Io con te

×××

Брок приходит в себя, лежа на спине, в самом темном углу палатки, завешанный от чужих глаз формой и под дулом собственного пистолета. В таком положении он не впервые, но впервые над пистолетом он видит безмятежный взгляд Зимнего на страшно эмоциональном лице Барнса, и в первое мгновение, у Брока яйца сами собой к телу поджимаются. Становится совершенно очевидно, что базовые повадки «винтовки» в этом еще не Зимнем Солдате были всегда — глаза заявляют об этом недвусмысленно, а вот успевшие дрогнуть и дважды по разному изогнуться губы, тем временем, спрашивают: — Кто ты, черт побери, такой? Брок, уже отработанно заложивший руки за голову и даже пальцы переплетший, пялится на подвижные губы. Он по мелкой мимике лица читает чужой невроз, но руки у Барнса ни на йоту не сдвигаются с места и не дрожат. Еще не совсем супр, но уже кто-то больший, чем человек, Баки сросся с чужим, «трофейным» вооружением за то короткое время, что Брок был в отключке. Врать Рамлоу не считает нужным, и потому, максимально честно отвечает: — Брок. — Окей, сделаем вид, что я верю тебе… Брок. Баки дергает уголком губ, потом облизывается по-кошачьи, и Брок пялится на него совсем уж неприлично, ощущая душное тепло и откровенное любование. Он взглядом оценивает и раскладывает увиденное, как в первый раз: мягкие темные кудри, сильные руки, вылепленное голодом, работой и войной красивое лицо, широченные плечи. Картинкой в паранормальной цацке Барнс был красавчик, но вблизи — глаз не оторвать, только вздыхать и мечтать — никакого сравнения с отмороженным оружием Гидры, два разных человека, из прошлого и из… Будущего. Спину в ответ на такие мысли намекающе прожигает от верхнего позвонка и до крестца, и Брок, неожиданно для себя, ощущает, что горит. Горит, ощущая знакомую жуть, продравшую от и до, мерзкий шепот, и становится понятно, что крики, звучавшие сквозь время, могли принадлежать и ему. Ему и таким, как он — попавшим в ловушку, потянувшим руки к святыне и не удержавшимся в стороне. Вмешавшимся и упавшим сквозь время, уничтоженным ее маятником без жалости и сожаления. Но сначала использованным на полную катушку. Это Брок, почему-то, просто знает, словно кто-то в голову вложил. Пламя, незримое, клеймит ему кожу спины, танцует по костям, разъедает и сплавляет мышцы, расходясь во все стороны, по рукам и ногам, доходя до головы и заставляя ослепнуть от вспышки боли. Потеряв всякую концентрацию, Брок сначала коротко воет, а потом кричит, пока хватает дыхания, послушно кусает сунутую в рот деревяшку, катается, инстинктивно пытаясь потушить пламя, расцепляя руки и цепляясь онемевшими пальцами за то, что под руку попало; скребет ногтями утоптанную сапогами землю. Баки оказывается рядом раньше, чем сам отдает себе отчет об этом, и, судя по его лицу, мельком отмеченному Броком, он и сам не понимает, что толкает его отвести пушку и кинуться на помощь мучимому невесть чем незнакомому мужику. Сквозь вышибленные болью слезы Брок многое видит и замечает, но отстраниться от боли это не помогает. Голова начинает болеть, живот крутит, то немногое, что он ел накануне, просится наружу, как бы Рамлоу ни противился такому исходу. Барнс говорит что-то, напряженный и испуганный, но руку шипящего и матерящегося Брока он держит крепко, всем весом наваливаясь на ходящее ходуном плечо, не давая дергающемуся в припадке мужчине вырваться и навредить себе. А потом другую руку ловит кто-то еще. Приступ длится несколько минут, за которые Брок успевает дойти до седьмого пота, почти сойти с ума, почти сдохнуть, посадить тренерованные голосовые связки и почти потерять сознание во второй раз. Он уже не может контролировать глаза, те от боли закатываются, когда приступ сходит на нет и Брок обмякает. У него болит абсолютно все, ногу дергает — мышцы свело судорогой, а двое мужчин, державших его, облегченно выдыхают: держать тренированного бойца, боясь навредить, было сложновато даже им двоим, они взмокли, как после марш-броска. — Стиви? Как думаешь — военнопленный? Может, тоже из лаборатории сбежал? — шепотом предполагает Баки, переглядываясь с любовником поверх чужого тела. — Разговаривает вроде как американец, но я такого произношения никогда не слышал. — А на вид — потомок итальянцев, — устало отвечает Стив, лица которого Брок ничерта не может рассмотреть — тот засвечен горящим у него за головой фонарем до состояния черного силуэта. — Он может быть кем угодно, Бак, как со стороны наших, так и из союзников немцев. Давай разденем его и посмотрим, что могло вызвать приступ. Может, ему медицинская помощь нужна, а мы тут… У Брока, будь у него силы, сделалось бы кислое лицо: он итальянец всего наполовину, и отыскать эту половину вот так сходу ему самому было всегда трудно. Ну смугловат, ну темноволосый, что теперь? Однако, видимо, он сам не понимал, сколько черт в себе несет его лицо, а может, просто не знал, куда надо смотреть. Роджерс вот щелкнул его, как орешек, и прошел дальше, равнодушный. В груди поднялась всплеском кислоты уродливая злоба — конечно, Брок же не Баки Барнс, на него можно вообще внимания не обращать. Пара сильных рук приподняла его, заставив зашипеть от боли, пока вторая пара рук стаскивала остатки обмундирования. Оставшийся с голым торсом Брок прочувствовал на себе всю зябкость окружающей среды, мигом покрываясь мурашками, а потом его перевернули на живот, заботливо ткнув мордой в куцую подушку, куда он и застонал от облегчения: спина, которую шибало до этого, словно током после первичной прожарки, болела невыносимо, и холодный воздух одновренно делал лучше и хуже. Вроде бы Барнс сдавленно выругался над ним. — Аху… Стиви, таз, теплую воду, чистую ткань и аптечку. Точно военнопленный — тут места живого нет. Не понятно даже, за что так — как будто на гриле жарили, а потом просто незатейливо заклеймили. Живее, Стиви, и обезболивающее тащи — чудо, что он вообще в сознании и даже имя успел назвать: Брок. Я бы сдох уже трижды, а он ухитрился добраться до лагеря, не засветившись на постах, прошел через всю территорию и ввалился к нам, как будто из воздуха соткался, — под конец интонации голоса Баки стали восхищенно-завистливыми, но остались беззлобными. Послышался шорох, спину обдало прохладой — Роджерс метнулся за аптечкой, и вскоре Барнс зазвенел пузырьками. Сквозь вязкую слабость, быстро становящуюся сонной, Брок слышал, как льется вода, чувствовал, как ему обтирают спину, как ткань размачивает невесть откуда взявшуюся кровавую корку. Будь у него возможность соображать побыстрее, Брок бы задумался: как получилось, что он смог взять амулет, как смог ворваться в чужое время, и, если бы очень постарался пошевелить мозгами — подумал бы о том, какие штучки защищали амулет, если не считать людей, от попыток кражи. И точно ли люди защищали амулет от людей, а не людей — от амулета.