O sancta simplicitas!

Легко обидеть, тяжелее обиду вытерпеть.

— Если Аль-Хайтам участвует, то я пас! Фраза Кавеха, произнесенная в разгар оживленного обсуждения заставила всю компанию удивленно замолчать и обратить на него все свое внимание. Буквально несколько минут назад в университетской группе с новостями разместили пост, где приглашали всех желающих принять участие в чем-то наподобие «Тайного Санты», но другим названием и длительностью в месяц. И кучей правил. Они все, как и обычно после обеда, сидели в библиотеке и спокойно работали каждый над своим проектом, как вдруг Фарузан удивленно спросила: — Мы же в такое играли? Именно с этой фразы началось бурное обсуждение, ссылка на пост была тут же скинута в их общую беседу, и все оживленно и, насколько было позволено, громко обсуждали каждый пункт, уточняя друг у друга об участии. Ровно до того момента, пока Кавех не выдал свою эту фразу, мигом привлекая к себе внимание. — А в чем, собственно, проблема? По идее, такой вопрос должен был звучать от самого Аль-Хайтама, но задал его Тигнари. Кавех же в ответ недовольно фыркнул и уткнулся в свои конспекты, буркнув угрюмо: — Сам у него и спроси. Само собой непонимающий взгляд Тигнари метнулся к Аль-Хайтаму, но и он просто пожал плечами. Мало ли, какие у гиперэмоционального Кавеха загоны в этот раз. С этим весь ажиотаж и стих, искорками иногда раз в несколько минут вспыхивая в тишине библиотеки, когда кто-то из них все же осмеливался задать вопрос о предстоящем мероприятии. Аль-Хайтам же вновь погрузился в книгу по истории языка, к следующему практическому занятию он вызвался сделать доклад о пустынных диалектах древнего Сумеру и сейчас быстро стучал по клавишам, набирая текст. Мессенджер был открыт, и на экране в правом нижнем углу то и дело всплывали сообщения из их общей беседы. Чтобы не создавать лишний шум в не предназначенном для оживленных разговоров месте, все, не сговариваясь, перешли в цифровую среду. И помимо обсуждения предстоящей университетской забавы, то и дело тегали Аль-Хайтама, пытаясь узнать, что же такого он натворил. Аль-Хайтам раздраженно вздохнул, и, разом тегнув всех вопрошающих, бросил в чат короткое «Понятия не имею», чем вызвал негодующе-возмущенный возглас со стороны Кавеха и просто отключил уведомления из чата. Постоянное пиликанье в наушниках действовало на нервы, снижая концентрацию. Последнее, что он увидел перед закрытием окошка чата, было сообщение от Кавеха: «Ну конечно, мудака ты кусок, все в полном порядке.» Стиснув зубы и прикрыв глаза, Аль-Хайтам медленно досчитал до десяти, прочел последние написанные две строчки и снова открыл окошко чата. Если он не закроет тему, вряд ли сможет спокойно работать. «Если тебе это так принципиально, я НЕ БУДУ участвовать в этом балагане. Нет времени на подобную чушь.» И, не дожидаясь ответа, закрыл мессенджер, чтобы не вводить себя в искушение вступить с Кавехом в очередную полемику. Сквозь музыку в наушниках он слышал недовольное ворчание сидящего рядом Кавеха, краем глаза видел, как тот открывает пост и нажимает на кнопку участия под ним, а потом вдруг с довольной улыбкой возвращается к работе. Тяжелый вздох был последним громким звуком, который издал Аль-Хайтам, полностью погрузившись в работу. Окей, он действительно был виноват, но совсем не желал выносить этот конфликт из кулуаров их с Кавехом взаимоотношений на всеобщее обозрение и осуждение. О произошедшем на Рождество знала только Фарузан и была очень недовольна его поступком. Аль-Хайтам бы в жизни не предположил, что невинная, по его мнению, шутка, может задеть Кавеха. Да настолько сильно, что тот разговаривать с ним не сквозь зубы начал только пару недель назад. Пробыв почти всю жизнь на домашнем обучении из-за мотающихся по миру родителей, Аль-Хайтам к совершеннолетию блестяще разбирался в десятке дисциплин и знал три языка, но никак не мог наладить коммуникации со сверстниками. На своем курсе он сильно обгонял других студентов по уровню знаний и прилежности, хоть и был от природы неимоверно ленив, а еще был неразговорчив и принципиален до жути, за что прослыл редкостным душнилой. Впрочем, он и не обижался даже, не на что было. Всю сознательную жизнь вплоть до сего момента компанию Аль-Хайтаму составляли