Тебе, никогда не знавшему меня

Нил знал, что это глупо, но он был глупым, так что… Да. «Тебе, никогда не знавшему меня…» В одну ночь после смерти Сета, когда никто не мог уснуть, Мэтт спросил: «что бы ты делал, если бы знал, что скоро умрёшь?». Нил тогда подумал «сбежал бы», потому что так научила Мэри. Он поджал губы, а потом усмехнулся, сам для себя, она убежать не смогла. Получается, что не всё, чему учила мама — правильно. Это обрушилось на голову чем-то потяжелее утюга, судя по воспоминаниям. Нил чуть дёрнул плечом. Он помолчал ещё пару секунд, а потом сказал: — Пошёл бы на поле, смерть не станет для Кевина уважительной причиной пропуска тренировки. Мэтт тогда засмеялся. Громко и впервые за три дня, Нил немного собой гордился, хотя не особо понимал причину этих чувств. Это был просто Мэтт. Хотя, наверное, в этом и было всё дело. Это был просто Мэтт. «Что бы ты делал, если бы знал, что скоро умрёшь?». Этот вопрос вертелся в голове ещё некоторое время, потому что мини-кризис от осознания «от чего-то убежать не получится», давил на воспалённый вечной тревогой мозг слишком сильно. Что бы Нил делал? Наверное, он бы действительно пошёл на поле, пытаясь надышаться. Купил бы новую пачку сигарет. Может, носки. И врезал бы Кевину, чтобы у того включился, мозг. Ну, та часть, которую ещё не контролирует алкоголь. «Хочу поиграть в правду, наверное, в последний раз. Не знаю, чья очередь, но это уже не имеет значения. Недавно Мэтт показал мне серию какого-то сериала, где героиня оставила последние слова в послесловии книги, которую сама написала. Когда его зачитывали, Мэтт плакал, а я не понимал, что за глупость. Сейчас тоже не понимаю, но ты всегда говорил, что я и есть глупость, так что противоречий быть не должно. Вот тебе правда: меня зовут Нил Абрам Джостен, и это единственное имя, которое оставило за собой след…» Он варился в тревоге и желании сбежать столько, сколько помнил себя, будучи Нилом Джостеном. Паршивое начало новой жизни, но это было привычным, потому что каждая новая жизнь была такой. Каждый Алекс, Стефан, Крис вели его к Нилу Джостену, а Нил Джостен должен был привести его к ещё кому-то. Кому-то, кто, он надеялся, будет не Натаниэлем Веснинки. А потом появилась семья. Ошмётки, но семья. За семью в лице Ники он уговорил Эндрю поехать в тот сумасшедший дом, потому что у Ники мать всё ещё была. Отвратительная, гомофобная, отрицающая примерно восемьдесят процентов своего сына, но мать. Живая, а не горстка пепла под Калифорнией. И Ники… Ники был хорошим. Немного придурком, слишком шумным временами, в дурацких рубашках и ужасным пристрастием к фастфуду, но хорошим. Мягким и ласковым. Нил не понимал, как Ники научился быть таким, живя в том доме. «Какой же ёбаный пиздец», — думал Нил, когда кровь Дрейка стекала с клюшки на его пальцы. За семью в лице Эндрю он уехал в Эвермор, даже если это значило, что ему конец. Ему и так конец, но если он поможет не только Кевину, но и Эндрю, это будет хорошим окончанием для Нила Джостена. — Будет не хорошо и не плохо, — тихо говорит сам себе Нил, провожая взглядом спину Миньярда.— Просто по-другому. «И я надеюсь, что это будет след, который заставит кого-то улыбнуться. Не тебя, очевидно. Потому что ты никогда не улыбаешься. Но кого-то. Ники или Мэтта, может, Дэн. Ты видел фотографию, которую она сделала в аэропорту? Не видел, потому что она ещё не порвана. Посмотрев на неё в первый раз, я подумал, что останусь в Лисьей норе хотя бы так. Даже если меня, самого уже не будет…» Нил думал о Лисах, когда Жан обрабатывал очередные побои. Они были семьёй. Маленькой и неполной, но хорошей. Семьёй. Каждый из них. — Что бы ты делал, — хрипло спрашивал Джостен, глядя в стену. Мерзкая серая, совсем не как в Башне. У них в комнате были постеры, которые клеил Мэтт, дыры от кнопок, которые остались после Сета, там стена была живая. — Если бы знал, что скоро умрёшь? — Сходил бы в парк, — просто отвечал Жан. — Покормил бы уток. Перевернись. «В Гнезде я часто тебя вспоминал. Каждый удар Рико напоминал о первой встрече. Клюшка, Миньярд, серьёзно?» Утки, тогда подумал он, было бы круто. Нил никогда не кормил уток, но умел их убивать. Рене бы не понравилось, если бы Нил убил одну, когда они были в центральном парке. Когда пришло первое сообщение, Нил вернулся к вопросу Мэтта. Что бы он хотел сейчас сделать? Наверное, разбить телефон.

