high pleasure

«Эта моя двенадцатая попытка написать письмо. Каждая из предыдущих версий была ещё более жалкая чем эта, но уж что вышло. Никогда ещё с таким усердием слова не подбирал, а тут прям действительно стараюсь. Не могу не делать этого. Не знал как начать и что сказать. Хотел быть максимально честным и минимально дерьмовым. Странно, наверное, такое слышать от меня, я же никогда не был честен с тобой. Я сначала позвонить тебе хотел, но понял, что у меня нет твоего номера. Представляешь? Пришлось строчить письмо на электронку, как в старые добрые времена. Пол часа только вспоминал пароль от почты. Так сильно хотел сбежать, что даже номер твой удалил. Ну да ладно. Что в прошлом, то в прошлом. Я старался не привязываться к тебе и не привязывать тебя к себе, и ты сам знаешь почему, мне не стоит этого объяснять. Я не был тебе другом, братом, приятелем. Кем был и сам не пойму. Я уехал не поговорив с тобой просто потому, что не видел смысла в этих разговорах. Теперь немного жалею. Это ведь был ты все-таки. Юнги, который всегда открывал мне дверь, даже посреди ночи, брал трубку с первого гудка и смотрел в глаза, когда я говорил. Вещи вроде бы незначительные, но они обязывают меня быть чуть более открытым с тобой, чем я мог бы быть. В этом блядском городе, куда я переехал, ни черта нет. Здесь мрачные улицы и такие же мрачные люди. Они совсем как я и абсолютно не похожи на тебя. Я клянусь, они даже смеяться не умеют. Так смеяться как делаешь это ты, не сможет никто кроме тебя самого. Нахера я сюда приехал? Ты не думай, что я скучаю. Не думай, что запоминал такие вещи, как смех, улыбки и что там еще запоминается, когда ты по уши в дерьме? Но иногда и правда ловлю себя на мысли, что мне не хватает твоей болтовни. Я смотрю в окно, и там всегда дождь льёт такой стеной, что не видно нихрена как не пытайся и в этой квартире, которую я сейчас снимаю, дико холодно. Всегда холодно. Я уже задолбался ругаться с управляющим, батареи все также еле греют, хотя уже скоро зима. Я даже видел пару снежинок на днях, ты представляешь? Ты был бы рад. Был бы счастлив жить в этом леднике, я уверен. Ты любишь снег, я вспомнил об этом недавно. Не запоминал ничего специально, чтобы потом не было этих флешбеков и экскурсий по памяти, потому что а нахрена это все? Чтобы помнить тебя мне не нужно сильно напрягаться. Не нужно копаться в мозгах, чтобы выцепить хоть один кадр с твоим лицом, я его и так помню. Довольно странное сочетание детских пухлых щёк и низкого грубого голоса, но тебе шло. И все твои веснушки на бледной коже тоже дико подходили тебе. Но ведь не веснушках дело, верно? Не в них совсем. В том, что ты говорил, в том, как именно ты это делал. Даже порядок слов, подобранный тобой отличается от других и я блять не знаю почему. Но это выделяло тебя, подсвечивало среди толпы и я всегда тебя находил. Долбанные романтики со своими красивыми цитатами из фильмов. Они въелись в мой мозг с поразительной скоростью. Ты велся на них всегда, улыбался так сладко, что даже челюсти сводило. Все эти киношки, под которые мне нравилось тебя трахать, они были дерьмовыми на самом деле. Но ты плыл от них, а мне было похер. Ты называл это свиданием, а я просто приходил к тебе, потому что спать в холодной постели не хотелось. Думаешь я не замечал твоих взглядов, когда появлялся на твоём пороге пьяный в хлам? Замечал. Меня тошнило от них. Помню, как заблевал всю твою ванную, а ты мне на утро даже слова в упрёк не сказал. И от этого меня тошнило ещё больше. Ты из тех, кто в таком дерьме как я, видел нечто прекрасное, что-то, что до конца ещё не сгнило. Не надо было. Взглядов этих особенных не надо было, касаний твоих тоже не надо, и голоса ещё этого, который всегда такой нежный и понимающий. Да кто тебя просил выделять меня среди других? Кто просил быть милым, заботливым, влюблённым по уши? Я ведь не любил тебя никогда, ясно? Мне было плевать на твои чувства, на все твои бесконечные "люблю" и "скучаю", плевать на глаза твои зареванные, плевать на миллион пропущенных и ещё столько же сообщений. Ты скрасил мое пребывание в этой дыре под названием «универ» и вот за это тебе спасибо. Я благодарен, правда. Не нужно было влюбляться в меня и тогда все было бы ещё лучше. Ну а пока, я иду по тротуару даже не знаю куда и блять самое лучшее, что я мог сделать - это написать тебе это дерьмо, это письмо, которое я отправлю твоему лучшему другу, потому что не знаю ни твоего номера, ни твоего нового адреса, ни даже твоей электронной почты. Надеюсь, что ты его никогда не прочитаешь. Буду верить, что Чимин удалит его к черту, сотрет и никогда не напомнит тебе о моем существовании. И он будет прав. Потому что он хороший друг. Вообще не знаю, почему пишу это. Может за тем, что уехал и толком не попрощался с тобой, может для облегчения собственной совести. Пак сказал, что у тебя там есть кто-то. Блять, я надеюсь, что он хорошо трахается и любит все то дерьмо, что любишь ты. Иначе это все зря. Иначе бросай его к черту, потому что такой как ты достоин самого лучшего. И забудь обо мне, я надеюсь, что ты уже забыл. Я не жалею о сексе с тобой, я жалею только о встрече. P.S. выброси то фото, что ты сделал, не оставляй его. Не запоминай меня, пожалуйста. Чон Хосок.      

