Мираж

Проклятые Атрейдесы. Какой дурак додумался назвать их благородными? Барон его предал, отдал бесправной вещью в дом заклятого врага, а атрейдесские сволочи "упаковали" в рабскую юбку и золотые украшения, уложили на большую алую постель, крепко привязали лентами запястья к витому декору в изголовье антикварной кровати, накачали дрянью, от которой у Фейд-Рауты болит голова, а тело едва может пошевелиться, отвратительно слабое, и украсили пышными бутонами белых цветов, источающими удушающий приторно-сладкий аромат. Идеальная картинка: сладкий наложник Пола Атрейдеса в ожидании соития с господином. Фейд их всех ненавидит. Ненавидит всем своим существом, но прямо сейчас никак не может повлиять на своё жалкое положение. Беспомощность переплавляет ярость в апатию. От него избавились. Собственный Дом на восемнадцатилетие выбросил своего наследника, как бесполезную вещь, за ненадобностью. Воспитают другого. Воспитают в свете новых обстоятельств. Теперь, когда Великий Дом Харконнен в позоре и упадке, взращенный для славной эпохи величия своего Дома на-барон Фейд-Раута Харконнен - мусор, который даже убить не посчитали нужным. Отдали заклятому врагу подарком на примирение. До чего низко пал их некогда великий Дом! Фейд-Раута шевелится, насколько позволяет слабость, пытается освободить руки от пут. На первый взгляд хлипкие, алые ленты оказываются отвратительно крепкими, а узлы - надёжными. Он закрывает глаза, сдаваясь, ожидая своей неизбежной участи. Та не заставляет себя долго ждать, решительно врывается в помещение вместе с потоком свежего воздуха, приближается, присаживается на кровать, рассматривает. Глаза Фейд-Раута не открывает. Если открыть глаза, будет ещё хуже. Пока его глаза закрыты, не видят врага и собственное обсыпанное блёстками, развратно обряженное тело, можно попытаться убедить себя, что это капля пота стекает по его щеке из уголка глаза, а вовсе не слеза... Теперь его участь предопределена. Не оставили и шанса на сопротивление. Его будут связывать, одевать в то ли женскую, то ли рабскую алую с золотым юбку, обсыпать блёстками, украшать цветами и накачивать дурью, чтобы их драгоценному наследничку было удобней и приятнее его ебать. Рано или поздно враги где-то просчитаются, не станут же его постоянно держать одурманенным и связанным. Фейд покончит с собой при первой же возможности, заберя с собой, если получится, как можно больше врагов. Достойный будет конец. Остаётся только перетерпеть то, что произойдёт с ним до момента освобождения.... Мягкие горячие губы Атрейдеса внезапно прижимаются к его бицепсу, целуют, слегка втягивают кожу в рот, отпускают. Перемещаются ниже, впиваются таким же поцелуем в плечо, затем в шею. Происходит странное. Атрейдес не наваливается на него, не раздвигает его ноги агрессивным жестом, не берёт то, что может, хочет и имеет полное право. Вместо этого, устроившись рядом на кровати, враг неспешно покрывает его тело лёгкими касаниями и сладкими поцелуями, слизывает языком стекающий от уголков глаз по щекам Фейд-Рауты "пот". Чувствуя, что "пот" высох, Фейд приоткрывает глаза. Свет лампы ощущается на "потевших" глазах неприятно, его тут же заслоняет собой Атрейдес. Приблизив лицо к лицу Фейда, смотрит своими колдовскими зелёными глазами не в глаза, а, кажется, в самую душу Харконнена, но, к счастью, ничего не говорит. Медленно склоняется ниже. Глядя завороженно, умудряется заворожить. Всё ближе и ближе... В окружении его миловидной, растущей на голове мягкости, Фейд как будто на время оказывается ограждённым от всего остального мира, от предательства родни, от излишне вычурной обстановки спальни наложника, от своего позорного статуса. Их дыхания смешиваются. Дыхание молодого Атрейдеса, выходца с более холодной планеты, горячее. Их губы разделяет десяток сантиметров, но почему-то властвовать Атрейдес не спешит. - Хочу твои губы. - тихо говорит он. Лавирующая лампа, висящая в воздухе в нескольких метрах от постели, вдруг приглушает свой свет, погружая помещение в полумрак. Фейд-Раута, наследник Великого Дома Харконнен, трахнувший бессчётное число рабов во все дырки, понимает слова врага только после того, как с его губ уже сорвалось глупое в данной ситуации: - Что?... Голова плавится. Его тело под