Моя любовь сейчас умрёт (а утром снова воскреснет)

Снова боль. Серёжа уже не помнит, когда ему в последний раз не было больно: боль от похоронки, боль от избившего его Грома, боль от экспериментов Рубинштейна, боль от избившего его Грома… Прослеживался нездоровый паттерн. Мысли путаются, и Серёжа с трудом собирает осколки воспоминаний, пытаясь понять, что же произошло на этот раз. Гром — снова Гром, какого чёрта его стало так много в жизни? — украл его из пыточной и даже пообещал подумать над тем, чтобы не возвращать обратно. А ещё сказал, что убьёт Олега. Его Олега. Олега, который, как оказалось, всё ещё жив. Он ведь видел его, правда? Или это были очередные галлюцинации? Потому что потом Серёжа почему-то лежал у Грома на коленях и истекал кровью — и, кажется, у них что-то получилось. Точно, он был готов пожертвовать собой, чтобы защитить город от Того, Другого, и в итоге оказался застрелен своим же — Его — выведенным из строя дроном. Серёжа не в тюрьме, это он может сказать, даже не открывая глаз, слишком хорошо знает, как ощущаются тюрьмы. Олег всё же смог его вытащить? — Очнулся? Вставай-вставай-вставай! — до тошноты бодрый девичий голос режет по ушам, а потом кто-то с силой бьёт его в ноющую грудь. — На том свете отоспишься, подъём, тебя надо перевязать. Серёжа сперва высказывает неадекватной хамке всё, что о ней думает, и только потом осознаёт, что рефлекторно ответил ей на испанском. Он всё же открывает глаза и, продолжая растирая грудь, разглядывает ее: стройная, смуглая, с тёмными локонами и россыпью веснушек. Заметив жёлтые глаза, Серёжа зажмуривается и под счёт пытается восстановить дыхание: ни бить, ни бежать в таком состоянии он явно не может. — Не, всякое было, и в ноги от моей неземной красоты падали, но чтобы так… Поднимайся, чудик, я уже заебалась повторять. Сдохнешь ещё тут от заражения, мне не заплатят. Не дожидаясь реакции, она дёргает его за плечи — всё тело прошивает резкой болью — и прислоняет к мягкой спинке дивана. — Я ему когда-нибудь руки оторву и в жопу запихаю, надо же было так бездарно замотать, — она бормочет себе под нос и, в противовес грубому тону, ловко и аккуратно разрезает бинты. — Ладно, рыжий, сдохнуть сдохнешь, но не в мою смену. Я, кстати, Джесс, раз уж тебя воспитывали волки и ты не собираешься знакомиться. Серёжа даже не думает представляться в ответ: на кого бы Джесс ни работала, его явно вытащили не вслепую и не случайно. А вот от упоминания волков что-то внутри болит сильнее, чем от пальцев Джесс, ощупывающих края раны. — Где Олег? Она замирает, недоверчиво хмурится и изводит на него целый рулон стерильных бинтов, прежде чем отстраниться и скрестить на груди руки. — Ты, блядь, издеваешься? Ты его застрелил, ублюдок, пять пуль почти в упор. У Серёжи кружится голова. Этого не может быть, этого не может быть, этого не… Олег. Его Олег, который ушёл, бросил, выбрал свои идиотские горячие точки, который бесславно погиб посреди сирийских пустынь, который оказался жив, который выбрался из ада, чтобы его, Серёжу, спасти… И Серёжа за это его убил? — Врёшь. Джесс, совершенно не впечатлённая, пожимает плечами, достаёт из кармана телефон — Серёжа не представляет, как он там поместился, порнографичный костюм облегает её, как вторая кожа, — и поворачивает к нему экран. Не самый удачный ракурс, да и качество хромает, но не узнать Олега он не может и даже не дышит, вглядываясь в родное и так изменившееся лицо. Кто его стриг вообще? Неужели на Ближнем Востоке настолько отсутствует цивилизация? А потом сердце отбивает ровно пять ударов