***

      Юнги перечитал письмо два раза, проверил адрес отправителя и прочитал ещё раз. Не сказать, что он испытал какой-то новый виток боли, но по своей дурости после звонка Чимина и его слов о письме Хосока, Юнги на секунду понадеялся, что тот решил вдруг вернуться, ну или раскаяться на крайний случай, и уж совсем невозможное - признаться во взаимных чувствах.       Ну и еблан скажете вы, и Юнги согласится.       После выпуска из университета прошло пол года.       После отъезда Хосока прошло пол года.       Считал ли Мин? Конечно да. Может не минуты и часы, но дни определенно. Они мучительно долго тянулись, сопровождаемые молчанием телефона, отсутствием сообщений от абонента на букву «Х» и таяющими надеждами. Он не позволял себе расклеиться, ведь они даже парой не были. Их «отношения» существовали только лишь в голове у самого Мина, для Хосока - они были этаким «прикольным опытом» в сексе.       Юнги с самого начала был в курсе ориентации Хосока. И у него совершенно не было в планах влюбляться в натурала. Так уж вышло, и Мин не смог сопротивляться, хотя даже и не пытался на самом деле. И все было бы не плохо, если бы Чон не оказался ярым гомофобом. О чем он, черт возьми, думал в тот момент? Вся ситуация выглядела так, словно сама жизнь глумилась над Юнги. «Ха-ха, смешно пиздец» - проносилось в его голове каждый раз, когда он видел Чона.       Мин помогал Хосоку по учебе, и по-началу все было неплохо. «Не плохо» по меркам Юнги - это без оскорблений, без недовольного фырканья прямо, блять, в ухо и без взглядов презрительных. А это значит в полном молчании и уткнувшись носом в конспекты. Он не скрывал свою ориентацию, но естественно не мог поделиться своими чувствами с Чоном. Куда уж там. Лучше уж пулю в висок или прямиком с крыши.       Он стойко выносил все его грязные словечки, всю грубость по отношению к себе, идиотские шутки и дикий ржач после. В такие моменты его хотелось шибануть по голове чем-нибудь тяжелым, а лучше зажать где-то между стеллажами библиотеки, чтобы неповадно было. Но Юнги так глубоко засунул свой язык, что даже уже начал сомневаться в собственной адекватности. С каких эти интересно пор он терпит столько издевательств в свою сторону и не звука против не издаёт? Ах да, с тех самых пор, как Чон Хосок прочно поселился где-то между рёбрами, периодически вызывая защемление нерва.       Зато многим позже, проскальзывали такие моменты, после которых Юнги уже начал надеяться на "что-то большее".       Хосок уже не грубил. Не так чтобы совсем перестал вести себя как мудак, но прекратил говорить откровенно грязные вещи, касаемо Мина. Даже голос его поменялся, хотя порой и проскальзывал тот-старый-Чон-придурок-Хосок. Были дни, Юнги называл их особенными днями, потому что в них Чон был другим. Тогда он выглядел вполне себе обычным парнем: он не хмурился, не огрызался на всех вокруг, не кривил губы в усмешке и в его взгляде не было привычного презрения, не было его уже привычных гомофобных высказываний, грубостей, был только лишь Хосок.       Тот Хосок, в которого Юнги и был влюблён, тот Хосок, от которого щемило сердце и ускорялся пульс, который сбивал дыхание к черту и заставлял покрываться мурашками. Рядом с таким Хосоком было спокойно, была та иллюзия безопасности, что Юнги искал и находил именно с ним.       Эта версия Чона появлялась слишком редко и ненадолго, но мастерски успевала залечить все раны, что наносил ее озлобленный собрат. В такие дни Юнги чувствовал, будто у них и правда что-то может получиться. Что они смогут построить нормальные отношения без ругани, оскорблений, швыряний друг друга в стену, без лжи, без притворства и унижений.       Они тогда могли часами молчать и лишь изредка перекидываться ничего не значащими фразами, а могли усердно спорить на абсолютно рандомные темы, ведь спорить им и правда было о чем. Они не имели точек соприкосновения ни в одном из своих мнений и общего у них было только то, что они учились в одном университете и периодически спали в одной кровати.       Хосок мог сидеть на подоконнике, курить в форточку и улыбаться так ярко, что никакого другого света не нужно было. Его челка касалась длиннющих ресниц и он ее постоянно смахивал в сторону, Юнги смотрел как заворожённый, но молчал, боясь спугнуть момент. Он просто наслаждался, впитывал его как губка, чтобы в дальнейшем, оставшись наедине с самим собой, вспоминать и согреваться. Хосок мог рассказывать о фильмах, о книгах, и да, он знал так много, что Мин знатно ахуевал каждый раз. Неожиданно однако увидеть за маской гопника мозговитого и начитанного парня. Но Юнги увидел. И был застрелен им в самое сердце.       Хорошенько так. В упор. Не промахнешься.       Ну а чем-то большим, кстати, оказалось предложение Чон Хосока переспать.       И Юнги согласился.       Дебил.       Он тогда наступил подошвой конверсов на горло своей совести и недвусмысленно попросил ее заткнуться. Это произошло в один из таких вот спокойных вечеров под фильм, названия которого Юнги даже не соизволил запомнить. Чон выпалил своё предложение сидя на диване на хорошем таком расстоянии от Юнги и в тот момент оно показалось ему невероятно огромным. Целая пропасть, не иначе.       Юнги просто кивнул. Кивнул!       Нет, ну точно, ему мозги вышибло напрочь. После его немого согласия весь мир кажется пошатнулся, но на самом же деле, Хосок просто навалился на Юнги всем телом и впился в его губы так отчаянно, будто ждал этого всю жизнь.       Ага, конечно. Это скорее Мин ждал и даже не верил уже в удачу, как она сама нырнула ему в руки. Реальность оказалась суровее и кроме Хосокова тела ничего больше Юнги не подарила. Но ведь свои желания нужно формулировать правильно, верно?       Хосок не было груб, у него скорее абсолютно отсутствовало терпение. Зато у Юнги его оказалось выше крыши. Все их посиделки за конспектами с тех пор всегда заканчивались одинаково: Чон его трахал, а затем уходил.       И вот тогда то, совесть Мина отрывалась на нем по полной. Разъедала мозг и пилила каждый натянутый нерв, насмехалась и пророчила ему гореть в аду со стыда и долбанного унижения.       У Юнги, честное слово, уже не осталось никаких сил любить Хосока, но он продолжает это делать и по сей день. В голове волчком крутятся слова, брошенные Чимином в порыве злости:       - Ты заебал, Юнги! Как ты не поймешь, что такие, как твой Хосок, никогда не исправятся, никогда не ответят тебе взаимностью и не способны любить в принципе!       Он прекрасно понимал эмоции друга, ведь Пак - тот самый человек, кто в первую очередь бежал спасать Мина. Он тот, кто приезжал, тот, кто качал головой и вздыхал при виде красных глаз друга, но ничего не говорил, а молча готовил еду для них двоих и уходил только тогда, когда Юнги засыпал. Именно Чимин собирал Юнги раз за разом, когда тот оставался разбитым после очередного визита Чона. Именно ему предстояло делать это всю оставшуюся жизнь, видимо, потому что Юнги не забыл. Совершенно точно не забыл Чон Хосока. Ненавидит себя за это, конечно, но избавляться от даже самой малой части своих воспоминаний о нем, не намерен.       