***

— Что это? — Эндрю выглядит почти заинтересованным, когда видит Нила. Тот хитро улыбается, и совсем не морщится, когда рвётся сухая нижняя губа. — Ники выбирал, — Джостен вытаскивает руки из карманов, чтобы показать новую кофту во всей красе. Ничего не обычного, но Элисон сказала, что гордится им, когда увидела. — Лучше, чем обычно? — Даже мешок картошки выглядел бы лучше, чем твоя обычная одежда. — Эндрю отворачивается к окну и делает новую затяжку. Нил слизывает с губы кровь и говорит: — В такой умереть не жалко. Миньярд не отвечает, но Нилу и не нужно. Он думает, где-то в отдалённом уголке мозга, что хотел бы провести последние минуты жизни в ярко-оранжевой джерси Лисов. «Я навсегда запомню, как улыбался Ники, когда притащил тут чёрную тряпку в примерочную, как три раза переспросил "что ты только что сказал?", когда я предложил съездить за новой одеждой. Ну, "навсегда", наверное, не сильно тебя впечатлит, потому что, если быть честным, это около месяца…» Сидя на парапете Нил думал «месяц». Всё, что у него осталось. Меньше тридцати дней. Это почти смешно, потому что у него за всю жизнь было больше имён, чем оставшегося времени. Он делает глубокий вдох. Воздух пропитался озоном после дождя, сам Джостен сидит в луже, потому что, да какая уже разница. Он безразлично смотрит на экран телефона «21». И ничего. Воздух всё такой же — живой, чуть прохладный; лужа всё ещё мокрая; он всё ещё Нил Джостен, десятый номер, язва и «ничто» Эндрю Миньярда. Нил помнит как пах день, когда умерла Мэри: кровь, горящие человеческая плоть и дешёвая кожаная обивка машины. Он думает, было бы здорово, если бы в день его смерти пахло сигаретами. Немного символизма и Эндрю. Всегда Эндрю. «Я помню, что первый поцелуй был неуклюжий. Какая-то девочка и много-много липкого блеска для губ. Что-то ягодное, мерзкое, приторное. Знаешь, как страх сравнивают с «щупальцами» которые тебя оплетают. Около того, только щупальца без химозы. Было довольно мерзко. С тобой было иначе…» — Ты не станешь русалкой, если будешь сидеть в воде, — доносится из-за спины. Эндрю шагает тихо, вертя в пальцах старую зажигалку. — Хотя мозгов у тебя, как у медузы, тут не поспоришь. И в озон врывается табак и арбузный гель для душа, который можно почувствовать, только если точно знаешь, что он существует. Странное сочетание, но Нилу нравится. Ему вообще нравится всë странное, то есть Эндрю Миньярд целиком. — Любишь морепродукты? — Терпеть не могу. Он улыбается, не повергнув головы, а Миньярд садится рядом, свешивая ноги. Нил упирается на выставленные за спину руки и прикрывает глаза. Двадцать один день. Столько всего можно успеть. Он прикусывает щëку изнутри, потому что не успеет он в сто крат больше, но это нормально. Всë уже хорошо, потому что рядом пахнет арбузным гелем для душа. — Что бы ты делал, если бы узнал, что скоро умрёшь? Эндрю молчит. Чиркает колёсиком зажигалки несколько раз, просто чтобы было, даже без сигарет. «Думает», понимает Нил. — А есть варианты? — Хочешь провести время со мной? — Исключить возможности. — Можно сходить в парк и покормить уток, — не задумываясь говорит Джостен. — Что за хрень? — Эндрю почти морщится. — Моро. — Ты сменил специальность? — Миньярд тянет руку, жёстко хватая за подбородок. Нил открывает глаза, чуть щурясь. За Эндрю солнце, превращающее волосы в белый одуванчик. Он вдруг боится, что порыв ветра унесёт Миньярда куда-то, где не достать, но горячие пальцы на лице чуть заземляют. Всегда Эндрю. — Теперь косишь под журналиста? — Может быть, — Нил пожимает плечами. — Я бы мог им быть. Если бы ушёл, взял новое имя и вставил новые линзы. Сменил бы цвет волос. Привычный алгоритм, который больше не работал. Двадцать один день. — Ты был бы катастрофой. — Ваймак говорит, что я уже. Эндрю серьёзно кивает, а потом задаёт вопрос, на который Нил, которому осталось жить двадцать один день, и который никогда не отпразднует двадцать первый день рождения отвечает согласием. «Ты горячий, пахнешь табаком и арбузами. Тоже ягода, тоже чуть химозная, но совсем, совсем другое…»