и перестаёт биться, стоит Олегу рухнуть на пол. Серёжа дрожит. — Я не мог. Это монтаж, я бы никогда, я… Серёжа, не глядя, хватает использованные бинты и судорожно трёт ими ладони, будто стараясь стереть с них кровь Олега — неважно, что на них не попало буквально ни капли, его руки в крови, в крови Олега, — и лишь сильнее пачкается, пока Джесс силой не вырывает бинты из рук и не швыряет ему в лицо мокрую тряпку. — Либо по тебе плачет сраный Оскар, либо ты и правда не в курсе, что творит твоя ёбнутая половина. Да успокойся же ты, Бога ради! Агхр, принесу пожрать. Сунешься за дверь — я насру на гонорар и ёбну тебя, ферштейн? Серёжа кивает, даже не понимая, на что соглашается, и падает на пол, стоит двери захлопнуться. Он воет, долго и сухо, слёз почему-то нет, и Того, Другого, тоже нет, некому закутать его в вату и усыпить, уводя в мир без боли, чувств и невосполнимой потери. Сейчас бы открыть глаза и увидеть Олега. Плевать, что ненастоящего, плевать, что его нельзя будет коснуться, но он будет рядом и всё будет хорошо. Когда Серёжа снова просыпается, он всё ещё лежит на полу, но укрыт колючим одеялом, а в зоне досягаемости перед ним две бутылки с водой и какая-то выпечка в целлофане. Серёжа заставляет себя сесть — грудь уже болит меньше — и съедает пирог, не различая вкуса. — Выглядишь лучше, — с порога заявляет Джесс, подходит ближе и бесцеремонно прижимается губами ко лбу. — И жар почти спал. Будешь хорошо себя вести — вечером выведу на прогулку. Серёжа отводит взгляд. Её жёлтые глаза не приносят ничего, кроме боли. Интересно, в ней тоже есть что-то Другое, или она такая сама по себе? Хотя какая уже разница? — Кто меня заказал? — спрашивает Серёжа вместо этого. Часть его надеется, что его похитили не для новых опытов, но после видео с убийством Олега он думает, что заслуживает любых мучений. — Вечером увидишь, — загадочно ухмыляется Джесс, а потом неожиданно плавным движением садится ему на колени. — Меня тут недавно продинамил один рыжий мудак. Очень, знаешь ли, хочется закрыть гештальт. Серёжа не сомневается, что при желании Джесс легко могла бы скрутить его в бараний рог, даже будь он в форме, тем не менее ему удаётся столкнуть её с колен и подняться на ноги. — Мы, рыжие, без души, ты разве не слышала? — А по тебе не скажешь, — зло усмехается Джесс, но больше не лезет. — Ладно, недотрога, закончишь скорбеть по дружку — найдёшь. Она с лёгкостью, даже не обернувшись, уворачивается от едва тронутой бутылки с водой и показывает ему средний палец, скрываясь в коридоре. Уже проваливаясь в темноту, Серёжа отстранённо думает, чего же такого намешали в воду, что его вырубает всего с пары глотков. В очередной раз он просыпается от ругани в коридоре, но, наверное, он всё ещё спит, потому что Олег мёртв, Серёжа убил его, а значит Джесс совершенно точно не может сейчас с ним разговаривать. — … вы тут устроили? — Ты скинул на меня своего ёбаного психа и думал, что я не проверю, насколько он ёбнутый? После твоей прошлой смерти он, блядь, пошёл взрывать людей, уж прости, что на базе я хочу чувствовать себя в безопасности! — Джессика Родригез и безопасность — анекдот года. У тебя было всего одно задание… — Да кто ты такой, чтобы раздавать мне задания? Ты уже не мой командир, забыл? Из-за тебя я и так отказалась от ебучего контракта ебучего Хольта, ты хоть представляешь, сколько эта пародия на Железного Человека мне предлагала? — Тебе рассказать, где сейчас те, кто согласился? — Не льсти себе, Волков. — Это ты не льсти себе. Вадик внизу, собирает вещи. Мы с Серым уедем завтра. И