Юнги и сам задолбался, если честно, но отпустить не может. У него на внутренней стороне век до сих пор образ лица Хосока, пусть хмурого, пусть так редко расцветающего в улыбке, но все-таки невероятно любимого.       Это дерьмово, на самом деле, когда вот так влюбляешься без памяти в того, кому эти самые чувства совсем не нужны и даже омерзительны. В случае с Хосоком так вообще убийственно, потому что он кривил лицо моментально, когда речь заходила о нежности, о влюблённости, о заботе и обо всех тех качествах присущи двум людям, имеющим друг к другу определенную симпатию, а если все эти вещи упоминались в контексте с Юнги и самим Хосоком - лучшее, что он мог сделать - это развернуться и уйти, а худшее - это выплюнуть свое брезгливое «долбанный педик» прямо в лицо парню, который совершенно точно влюблён в него.       Мин стал до жути мягкотелым от своих чувств, сентиментальным к тому же, и чуть что, его глаза сразу же начинали краснеть, а у Хосока закатываться, потому что «больше педиков я ненавижу слёзы».       У Юнги на эти фразы уже выработался иммунитет. Это херово, он и сам понимает. Всегда понимал. Но ничего не мог поделать, когда видел входящий звонок и голос слышал в трубке почти умоляющий: «Приезжай ко мне». И, блять, приезжал. Чувствовал себя шлюхой, самым конченым человеком на свете, но снова пинал по рёбрам своей совести и загонял ее в чулан.       Мин закрывает глаза и для верности ныряет в ладони лицом. Внутри столько непонятных ему сейчас чувств, что хочется просто выйти в окно с этажа так пятидесятого, чтобы наверняка. Вот бы и правда знать, что это что-то изменит, кроме его мозгов, конечно, которые размажутся по асфальту. Он хочет остаться в живых и действительно жить, а не существовать, не пытаться вылечиться от долбанной зависимости, он хочет найти способ, который наконец-то избавит его от кома, что мешает свободно дышать, освободит от цепей, сковывающих все внутренние органы, распутает веревки, что повязаны по его рукам и ногам.       Надоело возвращаться мыслями к нему, надоело ждать и надеяться, что Хосок одумается и вернётся, будто Мин в какой-то мелодраме ей-богу.       Когда они начали засыпать вместе, вспомнить сложно. И это значит действительно просто спать, даже без секса, без любого намёка на него. Возможно, в один из вечеров, Хосок заявился к нему пьяный и просто не смог уйти, так и уснув в постели Мина. Со временем такие ночевки перешли в разряд "само-собой-разумеющееся" и никто из них уже не удивлялся факту присутствия в кровати другого. Вместо учебы они могли просто валяться перед телеком, словно и правда были кем-то большим, чем просто приятелями или знакомыми или черт знает, как можно было назвать их отношения.       Вешать ярлыки никто из них не осмеливался, ведь за ними немедленно бы следовала целая куча разных условий и обязательств. Ах, вы пара? Ну тогда и ведите себя подобающе: держитесь за ручки, не лгите друг другу, верьте тому, кому позволяете стягивать с себя трусы и ни в коем случае не позволяйте себе думать, что это лишь временно. До конца жизни как минимум! А ещё и после смерти друг друга найдёте, чтобы и там заебывать всех своими отношениями.       Хосок мог так страстно защищать свои любимые фильмы от нападок Юнги, что его щеки становились приятного розового оттенка, а от привычной бледности не оставалось и следа. В такие минуты Юнги дразнил его без конца, со скоростью пулеметной очереди посылая шутки, лишь бы подольше полюбоваться на блеск в глазах, который всегда непременно появлялся, на тот самый румянец на его лице, на улыбку, что казалась самой настоящей и самой искренней из всех его привычных.       Юнги вляпался.       Он бывало смотрел на Хосока, откинувшись на спинку дивана, обводил взглядом его лицо, освещаемое лишь экраном телевизора, наблюдал за тем, как он хмурится на определенных моментах в фильме, как удивляется и даже иногда вздрагивает от неожиданности. Его губы дергались в полуулыбке или чуть надувались от того, что Чон внезапно становился слишком сосредоточенным. Юнги любовался и не мог оторвать от него глаз, потому что улыбка Хосока - явление такое же редкое, как и снег летом. Иногда их взгляды пересекались, переплетались, кромсали друг друга. В такие минуты голова так сильно кружилась или это пол ходил ходуном, времени выяснять такие мелочи не было, да и желания тоже.       Юнги смотрел. Хосок смотрел тоже.       Его глаза бездонные, в темноте ночи практически чёрные, но они ни разу не пугали Юнги. Ему всегда было тепло, его окутывало и выныривать совсем не хотелось.       Приходилось.       Но не хотелось. Юнги всегда отводил взгляд первым, пугаясь мыслей, которые рождались в его голове в такие моменты. Боялся, что скажет лишнего, а может, боялся, что может выдать лишнего Чон Хосок. Но тот не отворачивался пару мгновений после, а потом шёл за остывшим пивом или попкорном, или выходил покурить на лестничную площадку. Своими мыслями он не делился, на редкие робкие вопросы Мина не отвечал.       Да и нахер. Юнги так думал.       Они не держались за руки, не обнимались и не покрывали друг друга поцелуями. Вообще, если посмотреть на этих двоих, никто бы и не заподозрил их в излишней близости. Они не были друзьями, даже приятелями назвать их было чертовски сложно. Просто было в их отношениях такое, когда Хосок приезжал к Юнги, а тот не задавал вопросов. Ни посреди ночи, когда один, лишь в одних пижамных штанах встречал на пороге другого, который еле на ногах стоял от количества выпитого алкоголя. Ни когда Хосок присылал лишь только одно слово и его было вполне достаточно, чтобы Юнги вызывал такси и ехал в ночь к тому, кто любовь называет средством по промывке мозгов.       Хосок утыкался лбом в плечо Юнги уже лёжа в кровати, жался к нему от холода, потому что Мин не мог спать в духоте, и в комнате в любое время года гулял холодный ночной воздух. В свои особенно пьяные ночи он мог даже чуть приоткрыть дверцу в своё сердце, но образовавшаяся щель была настолько незначительной, что Юнги не мог там ничего разглядеть. Его лишь сдувало сквозняком и тогда он крепче прижимал к себе уже задремавшего Хосока. Спасти его от холода он смог бы, а вот себя вряд ли.       Мин ненавидел себя каждый раз, каждый свой приезд именуя последним, каждый не отклонённый звонок, каждое сообщение. Но сдавался тут же под натиском опьяненных похотью глаз, горячих рук и чужих губ на своём теле. Он бы уже давно сбежал, давно бы кинул его номер в чёрный список, забил на свои чувства, у него бы совершенно точно это получилось, если бы однажды он действительно не попытался это сделать.       Провальная попытка.       Его голос тогда почти не дрожал, а ладони ужасно потели, и Мин постоянно вытирал их о брюки. В один из дней он позвал Хосока в кафе и надеялся, что тот не придёт, но он пришёл. Это было ужасно странно и неловко находиться где-то не в четырёх стенах их квартир, сидеть за столом друг напротив друга и не знать куда деть руки. Вокруг них сновали люди туда сюда и кто-то наверняка думал, что они два друга, два приятеля и не дай бог возлюбленные. Они не выглядели ни теми ни другими, пялились оба в свои коктейли и желания каждого из них на удивление в этот раз совпадали. Обоим было откровенно неловко и хотелось сбежать.       