из-за болезни, пришлось усыпить его, чтобы он не мучался, но даже осознание того, что Юна наверняка поступает правильно, если не позволяет ему медленно умирать, не уберегло её от недели томительного постельного режима. Она ведь просто отказывалась вставать с кровати. Сынмин просто попросил её положить подарки родителям в свой чемодан, а она разревелась так, будто забыла купить такие же собственным. — Боже, я так не хочу возвращаться… Не хочу, просто не хочу… Сынмин впервые понимает, почему. Он понимающе поджимает губы, убирает прилипшие к её лицу волосы и утыкает к собственному плечу, за которое Юна хватается так, будто Сынмин может позволить ей остаться. Впрочем если бы он только имел на это право, то сделал бы. Юне здесь нравится, она чувствует себя здесь как дома, она раскрывается здесь так, как никогда не сможет раскрыться в месте, где родилась. Даже если это мимолётное, даже если это то, о чём она забудет, как только найдёт себе новый смысл там, эта дурацкая Австралия подходит ей настолько, насколько Сынмин может только мечтать. Но в день, когда они уезжают, Юна не пропускает и слезинки. — Как насчёт того, чтобы приютить меня в своём дворце на лето, а? — говорит Джисон, стискивая его рёбра собственными руками, и Сынмин болезненно завывает. — У меня летом каникулы, могу быть там, где захочу. — Ты сначала на учёбу восстановись, — Сынмин улыбается, ероша его волосы пальцами, и стоящая рядом Юна остервенело поджимает губы, будто борется с тем, чтобы не заплакать снова. — Но ты согласен? — Согласен, согласен. Если ты не забудешь меня к лету. Джисон уже возмущённо распахивает рот, как Юна влетает в него с объятиями, такими крепкими и горячими, что у Сынмина невольно трещит в рёбрах. Он оставляет их, жмёт руку Феликсу на прощание и волнительно поднимает взгляд, чтобы найти Чана у машины. Не то чтобы он хочет подходить к нему, чтобы попрощаться, но молчаливо сбежать уже точно не получится. Когда он становится напротив него, Чан невесело поджимает губы. — Ты уверен, что мне не стоит лететь за вами? — тоскливо спрашивает он, и Сынмин не сдерживается, вжимается в него всем телом и опускает голову на плечо, сцепляя пальцы за его широкой спиной. Сынмин помнит этот разговор. В то утро у него дома Чан вдруг сказал, что полетит вместе с ними, что ему ничего не стоит найти работу и снять жильё, ведь он знает язык — а это уже половина решения проблемы. Он добавил ещё что-то про то, как сильно не хочет расставаться, во всех смыслах, и что это слишком жестоко, оставлять его одного, когда он ужасно влюблён. Если честно, Сынмин не представляет его дома. Там, в Корее. Она будто ему просто не подходит, слишком консервативная, слишком сдержанная, слишком… суетливая, что ли. В ней нет той расслабленности, к которой Чан привык с детства, и кто вообще Сынмин такой, чтобы лишать его всего, что у него есть, только ради какой-то влюблённости? Он до сих пор считает, что его предложение, его план — лучшее, что они могли друг другу предложить, но Чан не считает так, даже когда Сынмин не произносит того, что означало бы их расставание. — Хочешь я приеду летом? Вместе с Джисоном? — спрашивает он, предательски ломаясь в голосе, и отодвигается, чтобы заглянуть прямо в глаза. Сынмин замечает стоящие в уголках глаз слёзы, и, кажется, снова не сдерживается — солёность заливает всё лицо, стремительно, и Чан сцеловывает её губами. — Не плачь, пожалуйста, не плачь. Всё ведь хорошо, да? Сынмин заходится в кивках, и Чан снова опускает на него свои влажные губы. Это нечестно, это было нечестным с самого начала, почему их расставание делает из Сынмина сопливую плаксу? — Приезжай к августу, — Сынмин шмыгает носом, уткнувшись холодным кончиком в чужую щеку, — я обычно почти не выхожу из дома в сезон дождей. Чан устало усмехается, но кивает в заверении, что его услышал. Сынмин, стискивая пальцами его плечи, спасительно жмётся губами к чужим снова, это не совсем похоже на поцелуй, но на что-то интимнее него — возможно. — Я такое никому и никогда ещё не говорил, но я буду по тебе скучать, — Сынмин шепчет в доверчиво раскрытый рот и, взглянув на его по-смешному грустное лицо, разворачивается, чтобы забрать Юну и уйти. Всё заканчивается в тот самый момент, когда они проходят в самолёт и садятся рядом, Сынмин хватает её за руку и не отпускает до самой посадки — это вряд ли нужно ей, слишком сильной и смелой, но сто процентов нужно Сынмину, просто хотя бы знать, ощущать, что у него всё ещё есть причина, по которой с ним произошла самая странная и самая глупая влюблённость. И всё же Чан прав. Сынмин до зубного скрежета ненавидит, когда он прав. Потому что первое, что делает Сынмин, когда приезжает домой, — разбирает чемодан, чтобы открыть подарок и увидеть не миллион долларов, а простую белую футболку, украшенную тупой надписью «Я люблю Сидней».