поверь мне, если хоть одна душа узнает, что мы живы, ты позавидуешь тем, кто подписал контракт с Хольтом. — Детка, тебе стоит прекратить угрожать людям, к которым ты всё равно придёшь за помощью. Чао, иди, успокаивай своего бешеного. Серёжа вздрагивает, когда, скрипнув дверью, в комнату заходит оттирающий с щеки помаду Олег. Достоверно, ничего не скажешь: всё та же ужасная стрижка, как на записи, заклеенное ухо, беспокойство во взгляде… А это что-то новое, Олег давно так на него не смотрел, — в коротком сне вскоре после поимки, а вживую и вовсе уже не вспомнить. Серёжа качает головой и прячет лицо в ладонях. Он передумал, это хуже, это гораздо хуже, лучше вообще не видеть. Руки у Олега тёплые и грубые, все в шрамах и мозолях. Как в том сне. «Дружище… Надо выбираться отсюда…» Нет, если бы Олег и правда был тогда в лечебнице, он бы забрал его, он ни за что не оставил бы его в том аду. — Серый, — Серёжа дрожит ещё сильнее от того, как у не-Олега прерывается голос. — Серый, пожалуйста, посмотри на меня. Серёжа снова трясёт головой, скидывая с себя прикосновения, и утыкается в собственные колени. Если он будет игнорировать не-Олега, Тому, Другому, надоест. Он, конечно, вернётся, когда Серёжа расслабится и потеряет бдительность, но Серёже нужна хотя бы такая передышка. Снова раздаются пять выстрелов — Серёжа трясётся и едва может дышать, — а потом из динамиков звучит его собственный и одновременно совершенно чужой голос, произносящий такие жуткие вещи. Серёжа в ужасе: кто, чёрт возьми, должен его полюбить, если он убил самого главного человека в своей жизни? Какое ему вообще дело до других? «Ты прикалываешься?!» Серёжа вскидывается и жадно смотрит в покоцанный экран телефона, где Олег поднимается с пола и шипит, касаясь простреленной мочки. — Я не понимаю, — шепчет Серёжа, отматывая запись назад и снова вглядываясь в оживающего Олега. — Он ведь… Я же убил тебя. — Ты всё ещё ужасно стреляешь, — Олег беззлобно усмехается и прячет телефон во внутренний карман. — И неужели я бы не подготовился? Да что же такое было в той бутылке? — Прости меня, — шепчет Олег, прижимая его к себе, и у Серёжи нет ни сил, ни желания сопротивляться. — Что ушёл, что не смог предупредить о похоронке, что не нашёл способ появиться потом, что не понял всё сразу и не забрал тебя ещё год назад. Что оставил на Джесс. Серёжа истерично смеётся, комкая футболку Олега. — Даже не представляю, как ты сможешь искупить вину за эту психованную. Серёжа снова смеётся и только по утешающему шёпоту и ладоням на лопатках понимает, что это уже рыдания. — Я буду просить прощения до последнего вздоха, — продолжает шептать Олег. — Даже когда ты меня простишь, потому что я никогда себя за это не прощу. И я больше никуда не уйду. Спи, Серый. — Я только и делаю, что сплю, — ворчит Серёжа, хотя после истерики его и правда снова клонит в сон. — Так и должно быть. Тебе нужно набраться сил, завтра перелёт в Венецию, я снял нам квартиру. — Мы мечтали побывать в Венеции, помнишь, Волч? Ты украл открытку в музее, а я сказал, что после выпуска мы разбогатеем и купим там целый дворец. — Конечно, помню. Спи, Серый. Я буду рядом, я никуда не уйду. Даже если Серёжа проснётся один, даже если это просто самая реалистичная галлюцинация, Серёжа хочет быть счастливым хотя бы сейчас, засыпая в крепких объятиях Олега и чувствуя его невесомые поцелуи. Как будто последних лет просто не было. Как будто им снова по восемнадцать, и в их первой съёмной квартире нет даже кровати, зато они есть друг у друга, и больше ничего не имеет значения.