Они долго молчали, Юнги уже допил свой коктейль, за соседним столиком старик дожевал пережаренный бургер и стал собираться к выходу, официантка натерла все стаканы до зеркального блеска, а песня Бон Джови прозвучала из стареньких колонок уже раза три точно. Мин молчал, но не потому что ему нечего было сказать, а потому, что вся его смелость внезапно испарилась и все слова вылетели из головы. Он несколько раз в течение дня прогонял в голове все возможные сценарии их разговора и каждый раз они заканчивались одинаково: один из них совершенно точно оставался разбитым. И это всегда был не Чон.       Мин Юнги дергал свои волосы, нервы сдавали, и чем дольше он тянул с разговором, тем тяжелее было вообще открыть рот и выдать хоть какой-нибудь звук. У Хосока кончалось терпение, он то и дело фыркал, постоянно крутил головой в попытках зацепить за что-то свой взгляд помимо сидящего парня напротив. В конце концов, предел был достигнут и он разбил нависшую тишину своим хриплым голосом.       - Ты же не на свидание меня позвал? - Юнги тогда даже вздрогнул, когда Чон к нему слегка наклонился и полоснул по лицу своим дыханием с запахом ментола и горьких сигарет.       - Н-нет, конечно нет, - он елозил на диванчике, словно школьница перед объектом подростковой влюблённости, ему хотелось сбежать, вылететь пулей отсюда, лишь бы не быть мишенью его пристального взгляда.       Юнги пялился на стол какое-то время, пытаясь сообразить с чего бы начать разговор, он крутил трубочку от коктейля между пальцев и чувствовал, как по лбу стекает капелька пота. Сердце так сильно ударяло о рёбра, казалось, что в какой-то момент оно проломит их и выскочит к черту.       - Мы должны прекратить это все, - он нарисовал воображаемый круг между ними, создавая воздушный пузырь, который моментально надавил на мозг Чона, потому что он терпеть не мог таких вот разговоров. Хосок скрестил перед собой руки и тут же напрягся.       Выяснение отношений - это одна из побочек секса без отношений. Хосок терпеливо ждал, когда парень соберется с мыслями и продолжит свою невероятно увлекательную речь. Но тот все продолжал мять и без того уже измятую пластиковую трубку. Нервы сдавали с удивительной скоростью.       - У тебя появился кто-то? - зажигалка каким-то образом сама появилась тогда в его в руке и он начал щелкать крышкой.       Щелк, щелк, щелк.       У них будто соревнования по психозам были, ей богу.       - Вроде того, - губы Юнги растянулись в некоем подобии улыбки, они чуть дрожали, но Мин их тут же поджимал, словно не хотел, чтобы Чон увидел. Он сглатывал нарастающий ком в горле снова и снова, и чем больше времени проходило, тем сильнее нарастала паника внутри.       Зачем он это делает?       Хосок бы все равно не приревновал. Нет, ни в коем случае. Такие вещи как ревность - это определенно из серии про нормальные отношения и любой из видов привязанности, но Хосок не привязывается. Привязывает, да. Но сам он никогда. Совершенно точно никогда. Тем более парня. Тем более к себе.       - И что, твой бойфренд лучше меня? - вышло язвительнее, чем ожидалось, Юнги дернулся и сжал губы в тонкую линию, бросил на Хосока взгляд такой резкий, что у того где-то внутри могла бы появиться маленькая, но болезненная дыра. Хотелось бы, чтобы появилась, на самом деле. Юнги тогда этого желал страстно. Он мечтал о возможности растопить этого парня, достучаться до самой его сути, до его сердца. Но все, чем Хосок вознаградил Юнги - это порог, на котором тот топтался не в силах открыть дверь в него самого.       - У нас с тобой только секс. И ничего больше, - и был прав. Хосок же сам этого хотел, и сам расставил границы, которые всегда яростно охранял: никаких свиданий, никакого общения «просто потому что захотелось», а «посиделки у телевизора не в счет» - уточнял он. Почему же во взгляде его зародилось такое напряжение дикое, что казалось готово было снести все на своем пути? Юнги кожей ощущал, как плавится, как тлеет перед ним, и даже кондиционер никак не мог остудить нарастающую агонию.       Где-то внутри противно заныло, но Мин отогнал от себя непрошеные мысли, Хосок тогда цокнул языком и убрал зажигалку обратно в карман, где ей было самое место. Придумать несуществующее влюблённому сердцу слишком легко. Поддаться лишь только тени во взгляде - проще простого. Увидеть истину во лжи - нереально.       - Ну… Совет вам да любовь, - он снова ухмыльнулся, и у него дрожали губы? Юнги хотел было протянуть руку, чтобы убедиться, коснуться его ладони, коснуться его щеки, волос, тех самых губ, что парень поджимал зачем-то, будто боялся выдать откровение, будто старался сдержать слова, рвущиеся наружу.       Но Мин этого не сделал, он с удвоенной силой начал тормошить несчастную трубочку, выводить на столе невидимые узоры, спрятавшись за обесцвеченной челкой и стараться жалко не всхлипнуть на всеобщее обозрение. Сбежать уже не хотелось. Хотелось посидеть подольше, даже не проронив ни слова, вот так, в тишине, лишь бы Хосок никуда не уходил. Хотелось ещё ненадолго задержаться здесь, среди звона посуды и чужих разговоров, слушать колокольчик на входной двери, краем глаза замечать, как кончается день и зажигаются фонари у дороги. Хотелось бы сделать так много одним этим моментом, да хотя бы удержать его, и одновременно так мало нужно было именно тогда.       Но он ушёл. Не сказал на прощание что-то вроде «я буду скучать» или «мы классно провели время». Нет. Хосок лишь с шумом втянул воздух кафетерия, что насквозь пропитался вонью сгоревшего масла, и уперевшись ладонями в белую столешницу, поднялся со своего места. У Юнги не хватило храбрости поднять свой взгляд, не хватило смелости сказать, что он все наврал. Внутри себя он кричал и вопил о том, чтобы Хосок остался, чтобы увидел эту ложь, увидел то отчаяние, с каким Юнги пытался его к себе привязать.       В тот момент он почувствовал себя самым жалким человеком на свете, пытаясь достучаться до того, кто снова и снова возводил стены вокруг себя в желании спрятаться. Юнги сам втаптывал себя в грязь, уничтожал собственное я, лишь бы быть ближе к Хосоку. А теперь вот приходилось сидеть и слушать его шаги, скрип входной двери и звон долбанного колокольчика, потревоженного удаляющимся посетителем, ну а после… Все то же самое: старый рок в колонках, звон посуды, кашель старика с соседнего столика и шипение жареного масла во фритюре. Все то же самое. Исключением стало лишь пустующее место напротив и такое же пустующее место в районе сердца.       Бам! И ничего не осталось.       Вот они руки, перевернутые ладонями вверх. Это они только что все разрушили.       Юнги же потом и правда нашёл себе парня, чтобы вся его история в глазах Чона выглядела правдоподобно. И это было ещё унизительнее. Улыбаться другому, вести разговоры и бросать взгляды неравнодушные, когда внутри все горело и тлело. Он правда расстался с ним потом, но это уже было не важно. Все его попытки вызвать у Чона эмоции проваливались одна и за другой и выглядели жалко.       Отчаянно. Глупо. Наивно.

