Глаза с разводами янтаря

— Ты как звезда на ночном небе, — говорит Аякс, даже не оборачиваясь, — и не перестаёшь меня удивлять. Люмин не знает, что ей делать. Смутиться? Обрадоваться? Догнать и обнять? Догнать и дать смачного подзатыльника за две недели истрёпанных нервов? Вариантов много. Люмин в случайности не верит от слова совсем. Конечно, Аякс не просто так оказался в загадочном, безумно таинственном, кошмарно опасном подземелье. Аякс в таких местах случайно не оказывается, Аякс вообще нигде случайно не оказывается; особенно когда по углам где-то шастает Скарамучча. Люмин удивлена, как он, со всей его нелюбви к Предвестнику, не материализовался ещё вместе с Яэ Мико в момент его создания, обещая в далеком будущем порубить Скарамуччу в какой-нибудь, скажем, фарш. Язык у Аякса был подвешен как надо, особенно если он включал Чайльда Тарталью. Особенно если кто-то трогал Люмин. А Скарамучча тронул ее ой как неприятно. Люмин думает, что ситуацию усугубляет Паймон — вместо правды (а, да, это Предвестник фатуи, Синь Янь, но он хороший, ручаюсь, мы встречаемся почти год) она выдаёт какую-то неправдоподобную байку об искателях приключений. И с этого момента начинается полная чехарда. Аякс вечно застревает внутри; Люмин переживает; и не понимает, что происходит. Он то улыбается мягко, только ей, чтобы потом ринуться в бой; то на вопрос: «Ты хоть находил себе тут еду?» перебивает сухим: — Находил. И отворачивается. Люмин передумывает отдавать ему приготовленное мясо. Он тайком мягко целует ее костяшки, разбитые до крови в драке с лавачурлами, а потом избегает ещё три зала. Когда она спрашивает, как он один справлялся с гидро мимиками, Аякс огрызается: «Какая разница?», и Люмин решает вообще ничего больше не спрашивать. Качели, качели, сплошные качели — но ей не шестнадцать, и не двадцать, и даже не сто, чтобы на такое вестись, если Аякс решил использовать какую-нибудь хитрую фатуйскую тактику. Она просто переживает и много думает; что, если на выходе им придётся драться? Что, если он за Скарамуччу, что, если придётся отбирать сердце бога у обоих?.. Люмин понимает — не будет ничего летального, не будет ничего непоправимого, Тейват должен остановиться, чтобы они друг друга убили — другого не дано. Аякс ее любит, и у него просто что-то на душе; но Люмин никак не может понять, что именно. В — предположительно — последний их поход в подземелье она все же заставляет его нормально поесть — нефритовые мешочки и медовое мясо. Рецептов из снежной Люмин пока не знает (но хочет научиться). А потом происходит _это_. «Звезда на ночном небе». Спасибо, Аякс, Люмин-то в курсе, что она звезда, а ты знаешь, что ты дурак? Любимый, правда, дурак, вздыхает про себя Люмин. Она заканчивает с Синь Янь и находит Аякса в чайном доме Коморэ; хотя и идёт туда за Томой, который наверняка бы знал все новые сплетни о Чайльде в Инадзуме. Она залезает на высокий стульчик рядом. Люмин смотрит на Аякса, но тот не поворачивается; только уши краснеют и выдают его с потрохами. Она спрашивает: — И что это было? И серьезно уточняет: — Я про лабиринт. И не вздумай играть в дурачка, Аякс. Он надувает щеки. Выглядит немного комично. Люмин снимает перчатку, тянется и пробегается пальчиками по его шее, ныряет за воротник рубашки, мягко поглаживая. — Ничего, — отнекивается Аякс; но не грубо. — Просто сказал. Нельзя было? — Ну, эй, — просит Люмин, — давай поговорим. Мы и так редко видимся. Что было не так? Она чувствует мурашки на его загривке под своими пальцами. Люмин тянет его за воротник, обхватывает лицо ладонями и поворачивает к себе. Аякс хмурится; и взгляд отводит в пол. — Ты что… так сильно соскучился? — вдруг предполагает Люмин. Аякс сокрушенно закрывает глаза. Говорить он не умеет, но жестом признаёт своё поражение — соскучился. Очень. По каждому звуку твоего голоса, по каждому слову, каждому взгляду; нежному и строгому; и каждому маленькому прикосновению. Соскучился, потому что Инадзума… Совсем тебя у меня забрала. Люмин и спокойно; и невероятно тоскливо. Инадзума вся — словно сама Люмин; погрязла в одиночестве, тоске, войне, смертях; куда бы Люмин ни шла, разрушения и одиночество без Итэра идут за ней. Это печально. Это тоскливо. Но, видимо, у неё был кто-то, кто просто… шёл этим разрушениям навстречу. Аякс всегда в центре хаоса; а хаос следует за ней по пятам. Но Аякс не умеет… разговаривать. Не умеет выражать свои чувства. Он огрызается от этой тоски; он тянется к ласковому касанию, одаривает лаской сам, чтобы потом потонуть под волной своей тоски. — Аякс, — мягко говорит Люмин. Она тянет его к себе, обнимает, поглаживая по плечам. Чувствует щекотное дыхание в шею; сама тихо фырчит, потому что рыжие кудри лезут в нос. — В следующий раз, — бурчит он, — я скажу сразу. — Да уж, пожалуйста, — Люмин улыбается. — Прости, Царевна, — он наконец обнимает в ответ, даже встаёт со своего стула, чтобы быть к ней поближе. — Я просто… — Ты просто драться умеешь, а через рот разговаривать — нет, — заканчивает за него Люмин, крепко целуя в макушку. — Ты меня сама выбрала, — шутливо защищается Аякс. У Люмин камень падает с плеч; он, кажется, повеселел и расслабился, — хотя у тебя вариантов ещё штук десять. — Не дай Чжун Ли я со всеми твоими коллегами увижусь, мне тебя хватает, — она мягко хлопает его ладошкой по спине. Люмин трется щекой о его волосы. Наконец отстраняется, смотрит снизу вверх — так нежно, наверное, что сама замечает, как смягчается взгляд Аякса, немного светлеет, и искорка в нем блестит — едва-едва заметная. — Пойдём домой, — она берет его широкую ладонь. — Отдохнём. Улыбка на его лице — тёплая, но усталая. Он больше двух недель дрался без перерывов, ещё и с Глазом порчи, очевидно. — Пойдём. Расскажешь, что у вас тут было, чтобы у меня были все основания порубить Скарамуччу в фарш. Или в салат. Я ещё не решил. Люмин тянет его на выход. Смеётся; Аякс такой предсказуемый, такой простой, такой уже… родной. И Люмин думает, что он ошибается. Она не звезда; по крайней мере, не на ночном небе. Все звёзды он уже спрятал в своих глазах. Для Тевкра, для Тони, для Антона. Для отца и мамы. И для Люмин. И она очень хочет их увидеть.