Перехлест волны

Телефон зажужжал и пополз по простыне. Марк отложил учебник и подслеповато прищурился, пытаясь разглядеть, кто звонит на ночь глядя, и, едва разглядел имя Тимы, схватился за трубку. – Что такое? – шепотом выпалил он. Просто так Левицкий звонить бы не стал. По первой фразе он понял, что Тима пьяный – не в терминальной стадии, когда лыка не вяжут, но уже в такой, когда одному по улице лучше не шляться. А судя по фоновым шумам, именно это он и делал. – Марк, я… блять, долбоеб, и все они долбоебы. – Я перезвоню через пять минут. С пожарной скоростью натянув штаны, Панфилов вылетел на лестничную клетку, отбрехавшись перед матерью, что идет встретить одногруппника, который принес конспекты, и тут же набрал заново. – Что с тобой? Ты в порядке? Ты один? – Я один, блять, один на всем белом свете, – нервно пробормотал Тима, но уже без прежнего надрыва. – И только что прописал лучшему другу по лицу. Бывшему лучшему другу. – Рассказывай, – вздохнул Панфилов. Он знал, что сейчас не лучшее время для выяснения отношений, и что Тима, мучимый алкогольно-экзистенциальным кризисом, непременно кинется их выяснять. Но оставить его наедине со своими печалями было нельзя. Марк даже не рассматривал такой вариант – Тиме, его Тиме было плохо, и выслушать его пьяное нытье – меньшее, что он мог сделать. Левицкий говорил долго, перемежая речь матом; Марк и не представлял, что интеллигентный парень может так материться. Но на каждом сюжетном повороте он и сам был готов подтвердить – пиздец. А когда услышал про четырнадцатилетнюю девчонку, ровесницу Эли, то не выдержал уже вслух. – Пиздец. Трэш какой-то. – И лижется у нее на глазах по углам с другими… типа «свободные отношения». Я не выдержал, я его разбираться повел… Тима в красках пересказал, как они ругались и Даня читал ему нотации, а когда дошел до самого главного – Марка будто физически тряхнуло: – Чего?! – Он промазал, блять, но проехался языком своим мерзким прямо по губе, меня до сих пор колотит, как будто я не знаю что… я ему по ебалу дал, его аж откинуло, и тут же набежали эти, начали мне лечить, что я агрессивный, перекрытый… целая толпа учителей ебучих выстроилась, я еле смылся оттуда, и я… я все это ненавижу. Питер, Гарипова, тусовки эти… – Тима, тсс, – как можно нежнее сказал Марк. Каждый вопль был как удар бичом по спине, и хотелось закрыться руками, хоть Панфилов и чувствовал, что кричат не на него. – Они… уроды. Ты… ты только не переживай. Он бессильно бормотал, что придется, понимая, что хороших слов найти не получится – и так все было ясно. Левицкий угодил в очень специфическую тусовку со своеобразной моралью, где более подкованные разворачиваются сразу же, а менее щепетильные – притираются и впитываются, и угодил меж двух огней. Доверчивый, честный… и совсем один, в темном холодном Питере. А Марк ничего не может сделать. – И самое мерзкое – я ведь до сих пор это прикосновение чувствую… этот ебучий язык… яд у него там, что ли, – выпалил Тима. – Эта мразь меня хотела целоваться научить. По пьяни, блять, после того, как всех по кругу облизал… а я не хочу так, Марк, понимаешь? Ты тоже думаешь, что это проблема? Что мне почти восемнадцать, а я ни разу ни с кем не сосался? Мне насрать, я не хочу быть таким взрослым, не хочу так… а хочу, блять, с тобой! Марк замер, боясь даже шевелиться, а в ушах эхом разносилась последняя фраза. Он прикусил губу, понимая, что надо что-то сказать. Но не напугать и не обидеть. Нужные слова, как назло, не приходили на ум. – Со мной? – Да, блять, с тобой! С тех пор, как ты появился, у меня крыша поехала. Просто фьють – и аривидерчи! За две недели, да за одну! В башке такая порнография, что де Сад просто детские мультики… – Тима всхлипнул, не то от смеха, не то плача, не то просто от холода. – И я, блять, на измене, потому что это все пиздец некстати. Я же не могу… да, я, может, и правда заторможенный, но я хочу, чтобы не на время, а навсегда, понимаешь? Не начинать, зная, что придется заканчивать. Я не хочу просто погулять и разбежаться, а остаться я тоже не могу, потому что… потому что, блять, мы в этой стране оба сдохнем! Тирада оборвалась, но Тима продолжал громко дышать в трубку, словно и правда плакал. Панфилов почувствовал себя последним козлом. Ведь мог бы сдержаться, не вестись на пряничные обещания Алисы, что все будет зашибись, и держать язык за зубами. Он бы пережил, а вот Тима… у Левицкого все было впервые, всерьез и по-настоящему; и это была не просто первая любовь, к которой готовишься и ждешь, едва ощущаешь приход полового созревания, а какая-то новая, непонятная сфера, в которой он ориентировался не лучше, чем годовалый младенец в философских трактатах. Причем эти самые трактаты он мог пересказать без запинки, а вот о простой человеческой любви не знал ничего. А Марк завел его в этот темный лес своей неосторожностью, завел, заранее зная, что придется бросить его в самой чаще. – Тима… – тихо и отчетливо позвал он, и дыхание в трубке стихло. – Тима, ты слышишь меня? Возвращайся. Нам надо поговорить. Очень серьезно. Но я обещаю, что мы все сделаем так, как ты решишь. Слышишь? Потянулось долгое молчание, которое Панфилов едва перенес, и наконец Тима ответил: – Я, блять, бухой и невменяемый. Если меня в таком виде пустят на самолет, то приходи завтра, – его тон вдруг переменился, и в голове появилась улыбка. – И если я буду партизанить, то напомни, что пьяный я просил придумать какой-нибудь план, чтобы мы жили долго и счастливо. Понял? – Понял, – Марк тоже не смог сдержать улыбку. – Напиши мне, как будешь в аэропорту. И на посадке. И вообще… отовсюду пиши. Первое сообщение прилетело, еще когда Марк поднимался по лестнице - “Я в такси”. Он тихо прокрался по уже спящему дому и улегся в свой отсек, но тут из книжного шкафа раздалось шуршание, и между двумя Лениными показалось встревоженное лицо Эли. – Ты где был? – шепнули они. – Ушел за конспектами и пропал на полчаса. – У меня был важный телефонный разговор, – устало сообщил Марк, гипнотизируя взглядом светящийся в полной темноте экран. Эли на ночь всегда плотно задергивали шторы, потому что прямо под окном до двух ночи светил уличный фонарь, заглядывающий в окна. – А с кем? Вот же наградил его бог дотошными существами! Марк улыбнулся: – С одним хорошим человеком. Если все будет хорошо, то скоро узнаешь. – Не надо со мной, как с лялькой, – хмыкнули Эли. – Ну я правда пока не могу сказать. Считай, чтобы не сглазить. – Ладно, – сиблинг примирительно фыркнули, но мордашка все равно продолжала маячить между книг. – Эли, а можно один вопрос? Только честно. – Валяй. Марк приподнялся на коленях и приблизился к окну из книг. Вопрос был важный, но его нужно было задавать тихо, чтобы мать, если она еще не спит, ни в коем случае не услышала. – Ты с кем-нибудь встречаешься? Эли потупились и вздохнули. – Не знаю, с чего вдруг такой вопрос, но сейчас нет. А ты? – Я… тоже нет пока, – общаясь с сиблинг, Марк всегда старался быть честным, потому что, во-первых, он был им не родитель, а брат, пусть и старший, и любая неравная беседа могла бы показаться высокомерной. А во-вторых, по-другому с ребенком, которого он помнил еще крошечным кульком, которого боялись давать в руки старшему брату, потому что “непременно уронит”, было нельзя. Четырнадцать лет уже прошло, а он держал крепко. Не ронял. – Я просто… тут история одна была. Твоя ровесница встречается со взрослым парнем, которому почти восемнадцать. И говорит, что у них “свободные отношения”. Что ты думаешь по этому поводу? Эли задумались, и Марк успел пожалеть, что спросил. – Думаю, что ей скоро будет очень-очень больно, – произнесли они грустно. – Почему ты так говоришь? С тобой такое было? – Со мной – нет. Но с Джеки да. И со стороны это выглядит очень глупо. Знаешь, как будто… как будто только тот, кто старше устанавливает правила. Как знаешь, считерить в игре – что бы ты ни сделал, всегда выигрываешь. Какую бы херню ни сотворил, ты всегда прав, потому что “ты еще не понимаешь, так поступают взрослые”. Марк затих, слушая, как Эли шепчет сквозь книги. Отсвет телефона, который он все еще сжимал в руке, отражался в их распахнутых глазах, и сиблинг в этот момент были похожи на оракула. – И это всегда работает. Когда тебе говорят, что ты поступаешь не по-взрослому, то всегда начинаешь сомневаться, даже если тебе до лампочки. Потому что с детства только и слышишь, что взрослым быть хорошо. А знаешь, мне вот сейчас четырнадцать… и совершенно не хочется. – Как я тебя понимаю, – хмыкнул Марк. – Мне и в двадцать не хочется. – Знаешь, как это в интернете зовут? Расстройство социальной адаптации. Типа если ты не становишься с возрастом как все, значит, с тобой что-то не в порядке. Круто они придумали, да? Если ты не похож на меня, значит, ты не алё. – Потому что только сумасшедший не может не понимать, что с ним сделают, если он перестанет притворяться. – Вот-вот, – Эли блеснули глазами и улыбнулись во весь рот. – Марк, я знаю про всех твоих мужиков. И про Тиму знаю. Это ведь он звонил, да? Не то чтобы Панфилов думал скрываться, но он не доверял импульсивному характеру Эли – они и себя-то часто подставляли, и нагружать их бременем еще одной тайны было бы жестоко. Но почему-то чертовы младшие братья и сестры всегда знают о тебе больше, чем ты о них – видимо, потому что маленьким и слабым по жизни нужно смотреть в оба. – Да. – Голос пьяный был… вы ругались, да? – Не ругались. Просто он… –Панфилов замялся, не зная, стоит ли посвящать сиблинг во все подробности. Это было сложно, долго и вовсе не рисовало Тиму в приятном свете, а если у них и впрямь что-то выйдет, то с Эли его однажды придется познакомить. Но ребенок, обеспокоенно глядящий на него из-за томиков великого вождя, был уже не такой и ребенок. Эли, со всей своей игрушечной внешностью и именем, уже научились видеть проблемы, но еще не научились их решать. – Он напился на вечеринке и подрался с лучшим другом. Как раз из-за того, что узнал, что он… ну, с той девчонкой. Там еще много чего было… а я должен был его успокоить. Завтра он вернется в Москву и я узнаю, будет у меня большая любовь на всю жизнь или нет. – Смотри не свяжись с алкоголиком, – Эли хихикнули, и вроде бы это звучало, как напутствие, но затянувшееся загадочного молчание подсказывало, что есть еще одна тайна, которой сиблинг не терпится поделиться. – Ты мне хочешь еще что-то сказать? – Да. Я нашли мамин дневник.