      Отчаянный. Глупый. Наивный. Влюблённый.

      Юнги понял, что попытка в очередной раз вычеркнуть Хосока из собственной жизни с треском провалилась, когда возвращаясь домой с работы где-то уже после полуночи, он обнаружил его сидящим на лестнице около своей квартиры. Все, что осталось от сердца встрепенулось и ожило, будто и не было раздробленно вовсе. Чон был привычно пьян в стельку, выкурил половину пачки сигарет, которая теперь валялась рядом смятая, и был похож на папашу самого Юнги в его самые лучшие годы.       Глаза были красными и опухшими, джинсы снизу насквозь промокшие и вымазанные в грязи, а когда-то белые кеды противно хлюпали, когда Хобс переставлял ногами. Но при виде Юнги на его губах расцвела язвительная улыбка. В этот раз правда она была одной из тех, что в коллекции Хосока увидеть было неожиданно. Такую улыбку он никогда не показывал. Юнги видел ее впервые. Она обычно идёт в наборе с дотлевающей сигаретой в замёрзших пальцах, с запутанными волосами, ещё мокрыми от дождя, с бледной, почти синюшной кожей, покрытой редкими веснушками и красными потухшими глазами.       Право на эти улыбки принадлежит людям с разбитыми сердцами, жизнями, судьбами, коленками хотя бы, но уж никак не Хосоку. Юнги самому следовало бы вот так разваливаться на части, но он предпочёл забыться в учебе, выпускных экзаменах и двойных сменах на работе. Это ему не придавало сил, но не оставляло времени на самоуничтожение.       А Хосок вот сидел на лестнице в свете тусклой одинокой лампочки, кривил губы и смотрел Юнги прямо в глаза. Вдруг возомнил, что действительно имеет право улыбаться ему так разбито, словно он вся его жизнь, вся его душа, выдернутая из тела, его сердце, покалеченное и почти неживое.       - Все дороги ведут к тебе, Юнги-я, а я ничего не могу с этим поделать, - прокуренный его голос эхом отражался от стен в пустоте подъезда и вваливался без спроса в уши и само сердце Мина.       Слабый, слабый, слабый. Он не смог. Сопротивляться, гнать его в шею не было ни единого шанса. Юнги сдался, бороться сил не было никаких абсолютно. Да и с кем? Хосоку он проиграл, а в схватку с собой он даже вступать не планировал. Знал, что тоже проиграет. Он присел перед ним на корточки, заглянул в красные воспалённые глаза и… не увидел ничего. Помутневший опьяненный взгляд человека, который не презирает его уже так открыто, но в своей жизни все никак не разберётся.       Не было ненависти. Но и о любви речи не шло.       В ту ночь Хосок обнимал его как никогда раньше, прижимал к своей груди так крепко, будто боялся, что Юнги может исчезнуть. Он вздрагивал во сне, цеплялся длинными пальцами за его футболку и утыкался носом в волосы на макушке. Его дыхание было таким сладким, таким нужным, необходимым и нормальным, что и вправду казалось все на своих местах, так, как и должно было быть. Где-то в другой вселенной, возможно, такие же Юнги и Хосок спали рядом, но при этом не старались оттолкнуться друг от друга со всей силы. Может быть они наоборот искали пути, по которым пойдут вместе или хотя бы в параллель, но никак не в противоположных направлениях.       У всего есть своё начало и свой конец. Их концом стало утро, и реальность - жестокая, честная, скупая, раздавила Юнги, как и все его чувства и надежды, внезапно родившиеся вновь. Мин снова проснулся в пустой постели и о ночном госте напоминал лишь запах сигарет вперемешку с ментолом.       Все вернулось на круги своя.       Лишь на миг, жалкий миг, Юнги позволил себе подумать, что Хосок и правда чувствует. Что пришёл к нему, потому что действительно если и не любит, то уж точно влюблён. Но новый день, так ни кстати вырвавший Юнги из сладких обманчивых сновидений расставил все по своим местам. Все старые обиды и тревоги за собственную беспомощность перед ним никуда не делись и навалились на хрупкие плечи, кажется, с новой силой.       В то утро, когда Юнги оглядывал пустую комнату и сгребал своё в очередной раз раздробленное сердце в одну кучу, уже даже не надеясь склеить во что-то хотя бы отдаленно напоминающее кровоточащий орган, Чон Хосок сжимал в одной руке лямки рюкзака, а в другой паспорт и билет в один конец.       Сбегал ли он тогда? Совершенно точно да.       Только неизвестно от кого. Ведь от себя не убежать. Все это знают.

***

      Юнги закрывает браузер с открытой вкладкой почты и ещё с минуту пялится в экран. Флешбеки из прошлого с запахом ментола и сигарет заманчивы и тем опасны. Погружаться в них с головой будет огромной ошибкой, ведь с вероятностью в сотню процентов приведёт к гибели.       «Не запоминай меня, пожалуйста» - написал он.       Иди к черту, Чон Хосок.

Спустя два года.