домашние учителя, родители и книги, и все их разговоры обычно сводились к обсуждению новых тем с первыми и успехов в учебе со вторыми, а с третьими Аль-Хайтам просто проводил все свободное время не только в качестве развлечения, но зачастую в поисках знаний. При жуткой ленивости он был неприлично жаден до знаний, отчего ему удалось окончить школу на год раньше, а потом с позволения родителей взять пару лет перерыва от учебы, чтобы окончательно определиться с направлением в университете. Так, вместе с ними поездив по всему Тейвату, он окончательно выбрал для себя лингвистику и летом прошлого года подал документы в Национальный Университет Тейвата на переводческое направление, блестяще сдав вступительные. Впрочем, его недолюбливали также и за это, и даже первое время пытались издеваться над возрастом, предполагая, что он оставался на второй год. Аль-Хайтам же на подобное не обижался, он просто, что называется, разносил по фактам, уже натурально унижая и задавливая собеседника свои интеллектом. В общем, тогда как преподаватели его обожали и чуть ли не боготворили, коммуникация в группе ему действительно давалась с трудом. При поступлении его прикрепили к тьютору, такой же студентке, как и он сам, только на пару курсов старше, с целью адаптации в коллективе. Только вот Фарузан гораздо больше была похожа на Аль-Хайтама, чем на кого-то из его одногруппников. В первый же день ощутив с ней странное единение, Аль-Хайтам считал ее своим первым другом в новой для него среде. Она и впрямь помогала и с расписанием, и с преподавательским составом, и с домашкой, если помощь действительно требовалась. А потом родители вновь засобирались в очередную командировку на неопределенное время и со съемной квартиры Аль-Хайтаму пришлось перебраться в общежитие. Где он и познакомился с Кавехом. Точнее, сначала Фарузан, загадочно улыбаясь, взяла его с собой в библиотеку, чтобы познакомить со своими друзьями. Аль-Хайтам тогда сильных надежд на это предприятие не питал, скорее всего это опять была кучка в самом плохом смысле заурядностей с уровнем интеллекта, возможно, чуть выше среднего. Аль-Хайтам, честно, не считал себя исключительным гением, но прекрасно видел уровень окружающих его людей и выводы умел делать соответствующие. Только вот компания оказалась не кучкой заурядностей, а сборищем шумных неадекватов за пределами тишины библиотеки. Сначала все отнеслись к нему с настороженностью, хоть и без опаски — доверяли Фарузан и ее увлекательному рассказу про тьюторство. А чуть позже, когда все собрались в кафетерии после пар, его завалили горой вопросов, и Аль-Хайтам едва скрывал болезненные прищуривания. К такому уровню шума в непосредственной близости он совершенно не привык, даже шумоподавляющие наушники не спасали от сенсорной перегрузки. Но он правда старался быть более дружелюбным и открытым, чем обычно. В конце концов Фарузан же не могла вариться в компании идиотов? А идиотами и дураками присутствующие точно не были, все, как на подбор — одни из лучших на своем потоке, и, как следствие, с кучей тараканов в головах. Тигнари по уши был в биологии и фанатично изучал грибы. Аль-Хайтам надеялся, что он хотя бы их не пробовал, хотя временами взгляд у Тигнари был шалый, обычно после практических занятий в лаборатории. С Тигнари постоянно хвостом шатался Сайно с химфака, который почти никогда не выпускал из рук телефон с онлайн-карточной игрой, но всегда был в курсе разговора и порой вставлял пугающее «А зна-а-аешь, что в этом баточнике…». А еще он имел отвратительнейшее чувство юмора, и все его шутки строились на плоских каламбурах. Дэхья была помешана на баскетболе, возглавляла женскую университетскую сборную и училась на социологическом, умудряясь совмещать с учебой огромное количество тренировок. Вместе с ней, но на курс младше учились Нилу и Коллеи, по мнению Аль-Хайтама, самые спокойные личности в этом балагане. Еще была Кандакия с геодезии, которая при любом удобном подвернувшемся случае весной и летом уезжала в экспедиции и возвращалась из них загоревшей, словно из солярия. И был Кавех, на тот момент второгодка с архитектурного. О нем Аль-Хайтам услышал еще до самого знакомства, ничего необычного, просто университетские слухи про его щедрость и отзывчивость с