Атрейдесом горит. Ему жарко и дурно, сознание давно помутилось. Атрейдес удивляет. - Хочу твои губы. - тихо повторяет он, тут же уточняет: - Хочу тебя поцеловать. Если развяжу твои руки, ты позволишь? "Если развяжешь мои руки, я тебя придушу." - думает Фейд и кивает, давая согласие на поцелуй. В горле сухо, будто он целый день провёл в битвах на арене под палящим агрессивным солнцем Гьёди-Прайм в день вспышек в сердце их неспокойной звезды, когда уровень солнечной радиации повышен и находится на солнце не рекомендуется. Сердце в груди Фейда колотится часто-часто. Атрейдес ловко справляется с местными, явно ему хорошо знакомыми, узлами. Одна рука Фейда уже свободна. Он выжидает. С двумя свободными руками убивать врага будет удобнее. Когда Атрейдес освобождает вторую, Фейд даёт себе отмашку в несколько минут на то, чтобы чувствительность и сила полностью вернулись к затёкшим от долгого нахождения в положении над головой рукам. К тому же, он никогда в жизни не целовался с кем-то равным, с другим аристократом... Не целовался вообще. Церемониальные поцелуи с роднёй не в счёт, это не одно и то же, что целовать кого-то с сексуальным подтекстом, с желанием. Не по статусу наследнику Великого Дома целовать рабов. Поцелуй... это может быть интересно. Интересно узнать, каково это, целоваться, перед смертью. Ведь после убийства наследника Атрейдесов, Фейд-Раута покончит с собой. Лёгкая и достойная смерть лучше того, что с ним могут сделать враги за убийство их главного живого сокровища. Даже получив согласие, Пол Атрейдес не спешит. Склоняется вниз мучительно-медленно. Желая ему помочь и покончить с этим наконец поскорее, Фейд сам тянется ему навстречу. Их губы сливаются. Это... ни на что не похоже! Желая лучше распробовать, Фейд сам не замечает, как притягивает к себе атрейдессовское отродье, хватается за него, как утопающий за свой единственный шанс на спасение. Запускает руку в мягкий пух на голове Атрейдеса, притягивает его к себе ближе за затылок. В мигающем свете лавирующей лампы двое на постели неистово целуются, забыв обо всём мире. * * * * В висках стучит пульс, будто отстукивая какой-то непонятный Фейду ритм. Лампа, кажется сошла с ума, сломалась, она мигает в том же странном ритме... Стоит сломать и врага: подмять под себя хрупкую тушку. Сжать в захвате шею, перекрыть ему кислород. Вот только ещё минуту насладиться первым в жизни поцелуем... Минуту ведь можно подарить себе напоследок? Всё равно никто не узнает. Минуту, две, три... В тот момент, когда пора, Фейд-Раута ловит себя на мысли о том, что никогда ещё не трахался с аристократом. Каково это может быть? А если делать это, целуясь? Он должен выяснить перед смертью! Всё равно это не имеет значимости для парочки потенциальных мертвецов. Не имеет значимости, что Фейд-Раута Харконнен раздвигает ноги под прекрасным соблазнительным юнцом и втягивает заклятого врага своего рода в новые и новые сладкие поцелуи. * * * * Фейд даёт себе отмашку в ещё несколько минут отдыха на то чтобы прийти в себя после лучшего в жизни соития. Достаточно. Он готов сделать необходимое, убить врага и прервать историю своего позора. На-барон Фейд-Раута Харконнен, подлым обманом отданный во вражеский Дом и коварно трахнутый излишне соблазнительным врагом, в темноте протягивает руку к лежащему рядом Атрейдесу.... и внезапно натыкается рукой на пустоту! Кровать поблизости пустая и холодная, давно остывшая. А темно не потому, что ночь! Просто его глаза закрыты. Стоит открыть глаза, он видит вокруг ужасно помятую алую постель с хаотично рассыпанными по ней подвявшими цветами и серебристыми блёстками. Солнечные лучи пробиваются из высоких застеклённых окон сквозь неплотно запахнутые шторы. Что это было? Фейд-Раута Харконнен готов поставить в споре своих питомиц, что события ночи - не мираж. Пол Атрейдес к нему приходил, каким-то чудесным образом соблазнил, поимел и ещё более чудесным образом ушёл от рук на-барона живым. Ощущения в теле не обманешь: у Фейда непривычно ноют губы и ноет между ног, там, где его... Он также ясно помнит, что собирался покончить со своим господином и с собой после их первого и последнего соития. Так почему сейчас он не рассматривает вариант с самоубийством и не жаждет убить своего "господина"?