      Стандартный рабочий день в таком же стандартном скучном офисе нагоняет сон, и Юнги зевает с периодичностью в десять минут, не забывая при этом просматривать электронную почту на наличие в ней письма от потенциального новенького автора. Но все как одно страшно скучные и до смешного одинаковые. Нет ни единого, за которое бы зацепился взгляд, и которое хотелось бы открыть как минимум. Дежурные фразы, дежурная вежливость и прикреплённые файлы с тошнотворными слащавыми названиями.       Он их не открывает не потому что сноб или вся эта романтика ему уже поперёк горла, а потому, что таких авторов пруд пруди, а действительно интересных идей, пусть не новых, но хотя бы тех, где никто никому не выносит сердце пушечным выстрелом, очень и очень мало. Сегодня вот, например, их нет вообще. И почему люди помешаны на страданиях? Почему так мало историй с хорошими, добрыми историями? Ну или хотя бы честными. Да, честность. Именно ее не хватает в большинстве сюжетов про любовь, привязанность, страсть. Там есть все, что угодно, только вот банально не врать друг другу герои не умеют. Но чему уж тут удивляться, в жизни происходит точно так же. Уж Юнги то знает об этом не понаслышке.       Солнце так нещадно припекает спину, что кажется будто на улице середина июля, а совсем не начало весны. Снега в этом году не было, хотя не помешал бы совсем. Холодина стояла страшная, и хотя Юнги любит холод, даже ему было не по себе от вечно ледяных пальцев и гусиной кожи. Сейчас днём солнце пытается нагнать упущенное за зиму, поэтому не бросает попытки согреть город, но ночью все таки еще морозит, да так, что зубы начинают отбивать дробь, стоит Мину появиться на улице даже натянув ворот пуховика до самого носа.       Дверь в кабинет открывается с лёгким скрипом, заставляя парня оторваться от экрана, а тем временем кудрявая голова коллеги уже просунулась в образовавшуюся щель.       - Может кофе? Я задолбался сидеть в этой духоте, - Ким Тэхен - его друг и по совместительству сосед по кабинету. И это по-началу было очень странно, ведь Юнги Тэхена знает ещё с университета, как вечно жующего снеки паренька с книжками в руках и рассуждающего о космонавтике. Да, именно о ней. Он был помешан на звёздах, на ракетах, мог подетально разложить на составляющие спутник, а отчего-то учился на филологическом.       На самом деле все было до странного легко объяснимо. Работа в издательстве ему перешла по наследству и из уважения к своей семье, Тэхен не мог отказаться. Пылиться в офисе не было пределом его мечтаний, но и отправляться в космос он не планировал. Что вообще он ждал от жизни не совсем понятно. Но Юнги не лез.       Они подружились не сразу, но зато крепко и теперь вот даже работают вместе. Мин потягивается не в силах подавить очередной зевок и поднимается с кресла. Кофе - это всегда отличная идея, а сейчас особенно. В работе все равно ничего не клеится, а проветрив мозги, быть может и сонливость уйдёт.       Они выходят на залитый весенним солнцем двор и идут в направлении кофейни на другой стороне улицы. Кажется, этот день медленный во всех отношениях: машины едут не спеша, люди словно и забыли, что рабочий день в самом разгаре - млеют на солнце, развалившись на скамейках или просто медленно вышагивая по тротуару. Все порядком устали от холодов и теперь жадно впитывают витамин Д. Мин не осуждает, просто жару не любит, а она уже совсем скоро нападет на город, он уверен. В самой кофейне чуть оживленнее: разговоры громче, слышится девчачий смех от столика в углу, клацанье клавиш ноутбука. Парень что-то увлечённо печатает, уткнувшись в экран и не замечает вокруг себя ни единой души.       Тэхен делает заказ за двоих, а Юнги уже тем временем падает на стул, тут же подперев щеку рукой и вглядываясь через окно на улицу. Ему откровенно скучно, голова болит с самого утра от бессонной ночи, потому что он снова смотрел сериал и не мог оторваться. Глупая привычка.       - Хотели в выходные сходить куда-нибудь, - заводит разговор Тэхен, имея ввиду себя и своего парня Чимина. Юнги совсем не стыдно, что он свел двух лучших друзей, но совсем не ожидал, что из этого получится убийственное комбо. Мин пожимает плечами, мол, идите, я то что? Но Тэхен не смотрит на него и поэтому продолжает, - пошли с нами? Можем в клуб сходить. Как в старые времена. А? Выпьем, потанцуем, будет круто!       - Дерьмовая идея, - отчеканивает Мин и тянется за кофе, что принесла официантка.       - Не говори слово на букву «д». Ты так раньше не делал, - Тэхен отпивает из своего стакана жижу с тремя ложками сахара и сиропом, по запаху напоминающим мятную жвачку, а у Юнги моментально сводит желудок. Что за отвратительное сочетание? Это же кофе, мать вашу. Он должен быть чёрным, как сама преисподняя, без всякого подсластителя и разбавления молоком. Тем более миндальным. Это уже где-то на грани извращения, рядом с кинком на унижения, думает Юнги, но в слух конечно же не произносит, потому что терять друзей в сегодняшние планы никак не входило. Тэхен бы не обиделся, но Мин все равно бы получил от Пака увесистый подзатыльник за оскорбление пищевых вкусов своего благоверного.       - А ещё я раньше пересматривал «Виноваты звезды» по десять раз. Теперь же я этого не делаю. Все меняется, - ух, а вот и первая ложь. Невинная на первый взгляд, но зато становится ширмой и заслоняет Юнги от прищуренного взгляда Тэхена. Поверил или нет уже не так важно. Он за последнее время и правда стал грубее, за языком не следит и может даже рявкнуть на какого-нибудь бедолагу, который посмеет влезть в его личное пространство где-нибудь с утра, когда у Юнги один глаз ещё спит, а другой уже смотрит на всех с презрением.       - Пошли давай. Растрясешь свой пенсионерский зад.       - Терпеть не могу клубы, - любой разговор - это игра в пинг-понг, твой соперник пуляет в тебя мяч, а ты в свою очередь стараешься его отбить и желательно заработать заветное очко. Только вот Тэхен мастер по настольному теннису, чем бесит невероятно.       - Можно в бар сходить. Народу меньше, музыка тише, - отбивает он и разваливается на стуле, вытягивая ноги и потягиваясь.       - Место сбора всех потных мужиков города и тупоголовых девиц - сомнительное место для веселья, - звук удара мяча о ракетки только в голове у Мина, правда же?       - Ой, да брось. Ты из дома не вылазишь, смотришь целыми днями, а теперь ещё и ночами свои сериалы. Один вечер в компании друзей разве хуже любого твоего дня? - взгляд друга становится почти умоляющим. - Один вечер, Юнги, а потом снова можешь разлагаться под «Бесстыжих» - Тэхен уже откровенно отчаивается и пуляет в Мина своим единственным аргументом. Давить на совесть жалостливым взглядом и наборами фраз про «друзей» попахивает подлостью, но это работает, потому что Юнги глубоко вздыхает и выдает обреченное «ладно», чем обрушивает на себя ещё и волну Тэхеновой радости. Этот поединок остался за ним, но Мин сдаваться не намерен.

***

      Бары - это отстой. Это первое, что подумал Юнги, когда только перешагнул порог душного помещения. Он не то чтобы сильно привередлив, но не может терпеть весь этот букет «ароматов» в заведениях подобного типа. Здесь смесь из женских духов, мужских одеколонов, пота, сигаретного дыма, пыли, алкоголя и бог знает чего ещё.       Но Тэхена и Чимина видимо все устраивает. Они улыбаются, машут бармену и занимают столик в стороне от небольшой самодельной сцены. Юнги плетётся за ними, как щенок на поводке. Все его мысли остались дома на мягком диване в компании с тёплым пивом и сериалом. Он ни за что в жизни не признается своим друзьям, что прекратив смотреть откровенно сопливые мелодрамы, он не перестал шмыгать носом над судьбами героев из других сериалов. Они на первый взгляд не построены на романтике, там нет абсолютно ни одного примера поистине здоровых отношений, а значит можно аргументировать свой выбор крутым сюжетом, актерами, да и вообще кто будет анализировать его выбор фильма на вечер? Кажется, Юнги слишком зарывается в своих мыслях.       Но Тэхен порой любит постебаться над другом, Чимин его поначалу одергивал, шикал и хмурился на его подколы, но со временем перестал. Юнги понимает почему. Вечно тянуть лямку истории несостоявшихся отношений невозможно, его друзья вроде как уже и забили на это. Не задают вопросов «как ты?», «звонил ли Хосок?» и от Чимина уже не слышится «шли его к чёрту» и «увижу-убью».       То письмо Чона сковырнуло было в Юнги рану, которая и затягиваться не думала, он его перечитывал, искал что-то, скрытый смысл может, который Хосок бы так умело спрятал между строк. Но ничего не нашёл. Он видел лишь его неумелое извинение и еще более жалкую попытку попрощаться. В тот вечер он полностью оправдал звание, которое ему присвоил Чимин. Однажды он назвал его королевой драмы, но для Юнги это была лишь одна из миллиона тупых прозвищ, которым его наградил друг. В тот вечер Мин накрутил себя до такой степени, что его стошнило, и пока он лежал на холодном полу своей ванной, в голове без конца крутились строчки из хосокова письма:

«Я не жалею о сексе с тобой, я жалею только о встрече»

Если обнять себя руками, дрожь утихнет?