упоминанием имени. И тогда Аль-Хайтаму подумалось, что Кавех этот, наверное, редкостный дурак, который позволяет пользоваться собственной добротой в лучшем случае за «спасибо». И оказался прав. Но это произошло чуть позже, уже после того, как они начали делить одну комнату в общежитии и конфликтовать на этой почве. Кавех был жаворонком. Невоспитанным, шумным и наглым жаворонком, который, по обычаю своему, специально или нет, не давал спокойно спать сове-Аль-Хайтаму в выходные до двенадцати. Даже если он не пытался разбудить его нарочно, с утра затевал какую-то бурную деятельность и то гремел посудой, то шуршал бумагой, то хлопал дверью слишком громко перед уходом. Как старший, он пытался навязать Аль-Хайтаму график уборки и мытья посуды, но тот твердо отказался убирать за ним кучу мелкого мусора от его проектов и перемывать гору кастрюль, и они полюбовно разошлись на лозунге «каждый сам за себя». Хотя иногда на Кавеха что-то находило, и он готовил ужин на них двоих, а Аль-Хайтам в благодарность позже покупал на двоих снеки. Словом, худо-бедно, но они уживались в странном симбиозе, постоянно находя поводы для споров на пустом месте. В основном споры эти глупые затевал шумный Кавех, а Аль-Хайтам только отстаивал свою точку зрения в не самых мягких формулировках. Кавех после такого дулся, как рыба-еж, пару дней, но неизменно отпускал ситуацию, и все возвращалось на круги своя. И именно так Кавех довольно скоро стал его неформальным тьютором вместо Фарузан. Проведенное вместе время сильно сказалось на их взаимоотношениях, и вскоре по всем вопросам, связанным с университетам, Аль-Хайтам обращался к Кавеху, получая от него такие же развернутые и подробные ответы, как и от Фарузан. Это и стало причиной отказа от формального тьюторства. И все было бы просто прекрасно, Аль-Хайтам бы спокойно жил себе с Кавехом, иногда даже получая странное удовольствие от их частых споров, но был у Кавеха один порок, который его беспокоил. И беспокоил не как друга, который волновался, а как недовольного соседа, когда Кавех мог поздно вечером написать или позвонить ему, чтобы попросить забрать из очередного бара. Кавех ужасно обращался с алкоголем. К его чести, он не напивался среди недели, но вечером в пятницу если его не было в комнате, значит почти стопроцентно тот был в баре и напивался в одиночестве. И, честно говоря, Аль-Хайтам никак не мог понять, почему. Кавех был из полной любящей семьи, отлично справлялся с учебой, имел множество друзей и знакомых — словом, ни одного типичного признака, что что-то не так, что нужно залить набором крепких шотов. Но это происходило из раза в раз, стабильно одну пятницу в месяц Кавех проводил в баре недалеко от кампуса. А потом просил Аль-Хайтама забрать или встретить его. И Аль-Хайтам, сам не понимая, почему, послушно шел выполнять эту просьбу. По пути они не разговаривали, Аль-Хайтам только поддерживал Кавеха под руку, чтобы того не заносило слишком сильно, а тот неторопливо плелся рядом, понуро опустив голову, словно произошло что-то из ряда вон печальное. Аль-Хайтам не лез, ни разу не спрашивал о чужих переживаниях, чувствовал, что они недостаточно близки для душевных разговоров, но на ночь зачем-то заботливо оставлял возле кровати Кавеха воду и таблетки от похмелья. А потом был этот проклятый «Тайный Санта». Странную смесь чувств Аль-Хайтам ощутил, когда развернул бумажку с именем Кавеха на ней. Он изначально не горел желанием участвовать в подобном, детский сад, право слово! Но просто решил плыть в этот раз по течению, когда все, кроме него, даже Фарузан, с энтузиазмом включились в игру. Он никогда не участвовал в подобном, даже для родителей долгое время подарки сводились к отличным отметкам в табеле. Он же в подарок обычно получал крупную сумму денег, на которую мог купить все, что душе угодно. Обычные детские подарки в виде книжек и игрушек Аль-Хайтам получал от бабушки, но и с ней он виделся нечасто, а когда ему было одиннадцать, она и вовсе умерла. Словом, в подарках он был еще хуже, чем в коммуникации. Тогда, внимательно выслушав правила, что подарок может быть шутливым, но необидным, что стоить должен не больше пары тысяч моры, и вообще, главное не сам подарок, а внимательность и тщательность выбора, Аль-Хайтам