***

Когда остаётся один день, Нил просто… Ничего. Он сто раз прокручивал в голове «что мне делать?», но ответ всегда был один «не убегать», потому что игра, потому что нельзя. Потому что Кевин. — Джостен, — он подходит ближе и говорит на французском. Кевин бы составил Жану компанию в парке. Утки были бы в ужасе. — Сегодня на полную. — До крови, до смерти, — Нил усмехается. Он смотрит на Дэя, который почти взрослый мальчик; который с зелёными-зелёными глазами, как трава у самых ненавистных соседей; который король, но пока ещё не понял. Нил улыбается по-настоящему, краешком губ, потому что он был его генералом. Очень не долго, но был. Для каждого из Лисов Нил Джостен был кем-то, даже если сам для себя остался следом на песке пляжа, где-то под Калифорнией. Эндрю смотрит на них сурово и Нил делает глупость, очередную глупость, которую, он уверен, ему простят, как мученику и законченному идиоту. Он говорит Кевину: — Ты тоже должен за ним присматривать. «Потому что, Эндрю, я больше не смогу. Вот тебе вторая правда: это моё первое и последнее письмо, состоящее из обрывков личности, которой даже не существует. Меня зовут Нил Абрам Джостен, десятый номер Лисов, и завтра мой последний день. Это было чертовски весело. Я имею в виду быть Нилом. » Кевин наклоняет голову, как будто птица. Ворон. Нил почти хочет его ударить, уже по инерции, но тут подлетает Ники, сгребая обоих за плечи. — Мы пришли, чтобы победить, — нараспев кричит он. «И мы победим. Я уверен, что победим. У нас есть лучший вратарь и Король. И знаешь, я рад. Рад, что встретил вас, даже если это было болезненно для рёбер и лёгких. Рад, что, понял, что такое любовь. Семейная и к семье. Рад, что ты такой табачно-арбузный. Прости меня за всё. И ещё, спасибо.

Натаниэль Абрам Веснински»

***

Натаниэль закрывает глаза, когда прикуриватель оставляет очередной ожёг. Он улыбается, чертит на ладони очертания ключа и понимает, что едет умирать в ярко-оранжевой джерси Лисов. Это было чертовски весело.