«я никогда не был честен с тобой»

Однажды Хосок приволок свой старый магнитофон и ремонтировал его посреди гостиной Юнги. Он тогда извозил весь ковёр в чём-то чёрном и страшно вонючем, Юнги пришлось проветривать комнату всю ночь. На утро он проснулся с заложенным носом и першением в горле, потому что забыл закрыть по привычке распахнутое окно в спальне. Сквозняк гулял по квартире всю ночь, выдул все тепло и оставил после себя ледяной пол и отсутствие каких-либо признаков вчерашнего ремонта, кроме маленького темного пятна на ковре. И ещё мятный чай в термосе. Юнги пытался выведать у Хосока, что означает этот его жест, но видимо он что-то означал лишь для Мина.

«не думай, что я скучаю»

А вот он скучал. Дико, до боли, до скулежа под дверью, до дурацких смс, до звонков на автоответчик, до почти смертельной дозы алкоголя в крови. Он скучал.

«мне было похер»

Не верю. Не верю. Не верю.

«Думаешь я не замечал твоих взглядов…»

Горло сжимает ледяная лапа, впивается когтями в сонную артерию. Дышать нечем, легкие набиты иголками, они валяются повсюду, застревают под ногтями, запутываются в волосах и колют ноги.

«Замечал»

Не сорваться на всхлип. Это слишком жалко.

«Меня тошнило от них»

      - Юнги, твою мать! - Чимин ударяет ладонью по столешнице и воспоминания рассыпаются. Мин вдруг снова оказывается в баре, музыка врывается в мозг и ударяет по барабанным перепонкам. Друзья смотрят на него не то со злостью, не то с раздражением, но ясно только одно - он снова выпал из реальности, снова погрузился в воспоминания двухлетней давности и снова начал это… он снова наслаждается своей болью.       Как зависимый. Как наркоман. «Как конченый идиот» - проносится в голове у него.

***

      Про людские пороки можно говорить бесконечно долго. Одна из них, та самая зависимость в жизни Юнги есть. И он бы рад на самом деле на вопрос «От чего ты зависишь?» ответить:       1) от родителей       2) от статуса в обществе       3) от кофеина       4) от сигарет       Все, что угодно, только не выставлять напоказ истинную причину своего падения в состояние болезненной эйфории. Осознание факта собственной глупости далось Юнги очень не просто. Ещё тяжелее пришлось тогда, когда выяснилось, что убежать от себя не так то легко, а точнее совсем невозможно. Заниматься самоуничтожением конечно очень занимательно, но жалеть себя задолбало до тошноты. Не только самого Мина, но и его друзей тоже.       После того, как Хосок уехал, Юнги не истерил, не мучил ночными пьяными звонками ни Хосока, ни своих друзей, ни службу поддержки разбитых сердец (такая вообще существует?). Он быстро нашёл работу, а потом ещё одну, чтобы свободного времени оставалось как можно меньше. Приходил домой глубоко за полночь, а в шесть уже швырял свой будильник в стену, потому что тот вырывал его из сладких объятий сна.       Он перестал делать все те вещи, которыми занимался, когда Чон присутствовал в его жизни.       Чёрт, а это и правда было?       Он выкинул ковёр с пятном, поменял обивку на диване, передвинул его к окну даже, он теперь все форточки закрывает на ночь и совсем перестал пить чай. Особенно с мятой. Он подсел на кофе, подсел на ранние подъемы, на взгляды в никуда и на долгие раздумья ни о чем. В его плейлисте лишь грубые мужские голоса и слов почти не разобрать из-за басов и электрогитар, но так ему легче. Правда легче.       Дышать, жить, существовать и в целом делать вид, что он в порядке.       А он в порядке.       Он встречается с друзьями по четвергам, а на выходных запирается в своей конуре с пивом и телевизором. Он перестал лить слезы, даже когда в груди сильно жгло и ныло, перестал смотреть на фото.       Да, то фото он не выбросил, не сжёг, не развеял чертов пепел по ветру, хотя Хосок его просил. Но ведь он сам никогда не исполнял просьб Юнги, так почему тогда он должен? Пусть катится к дьяволу.       И это наверное единственное, что осталось от тени Хосока в его жизни. Больше ничто не напоминало о его присутствии: запах сигарет не душил по ночам, ментол выветрился с подушек, старый магнитофон оставлен на пороге дома Чоновых родителей. Юнги постарался избавиться от любой вещи, напоминающей Хобса.       Но выбросить фото, на котором запечатлена самая яркая его улыбка Юнги не смог. Она не причиняет ему боли, не режет, не плавит, не истязает. Она наполняет все тело теплом и надеждами, что где-то там, где Хобс сейчас обитает, он точно так же ярко смеётся, что кто-то, кто не Юнги, смог растопить айсберг в груди и теперь тонет в его тёплых водах.       Юнги твердо убеждён, этот парень умеет любить. И кто бы что не говорил, он продолжает в это верить, только теперь уже молча. Он вообще перестал упоминать имя Хосока в разговоре, все надеясь, что друзья о нем забудут и перестанут поливать грязью. Юнги это ранило каждый раз, хотя он понимал, что они правы. Где-то глубоко внутри.       Вся его зависимость заключается в нежелании отпускать. Пусть он всеми силами старался избавиться от присутствия Чона в своей жизни, выковырять его из памяти не представляется возможным. Он то и дело вспоминает его. Когда видит фильм, который они смотрели вместе, когда слышит песню, которую крутили на радио пару лет назад. Хосока она бесила, да и Юнги тоже, если честно. Но он не может никак перестать этого делать: постоянно вспоминать. Снова. Снова. Снова.       - Ты оглох что ли? - Чимин перекрикивает музыку, которая какого-то черта стала ещё громче. Почему? Ведь это не клуб в конце концов. Юнги возвращается своим сознанием в пропитый бар и морщится. Он совсем этому факту не рад, как и своему присутствию здесь. Уже пожалел раз так двадцать за последние пол часа, а это как бы дохера, если честно.       - Я просто задумался, - он выпрямляется и пытается захлебнуться пивом, что стоит перед ним в высоком стакане, лишь бы не видеть искр из темных глаз друга. Мин даже пытается уловить ритм трека, слишком, блять, громкого и раздражающего и реально будто вдалбливающегося в мозг парня.       А Тэхен уже вроде как и забил на него, оглядывается, кивает головой в такт одной из дерьмовых попсовых песен, не отрывая при этом губ от своего стакана. Он должно быть просто избегает конфликта, который может развести Чимин на ровном месте. Из них двоих он самый подозрительный и вряд ли верит, что Юнги уже отпустил Хосока ситуацию. Смотрит вот сидит, глаза свои щурит с минуту, наверное, но натыкается лишь на стену непробиваемого игнора со стороны Мина.       А Юнги по части игнора натренировался, хоть на олимпиаду не езжай.       И это срабатывает в какой-то момент. Пак расслабляется, цепляет пальцами коленку Тэхена и обводит взглядом толпу в баре.       Но их молчание за столом продолжается максимум минуту, потому что Тэхен тут же начинает трепаться обо всём и ни о чем, Чимин подхватывает, и все наконец-то становится так, как раньше. Теперь очередь Юнги расправить плечи и сбросить напряжение. Он не особо разговорчив, это, пожалуй, одна из немногих вещей, что осталась прежней.       Его и раньше то болтливым назвать было сложно, но в компании друзей он был достаточно открытым и мог подкалывать их и смеяться над шутками, даже самыми глупыми. Сейчас он больше выглядит рассеянным, иногда скучающим, но он старается, правда старается слушать, чтобы не упустить нить разговора, улыбается и хмыкает в нужный момент, иногда даже вставляет какие-то фразы, и ему кажется, что он довольно не плохо справляется.       За соседним столиком компания сильно подвыпивших мужиков гогочет, стучит бокалами о деревянную столешницу и грязно ругается. Не обращать внимания на это сложно, Мину тем более, потому что он сидит к ним боком и слышит все слишком отчетливо. Это мешает полноценно расслабиться, отключить голову и не думать о том, что какой-то невоспитанный хрен пыхтит и фыркает глядя на друзей Мина. Те его и не замечают вовсе, Чимин смеётся пока Тэхен что-то рассказывает ему, гладит его ладонь и любому будет ясно, что они не просто друзья.       Но Юнги все видит и закипает со скоростью света.       - Какие-то проблемы? - тут же рявкает он, и ему совсем плевать, что мужик здоровее его раза в два, что выглядит довольно таки опасно и лучше бы ему заткнуться на самом деле.       - Твои друзья че из этих?       - Из которых? - Юнги не допил даже стакан, но сейчас он сильно зол и хрен его знает, что опьяняет сильнее.       Его друзья уже прекратили трепаться и теперь смотрят на них во все глаза в попытках понять, видимо, что происходит.       - Ну они типа че… вместе? - мужик выглядит растерянным, словно увидел пришельца ей-богу, все не прекращает разглядывать Чимина, а тот пялится на него в ответ. И чего Пак вырядился как кинозвезда? Он же реально тут среди всего этого балагана светится аки елка новогодняя: атласная рубашка, уложенные гелем волосы, джинсики обтянули натренированные ноги.       - А тебя типа ебет? - Мин уже не скрывает собственной агрессии, да и не хочется в общем то.       - Юнги! - Тэхен толкает друга в плечо, и тот замолкает.       Мужик окидывает их презрительным взглядом, но на удивление молчит, а потом и вовсе отворачивается.       - Что на тебя нашло? - вот и Чимин вновь вернувший себе способность разговаривать теперь явно в бешенстве. А у Юнги тоже буквально все клокочет внутри.       Нарывался ли он на драку? Возможно. Ему вдруг сильно захотелось выплеснуть накопившееся напряжение и этот гомофоб казался отличным вариантом.       - Я покурить, - Мин опрокидывает в себя остатки пива и встаёт из-за стола. Здесь стало слишком душно и стены давят невыносимо. Не нужно было приходить. Он испортил вечер своим друзьям, сам стал тем мудаком, которых всегда осуждал и хотел ответить на чужое невежество агрессией. Когда он стал таким?       - Он же не курит, - кидает вслед Тэхен и хочет было пойти за другом, но Чимин его удерживает за руку.       - Оставь его.