решил, что ящик безалкогольного шампанского будет отличным вариантом. Все же Кавеха он знал не настолько хорошо, чтобы дарить что-то более личное, но злободневное — легко. Только вот все внезапно пошло наперекосяк. Расстроенное лицо Кавеха он заметил сразу — тот совершенно не умел скрывать эмоции, — но тогда еще даже не знал, как сильно его обидел своим подарком. Кавех, вообще, на многое обижался. Воспринимая все слишком близко к сердцу, он дулся со всего, что хоть как-то расходилось с его мнением. Аль-Хайтам этого не понимал. Слывший на весь университет щедрым и доброжелательным, Кавех с ним в компании вспыхивал, как спичка и обязательно разжигал спор, до победного отстаивая свое мнение. И тогда, в Рождество, Аль-Хайтам рассчитывал, что Кавех возмутится этому подарку, а он, как уже водится, вступит с ним в спор. Но Кавех неожиданно промолчал, потом отказался от игр со всеми, а ящик с, по сути, лимонадом отодвинул куда подальше. Он весь вечер просидел, как в воду опущенный, и постоянно бросал на Аль-Хайтама задумчивые взгляды, пока тот увлеченно играл со всеми в «Мортал Комбат». Он тоже получил подарок, перо для каллиграфии было красивым и добротным, хоть каллиграфией Аль-Хайтам и не увлекался. Но, кто знает, в следующем году он планировал взять на факультатив лиюэйскую литературу, может, и до каллиграфии дойдет. Он так увлекся тогда игрой, что не заметил, как Кавех ушел. Аль-Хайтам даже немного забеспокоился, что домой, но через минуту буквально он вернулся со стаканом чего-то покрепче, чем пиво, которое они пили весь вечер. Можжевеловые нотки, доносящиеся даже до него дали правильный ответ о содержимом стакана, да и квадратная бутылка под боком была красноречивым свидетельством, и Аль-Хайтам не смог сдержать насмешки, внезапно в ответ получая не возмущение и не взрыв эмоций, а лишь полный горечи и обиды в взгляд и резкие слова, пропитанные интонацией «я был о тебе лучшего мнения». В тот вечер Кавех не сказал ему больше ни слова. Он вообще тогда больше ни с кем практически не разговаривал, а неторопливо потягивал джин, уговорив в итоге чуть меньше половины бутылки, и вяло уплетал предложенные Дэхьей закуски. Утром, несмотря на похмелье, он ушел раньше всех. Они все уснули незадолго до рассвета, раскинувшись кто с Дэхьей на кровати, кто потеснившись на разложенном диване, а кто прямо на полу на большом надувном матрасе. Кавех тогда в душ пошел последним, был там достаточно долго, а потом просто собрался и ушел, тихонько захлопнув за собой дверь. И Аль-Хайтам тогда был единственным, кто не спал, потому что, кажется, оглушительный храп Сайно спать мешал только ему. Потом Кавех оправдывался тем, что родители написали ему и попросили вернуться пораньше, мол, нужно было всеми уезжать. Но Аль-Хайтам точно знал, что в тот день Кавех еще был в общежитии, отсыпался и после собирал вещи для отъезда. И не разговаривал с Аль-Хайтамом. Сначала Аль-Хайтам решил, что после каникул Кавех отойдет, и все будет, как прежде. Но не тут-то было. Кавех старательно его игнорировал, хоть и вел себя все так же шумно и громко, словно ничего не изменилось. А изменилось многое. Весь январь он просто делал вид, что живет один, больше не было совместных ужинов, как и просьб забрать из бара в пятницу, хотя он там бывал пару раз точно. Аль-Хайтам не знал, кто доводил Кавеха до общежития, но молчаливо был этому человеку благодарен, потому что теперь Кавех напивался сильнее обычного. И уже теперь Аль-Хайтам начинал серьезно беспокоиться, все ли действительно было в порядке. В начале февраля он поднял эту тему в разговоре с Фарузан, пока они сидели в кафетерии и ждали остальных. Решив не скрывать подробностей, так как это и могло стать причиной ухода Кавеха во все тяжкие, он, почти как на духу, но достаточно сдержанно вывалил на нее свои беспокойства. За что и получил серьезный выговор. — Я думала, это у Сайно ужасное чувство юмора, — тон у нее был уничижительно-насмешливый. — Мне казалось, что ты не из тех, кто любит издеваться. Аль-Хайтам удивленно поднял брови. — Это был подарок на злобу дня, — он пожал плечами. — Может, он наконец задумается, что стабильно напиваться раз месяц до состояния овоща — это зависимость, с которой надо бороться? — А теперь скажи мне, — Фарузан