***

      Холод забирается под воротник, лижет шею, лопатки, проводит своими ледяными огрубевшими пальцами вдоль позвоночника и заставляет сильнее закутаться в дутую куртку. Пар изо рта валит такой густой и белый, словно Юнги и правда курит, а теперь выпускает из легких дым, освобождаясь и успокаивая расшатанные нервы. Но они ничерта не успокаиваются, остужаются, анестезируются от леденящего ветра и лишь затихают на время, чтобы в теплоте квартиры вновь проснуться и надавить с новой силой.       Мин оглядывается через плечо на вход в бар, надеется не увидеть за собой хвост из жалостливых или наоборот обозлённых, что скорее всего, взглядов своих друзей. Их нет, а это пиздец как радует, учитывая то, что желание спустить на кого-то всех собак ещё не утихло. Пальцы начинает покалывать от холода, а уши болеть от ветра, Юнги натягивает капюшон, сует замёрзшие руки в карманы и разворачивается в сторону дома.       «Давай вот теперь пиздуй несколько кварталов, может остынешь» - говорит сам себе и только глубже вдыхает ночной воздух. Он моментально обжигает легкие, но плевать. Так даже лучше. Тихие шаги по асфальту в тишине пустынных улиц отдают звоном в ушах. Но он хотя бы перекрывает мысли, которые вот уже топчутся на блядском пороге и так и норовят протиснуться в мозг Юнги.       - Здрасьте, а вот и мы! Давно не виделись, Юнги-я, как там твоё разъебанное сердце? Не желаешь вечер самобичевания?       И Юнги бы им в ответ:       - Желаю, блять, ещё бы нет. Располагайтесь.       И кто-то называет это пиздостраданиями, Юнги же свято верил до какого-то момента, что это любовь. А потом что-то в мозгу замкнуло и он послал ее нахуй. Если это и правда была она, то в таком виде она ему не нужна. Во всех фильмах и сериалах любовь - это что-то почти святое, легкое и невесомое, окрыляет, возносит, вдохновляет. В случае же Юнги, его будто нашпиговали самыми мерзкими и отвратительными чувствами, оставив жить со всем этим, а он не хочет. Он, блять, хочет хотя бы дышать нормально без защемления сердца и спать без сновидений.       Но вот даже сейчас, в мозгу потихоньку рассеивается туман, злость сходит на нет, освобождая место запертым демонам и они врываются в мозг, как к себе домой, закидывая свои грязные пятки на засаленные подлокотники кресел и сплёвывая на грязный истоптанный пол яд. Тот моментально разъедает старые половицы, оставляя темные дыры и выжигая себе путь до самой печенки, наверное, иначе какого хера снова так больно?       И любой другой человек бы уже давно взбунтовался и выгнал поганой метлой всех чертей и понятно почему, нехер заниматься самоистязанием. Что за любовь к страдашкам? Но идите нахуй, потому что Юнги взрослый мужчина и не собирается слушать чьи-то советы. Он со своими чертями в крепкой дружбе и обрывать ее не собирается.