сложила руки на груди и недовольно поджала губы, — ты бы хотел получить в подарок от друга такой «намек»? К примеру, ты никак не можешь начать с кем-то отношения, и получишь на Рождество пачку презервативов с подписью «Найди себе уже кого-нибудь»? Аль-Хайтам прикусил язык. В таком ключе его подарок был, мягко говоря, не смешным. — Я… понял. Признавать неправоту было неприятно. Наверное, это был вообще первый раз, когда он оказался неправ. Но извиниться, как посоветовала Фарузан, оказалось еще сложнее. Было очевидно, что Кавех прекрасно знал, кто именно подарил ему этот подарок, но Аль-Хайтам очень не хотел это подтверждать лично. Так проходил день за днем, Кавех по-прежнему с ним практически не разговаривал, а если и разговаривал, то лишь чтобы попросить что-то подать, передать, чаще всего ключ от комнаты, потому что он свой вечно забывал. Даже в их сумасбродной компании он предпочитал не обращаться к Аль-Хайтаму напрямую. И все заметили эти изменения, но никто не спешил лезть с помощью. Впрочем, за это Аль-Хайтам и был всем благодарен. Ему хватило короткой беседы с Фарузан, нотации от остальных он вряд ли бы выдержал. Дни складывались в недели, те — в месяцы, уже к концу подходили летние каникулы, а Аль-Хайтам все ждал удобного момента, чтобы извиниться, и никак его не находил. Кавех не просто игнорировал его. А игнорировал демонстративно, и также демонстративно избегал, вдруг начав проводить в комнате все меньше и меньше времени после возвращения из родительского дома. И кто бы знает, чем бы все закончилось, если бы однажды Аль-Хайтам не пришел в комнату со стаканом кофе и не застал там наконец Кавеха. Решив, что лучшего момента не будет, и не найдя даже на трех языках подходящих слов, он спешно нацарапал маркером на белом стакане с эмблемой кофейни короткое, но емкое «я был неправ» и, обрадовавшись, что не успел сделать глоток, поставил кофе прямо перед Кавехом. Без лишних слов, он повернулся к своему шкафу, принявшись переодеваться, и даже приспустил наушники, чтобы слышать каждый шорох. Поворачиваться было страшно, кофе был горячим, и получить кипятком в лицо не хотелось. Не то, чтобы Кавех был на такое способен, но кто знает, в каком он сейчас расположении духа. Аль-Хайтам слышал, как Кавех взял стакан, хмыкнул, потом удивленно промычал и затих на пару секунд. Тишину разорвал звук глотка, а потом по полу заскрипел стул. Надев домашнюю футболку, Аль-Хайтам рискнул обернуться, тут же встречаясь с таким привычным взглядом насмешливых алых глаз. — Чтоб ты знал, я не пью кофе без сливок, — Кавех замолчал на мгновение, а потом отвел взгляд, чуть покраснев. — Спасибо. И этот кофе стал отправной точкой их примирения, довольно быстро все пришло в норму, они снова стали спорить и ругаться по пустякам, обмениваться колкостями, и ничто не предвещало беды ровно до сегодняшнего дня, когда все увидели пост про игру в «Тайного друга», и Кавех припомнил обиду полугодовой давности, моментально ощетинившись. Хотя, даже если бы Аль-Хайтам участвовал, какова была вероятность, что они с Кавехом выпадут друг другу? Университет огромный, игра планировалась для всех желающих, чтобы дать студентам возможность завести новые знакомства в начале нового учебного года, но Кавех, кажется, хотел свести эту вероятность к абсолютному нулю. Аль-Хайтам даже не понимал до конца, чувствовал ли он от этого облегчение или недовольство. Кавех слишком полагался на эмоции, и оттого был сложен в понимании для рационального Аль-Хайтама, но он, правда, пытался. Еще пару лет точно им предстояло делить вместе комнату, и постоянно находиться в состоянии войны было той еще перспективой. В голове мелькнула шальная мысль. А что, если… Удостоверившись, что никто на него не смотрит, Аль-Хайтам чуть сильнее повернул к себе экран ноутбука и открыл окошко их общего чата, быстро находя ссылку на нужный пост. В голове билась мысль, что вероятность получить в тайные друзья Кавеха, действительно, была ничтожно мала, а значит, тот скорее всего ни о чем не узнает, да и Аль-Хайтам, может, станет чуть лучше в понимании и общении с другими людьми, если ему выпадет кто-то другой. Задержав на мгновение, дыхание, Аль-Хайтам нажал на кнопку участия, не замечая, как в этот же момент дрогнули рука и сердце.